Обыкновенная прогулка - Корепанов Алексей Яковлевич. Страница 9

– И жили здесь довольно долго, – добавил Планетолог.

Врач задумчиво произнес:

– Вероятно, местный вирус. По цепочке...

– Возможно, – согласился Планетолог. – Успевали хоронить.

«Кроме тех двоих», – вероятно, подумал каждый.

Звездолет Пизанской башней навис над бурой равниной неподалеку от рощи, глубоко зарывшись кормовыми дюзами в развороченный грунт. Он казался инородным наростом на теле планеты. Пандус нижнего грузового люка был откинут, возле него валялись взлохмаченные листы упаковки. К серому стабилизатору, покрытому глубокими бороздами, прижался еще один вездеход; он выглядел букашкой на фоне корабля и Эдгару невольно представилось, как гигантская башня падает в тусклом свете чужого солнца и давит его своей тысячетонной усталой тушей. Густая бурая трава лохматыми ресницами обвивала фары вездехода.

Люди медленно поднялись по пандусу и ступили в полумрак корабля, почти инстинктивно втягивая голову в плечи. Эдгар внезапно отчетливо ощутил тяжесть своего тела, тяжесть ботинок и карабина. Ему показалось, что дополнительная ноша, которую принял старый корабль, будет достаточной для того, чтобы нарушить неустойчивое равновесие, и что вот-вот под порывом ветра эта громада покачнется и упадет, с гулом зарывшись в грунт чужой планеты, и похоронит их среди вечной темноты.

Они стояли в пустом грузовом трюме, где гулял ветер, и прислушивались к тихим вздохам и шорохам, долетающим из недр корабля. Они стояли очень долго, молча считая секунды, и наконец Эдгар произнес, оглянувшись на люк, за которым простиралась равнодушная равнина:

– Пошли!

Их восхождение было подобно покорению горной вершины. Они карабкались по тросам в шахтах подъемников, отдыхали в пустых коридорах, вновь цеплялись за тросы и решетки ограждений, лезли вверх, давно бросив карабины, оттянувшие плечи, и опять отдыхали в чьих-то безликих каютах, поднимались все выше и выше, к рубке управления, надеясь найти объяснение, потому что они не могли уйти, не узнав, кто, когда и зачем улетел от зеленых лугов Земли, чтобы оставить после себя одни лишь желтые обелиски.

И они нашли объяснение.

Они обессиленно лежали в траве возле стабилизатора со следами межзвездной пыли, и Эдгар держал бортовой журнал, который сообщал не только дату отправления, состав экипажа и регистрировал все события долгого пути – он сообщал нечто большее. Нечто большее и непоправимое.

Корабль не был разведчиком, не был простым трудягой межзвездных дорог. Корабль не был каравеллой Колумба или судном Магеллана. Корабль был ковчегом. Из тех, что известны людям с библейских времен. Только спасался он не от потопа и не от мора, и не от саранчи египетской, и не от тьмы трехдневной, и не от прочих почти смешных в своей безобидности пустяков.

Он уходил от Войны.

Уходил от Войны.

От Войны.

Корабль был построен на средства людей, напуганных этой войной. Не самой войной – ее в о з м о ж н о с т ь ю.

И час старта настал, и беглецы покинули зеленые земные луга и пустились в путь, чтобы на чужих бурых равнинах вместе радоваться тому, что они оказались предприимчивее и дальновиднее тех, оставшихся на неспокойной Земле, на пороге войны.

И чужая равнина, такая далекая от всех земных бед, приняла их, и расступилась под ними, и вновь сомкнулась над их телами, покрывшись легкой рябью холмиков с желтыми обелисками.

Они лежали у стабилизатора, и Эдгар боялся высказать то, о чем думал очень давно, может быть, еще с тех пор, когда Земля впервые не отозвалась на их сигналы, и другие тоже боялись...

Чужое солнце тяжело погрузилось в траву, чужое небо наливалось густой темнотой и в нем проступали чужие звезды.

У самого уха Эдгара раздался голос в наушниках:

– Как дела, Командир?

Это спрашивав Помощник, сидевший в далекой рубке управления, и голос его слегка дрожал.

– Как дела? – задумчиво переспросил Командир и замолчал.

Он отложил бортжурнал, вынул из кармана куртки сигареты, не заметив, как упала в траву маленькая копия с картины Большого Джорджо, и поднялся. Он поднялся, расправляя ноющие плечи, и вслед за ним поднялись остальные. Еле слышно шелестела роща, чужие звезды разгорались все ярче и ярче, и гигантская башня космического корабля тускло отражала звездный свет.

– Как дела? – повторил Эдгар и посмотрел на неподвижных спутников. – Будем ремонтироваться. Тщательно ремонтироваться.

Он похлопал по боку вездехода – бок отозвался тихим печальным звуком.

– Предстоит очень долгий путь.

А хотите одно небольшое высказывание, возможно, не совсем уместное, но зато довольно солидно звучащее?

«Человек живет и функционирует не только в пространстве и времени реального физического, социального мира, а еще в своих личных, индивидуальных пространстве и времени, зависимых от него, им же обусловленных, без него невозможных, но объективно реальных так же, как объективно реально существует сам субъект».

Убедительно?

Эдгар сидел на диване и о чем-то думал, а на экране уже шла передача «А ну-ка, девушки!», и очаровательные и обаятельные девушки с ослепительными улыбками соревновались в скорости изготовления пельменей, и нестареющий ведущий сопровождал их проворные движения остроумными комментариями.

Эдгар посидел еще немного, потом выключил телевизор и вышел из Комнаты Кипарисовой Аллеи. Немного помедлил в прихожей, словно ожидая чего-то – но безуспешно.

– Вперед? – сказал он негромко и покинул квартиру.

Слово «вперед» в данном случае ровно ничего не означало, потому что с таким же успехом могло быть заменено словом «назад». Или «в сторону». И в смысле пространства, и в смысле времени.

*

Неподалеку от дома располагался довольно обширный парк культуры и отдыха и Эдгар направился именно туда. Утро уже разошлось вовсю, небо синело, солнце светило, гравий на дорожках был мокрым и всего окружающего коснулись метаморфозы, так что самое время сейчас было бы, подобно Овидию («подобно», конечно, по форме, а не по силе изображения) рассказать «про тела, превращенные в формы новые» (перевод С. В. Шервинского) – но с этим можно и повременить. Ей-богу, спешить некуда. И Эдгар не спешил. Он прошел мимо «чертова колеса» и не работающего в эту раннюю пору аттракциона «Автодром», мимо летней эстрады и качелей, почитал газеты на стенде и сел на скамейку, где посуше, натянул шарф на подбородок, сунул руки в карманы и кто знает, о чем задумался, глядя на красные лепестки, осыпавшиеся на мокрый гравий из чьего-то букета. А возможно именно о лепестках и задумался Эдгар.

Так и подмывает порассуждать о вероятности тех или иных событий в континууме, но вряд ли это получится, потому что за деревьями замаячила некая личность с печатью похмельной муки на лице, и личность эта обязательно подойдет к Эдгару и попросит закурить и, возможно, пожалуется на нелегкую долю – и история о лепестках так и останется нерассказанной.

Итак, утро было очень неуютным. Небо серело беспросветно и безнадежно, влажный ветер морщил коричневые пятна луж, а редкий лесок на холме казался блеклой картиной, намалеванной кистью бездарного художника. Была обычная пасмурная погода. Была осень. Дождь провел бессонную ночь и превратил проселочную дорогу в две бесконечные цепочки луж. Между лужами расползлась коричневая жижа, и идти можно было только по самой обочине, покрытой жухлой травой.

Он так и делал. Он шел осенним пасмурным утром, поеживаясь от ветра, то и дело оскальзываясь и въезжая сапогами в коричневую жижу, шел, бросая рассеянные взгляды на лесок, похожий на бездарную картину.

Он шел без определенной цели. Он был в отпуске. Попрощался с сослуживцами, переночевал в своей холостяцкой городской квартире, а утром сел за руль и приехал сюда. Почему сюда? Да потому, наверное, что давным-давно, лет двенадцать назад, в студенческие времена, он в этих краях принимал, как принято говорить, участие в сельхозработах. Стояла такая же пасмурная осень, шли дожди, только был он тогда не один, а было их пятеро ребят и пятеро девчонок, и вечерами, возвратившись с картофельного поля и наспех перекусив, они бродили по сельской местности и пели под гитару или танцевали в невзрачном клубе, такие неуклюжие в сапогах и телогрейках... Он снял комнату у той же бабки Шуры, которой когда-то колол дрова и носил воду, и она, конечно, его не узнала. Ведь время большой мастер играть в перемены.