Песня зверя - Берг Кэрол. Страница 36

Привычный кошмар вырвал меня из объятий сна, когда серый свет только начал пробиваться в дверные щели. Утро было страшно холодное, и я, пытаясь непослушными пальцами натянуть задубевшие башмаки, никак не мог поверить, что до весны осталось всего-то чуть больше месяца. Наверно, драконы – и те меньше страдают от холода, чем я. Право слово, я бы с удовольствием впал в спячку до середины лета.

Лара бесформенной серой грудой свернулась в самом дальнем от меня углу. Я ее обнаружил только по белым пушистым облачкам пара, ритмично поднимавшимся от ее изголовья. Пожалуй, больше ничего белого и пушистого в ней и не было. Я натянул толстую шерстяную фуфайку и самые теплые перчатки и накинул плащ, а потом тихонько отворил дверь и выскользнул наружу. В предрассветной тиши едва начали вырисовываться очертания Караг-Хиум, а нетронутый снег на поле оттенял темную линию леса на юге и западе и скалы на севере и востоке.

Надо было двигаться, поэтому я побродил вокруг хижины. С западной стороны я нашел то, что искал: небольшую ровную поленницу, топор, вонзенный в чурбак, и деревянные салазки. Для топора нужна была пара крепких рук, а я едва управлялся с ножом, которым брился: ничего тяжелее мне было не удержать.

Набросив веревку на плечо, я потащил салазки к лесу. Я твердо решил не возвращаться с пустыми руками и в конце концов нашел поваленное дерево – достаточно большое, чтобы с него стоило оборвать ветки, и достаточно сухое, чтобы я смог это сделать. Башмаками и руками я обломал сучья, нагрузил салазки и пустился в обратный путь.

Поляна была залита ярко-розовым светом, а из трубы поднимался сизый дымок. Проснулась, значит. Только мысль об огне и горячем питье заставила меня войти в домишко, а не найти себе еще какое-нибудь занятие. Любое. Но, с другой стороны, она же не зарезала меня ночью… Сгрузив хворост у тщательно расколотых дров, я понес охапку в дом.

Она пилила черствый хлеб своим драгоценным кинжалом. Хлеб немилосердно крошился. Ссыпая сучья в дровяной сундук, я понял по ее взгляду, что за ночь отношение к сенаю-постояльцу ничуть не изменилось. На стене по-прежнему висел драконий хлыст, так что мы были квиты – я тоже вовсе не смягчился. И как я только дал себя уговорить?!

– Я тут травок принес – ромашки, шалфея, мелиссы, – можно заваривать, – сказал я. Ничего более умного под ее полным ненависти взглядом в голову не приходило. – Нужны?

– Все, что мне надо, у меня уже есть, – был ответ.

Я кивнул и, вытащив из сумки оловянную кружку, шагнул за порог, чтобы наполнить ее снегом, и поставил согреваться у огонька. Теперь придется доставать из мешочка травы. Я долго возился с толстыми перчатками, а ее презрительный взгляд жег мне спину. Наконец мне удалось ухватить щепоть крупных листьев и бросить их в кружку, в которой, когда снег растаял, воды осталось всего на четверть, какая-нибудь пара глотков. Вздохнув из-за того, что придется ждать, я принес еще горсточку снега.

– Стряпать тебе я не стану, – вызывающе заявила Лара, задрав острый подбородок. – Придется самому управляться, ничего, что ручки замараешь.

– Я вовсе не ожидал такой любезности с вашей стороны, – пожал я плечами. – Я хочу по мере сил помогать вам и постараюсь не мешать.

Она фыркнула и бросила в огонь один из моих сучьев.

– Эти же горят, как солома, – никакого проку! Ты что, не знаешь, на что человеку топор?!

– Имею смутное представление.

Да, разговор не клеился. Хорошо хоть она не возражает против того, чтобы я грелся у очага. Некоторое время, стоило ей отвернуться, я подбрасывал в огонь сучья, пока он не разгорелся настолько, чтобы закипел мой драгоценный отвар. Напиток удался на славу, и я с наслаждением ощутил, как внутри разливается долгожданное тепло. Теперь мое твердое намерение бросить все и попытать счастья в Камартане несколько ослабело.

Лара макала хлеб в подогретый мед. Я жевал холодную лепешку и поставил кипятиться еще воды. Хозяйка принялась расстилать на полу куски темной кожи, а я почистил нож и вышел с кружкой кипятку наружу. Пора было приступать к ежедневному ритуалу бритья, а мне не хотелось этого делать на глазах у женщины. Потратив всего полчаса и ни разу не порезавшись, я снова оказался в перчатках и без щетины и вернулся к очагу, размышляя, разозлится ли Лара еще сильнее, если я за день сожгу все ее дрова. Лучше думать о чем-нибудь другом.

– Нарим просил вас чему-то меня научить… – осторожно начал я.

– Чушь собачья. – Лара, стоя на коленях у расстеленных на полу кож, наградила меня презрительным взглядом. – В общем, я должна рассказать тебе про драконов все, что знаю. Нарим хочет, чтобы ты выучил слова – ритуальные слова, которые нельзя произносить никому, кроме Двенадцати, ну и другие слова, которые написаны в книге. Еще он хочет, чтобы мы сделали тебе доспехи. Как у Всадников. – Эта мысль была ей настолько ненавистна, что Лара даже кулаки сжала.

– Доспехи? Как у Всадников?!

– Он считает, что, когда ты придешь в пещеру и кай решит тебя сжечь, доспехи тебя защитят. Я ему сто раз говорила – нечего на это время тратить. Зачем тебе доспехи, если эта тварь так тебя любит?

– Да, вы правы, в этом нет ни малейшего смысла.

Кажется, то, что я с ней так легко во всем соглашался, ее немало удивляло. Меня тоже.

– Ладно, ерунда, – отмахнулась она. – Я дала слово, так что теперь пусть все идет так, как идет, пока ты не решишь, что наша затея чуток поопаснее будет, чем на арфе бренчать, и что твоя нежная сенайская шкура тебе дороже, чем Наримовы планы. – Она выволокла на середину хижины сумку и вытащила потертые жесткие наголенники. В воздухе распространилось то же густое зловоние, какое я почувствовал тогда в пещере, – нечто среднее между запахом перегоревшего лампового масла и подгнившего сена. – На, приложи к ногам, посмотрим, сколько надо надставить.

Весь день Лара ругалась, мерила и кроила. Я нашел у поленницы помятое ведро и стал мирно чистить очаг. Мне пришлось перемерить все ее доспехи, чтобы стало понятно, где и что надо подогнать. Но когда она швырнула мне перчатки, я отдал ей свои запасные и попросил сделать выкройку по ним.

– Ну ты и неженка! Даже в доме перчаток не снимаешь! Боишься запачкаться о Всадника, да?

– Стесняюсь, – буркнул я, выгреб из очага полный совок золы и поклялся про себя, что, когда в следующий раз увижу Нарима, схвачу его и буду трясти, пока не вытрясу все тайны. На что и зачем он меня обрек? Пять недель – долгий срок.

Когда стемнело, в очаге пылал веселый огонь, а у Лары накопилась целая груда раскроенной кожи. Весь пол был усеян обрезками. Я бросил в котелок с кипятком горсть сушеных бобов, они прекрасно разварились, и получился вполне приемлемый суп. Исключительно из уважения к моей доброй и ласковой маме, которая учила меня быть учтивым с дамами, я предложил суп Ларе. Она скривилась и принялась жевать полоску сушеного мяса. Я счел это отказом.

– Небось доспехов-то настоящих никогда не носил, тебя же от военной службы отмазали, – фыркнула Лара.

– Нет, не носил.

– Небось и меча-то в руках никогда не держал.

– Меня учили фехтованию.

– Ах да, конечно. Сенаи же воины, как это я забыла. Вот и играют в войну. Даже ты небось тоже играл.

– Да.

– Может, сразимся? Мне размяться даже не с кем. Элимы – не то, они мелкие.

– Нет.

Она кивнула, будто ничего другого и не ждала, и передвинула сапоги поближе к огню.

– А знаешь, я ведь слышала, как ты поешь. Народ удавиться был готов, лишь бы к тебе поближе оказаться. Хотели тебя потрогать. Совали тебе колечки, локоны да письма, чтобы ты их передал семьям и невестам. Заставляли тебя петь до зари. Никогда этого не понимала.

Я доел суп и уставился в огонь.

– Чему же вы будете учить меня?

– Нарим говорит, ты знаешь истинный язык. – Она перешла на наречие Клана.

– Да, когда-то я говорил на нем свободно, но теперь подзабыл. Но кое-что помню. – Теперь мне не надо было нарочито спотыкаться, как в Кор-Неуилл, притворяясь, будто я слаб в древнем языке. У каждого в жизни есть свои маленькие радости.