Песня зверя - Берг Кэрол. Страница 42

Лара рассердилась и опять принялась жаловаться на мою никчемность, но я устал до смерти и поэтому быстро оборвал ее:

– Будем считать, что этого требует моя изнеженная и развращенная сенайская натура.

Под яростным взглядом Лары я умял свою долю пережаренной дичи и непропеченных луковиц и лишь затем сделал первый глоток браги. Передав фляжку Ларе, я пересел поближе к огню, прикрыл глаза и, покатав сладкую жидкость языком во рту, позволил ей скользнуть в горло. Из-под опущенных век я видел, как Лара, скривившись в мою сторону, покачала головой и по-солдатски отхлебнула из фляжки, и не подумав смаковать напиток, – просто один очень большой глоток, и все. А потом она со всей силы швырнула фляжку мне в живот, и пришлось бы мне плохо, если бы я не умудрился поймать ее. Я сделал еще глоток и, дождавшись, когда приятное тепло дойдет до желудка, покорно вздохнул и признал, что изнеженности и разврату конец, а не то я засну.

– К делу, – лениво процедил я.

– Сейчас я тебе расскажу, что будет дальше.

– То, что надо. У меня в голове слов – как звезд на небесах, но пока что я не знаю, как говорят с драконами. Надо учиться.

Она снова скривилась. Все-таки я пробуждал в ней очень сильные чувства.

– В книге Нарима написано, что элим должен стоять на высокой скале вровень с драконьей головой. Произнося приветствие, надо поднять руку, потом, когда дракон признает тебя, руку надо опустить и вообще не шевелиться. Лишние движения и жесты драконов раздражают. Элимы не знают чем именно – то ли отвлекают, то ли сердят… Ладно. Дальше. – Лара вытащила из сумки жестяной сундучок и извлекла книгу, пересев чуть ближе к костру, чтобы читать при его свете. – Произнеся свои слова, дракон пребывает в мире, – прочитала она, – а если тот, кто с ним говорит, не делает того же, дракон пригибает голову… – Тут Лара нахмурилась и взглянула на меня. – Тебе ясно? Делай перерывы. Не допускай, чтобы дракон нагнул голову. Если он наклоняется и ноздри сверкают, значит, вот-вот полыхнет. Понятно?

– Да-да, – кивнул я. – Нельзя, чтобы ноздри сверкали и голова опускалась. А паузы – где мне их делать? Между словами, между фразами? И кстати, откуда мы знаем, что драконы помнят все правила этикета?

Лара посмотрела на меня без всякого выражения. Огонь бросал на гладкую загорелую кожу ее здоровой щеки очень красивый отсвет.

– Возле пещеры есть каменный бассейн, – сообщила она. – Элимы наполнили его водой из озера и построили трубопровод в пещеру. В день, когда Нарим привел тебя ко мне, он пустил воду, и она стекла в пруд, который в пещере.

– Про воду все понятно. А что дракон?

– Завтра я разбужу кая, и мы посмотрим, станет ли он пить воду. В книге Нарима написано, что звери как коснутся воды, так и оторваться не могут. Если он будет пить, я разобью его связь с кай'цетом. Это не декай'цет, не тот камень, который с самого начала связали с драконом. Поэтому как только я это сделаю, больше власти над драконом у меня не останется.

– И тогда я должен буду поприветствовать его без лишних жестов и с должными паузами.

Она кивнула.

– После чего он, скорее всего, меня сожжет.

Лара схватила книгу и яростно прижала ее к груди:

– Каи – неразумные, безмозглые твари. Они не умеют говорить. Они дикие, жестокие и страшные, – прошипела она сквозь стиснутые зубы. – Почему ты мне не веришь?! Только у элимов сохранились предания о говорящих драконах! Сенайских легенд об этом нет! Ты ведь знаешь кучу песен, и что, хотя бы в одной об этом говорилось? И удемы про это ничего не знают, и флорианцы, и абертенцы! А про Клан нечего и говорить! Недоумок! Ты что, отдашь жизнь за глупые сказки?!

– Но это же не сказки! Я знаю точно!

Той звездной ночью первый весенний ветер подул с юга, снега таяли, и брага и огонь растопили лед моей души. Я рассказал Ларе о Роэлане. Я рассказал ей о том, о чем молчал всю жизнь: о тайне, поглотившей меня, и о том, что не умрет, даже если завтра нас ждет неудача. А Лара была уверена, что мы обречены. Надо было, чтобы хоть кто-то узнал, что со мной случилось, и раскопал в этом зерно истины, – ведь в мире были могущество и великолепие, которым нельзя было дать пропасть, и не важно, в ком оно воплощалось – в богах ли, в драконах ли. Мой рассказ с неизбежностью пришел и к Мазадину. И об этом я тоже ей рассказал.

Она слушала спокойно, не перебивая, и только побелевший кулачок, подпиравший острый подбородок, показывал, чего ей стоит это спокойствие. Я излил на нее мою жизнь в неукротимом потоке слов – не знаю, что было тому причиной: хмельная отвага, страх близкой смерти или еще что-то. Не знаю. Той ночью я произнес куда больше слов, чем за восемнадцать предшествующих лет, а когда слова кончились, ощутил внутри мир и тепло: вопреки всяческим доводам разума я был уверен, что оставил наследие своей души в надежных руках. Я верил в ее благородство, хоть и не в ее доброжелательность, и верить в него мне было тем легче, чем более она меня презирала.

Заговорила Лара не скоро. Наверное, паузы, о которых говорилось в книге Нарима, должны были быть такими же – долгое, неспешное обдумывание сказанного, даже если собеседник стоит неизмеримо ниже слушателя. И в словах ее не было ни слезливого сочувствия, ни жалости, ни громких слов, ни советов, ни ошарашенных клятв отомстить моим мучителям. Этого я бы не допустил. Ларе удалось избежать всех тех бесцельных и бесполезных проявлений доброты, которые так страшили меня в щедрых душах моих новых знакомых – Каллии, Альфригга, даже Давина. Она все поняла, она все приняла, и ответы на вопросы, которые она мне задала, нужны были не мне, а ей. Как жаль, что я не нашел слов благодарности за то, как спокойно она меня слушала!

– Так, выходит, ты не занимаешься музыкой вовсе не из-за рук, – уронила она.

– Даже если бы я мог щипать струны, ничего, кроме пустого бренчания, не вышло бы, – кивнул я.

– И ты надеешься, что когда будешь говорить с этим каем, ты как-то…

– У меня не больше надежды, чем было у тебя, когда брат говорил тебе, что Клан тебя простил! Какая надежда?! Если я хоть что-нибудь пойму, если я узнаю, что во всем этом был хоть малейший смысл, – мне будет более чем довольно!

– Так ты намерен отомстить королю и Клану? Обратить драконов против них?

– Зачем?! Девлин и так расплачивается за все такой ценой, какой я бы в жизни от него не потребовал! Горикс не стоит подобной чести! И к чему карать весь Клан целиком? Это что, справедливо? Вполне достаточно отобрать у них драконов.

Лара покачала головой.

– А по-моему, ты просто трус.

– Признаюсь, виновен. Кто-то сказал Мак-Ихерну, что семь лет молчания убьют во мне певца. Этот кто-то – и только он – достоин моей мести. Твой брат знает, кто он. И Мак-Ихерн знает. И я то готов душить их, пока не скажут, кто это, и тогда бросить гадину драконам, то хочу лишь одного – найти тихое место, спрятаться и забыть, что драконы вообще есть на белом свете. Конечно, я трус, о чем разговор. Но ведь это я не стал слушать, когда Девлин меня предупредил, это я не стал его ни о чем спрашивать. Гордыня не позволила мне обнародовать тайную связь с богом, а самонадеянность ослепила меня. Что если окажется, что я сам во всем виноват? Как мне тогда жить?

Лара помолчала, поглаживая пальцами щеку, и вдруг слова хлынули из нее, как летний ливень:

– Вы, сенаи, вечно думаете, что все на свете знаете! А ну, слушай меня! С того дня, как меня обожгли, я молилась, чтобы тому, кто виновен в этом, вырвали язык или перебили горло. Я молилась о том, чтобы душа его сгнила и чтобы он всю жизнь прожил, зная об этом. И если верить в то, что искренние молитвы бывают услышаны, тогда, знаешь ли, в твоих бедах виноват вовсе не ты и не загадочный предатель. Не ты и не он, а вовсе даже я. Это я хотела твоей гибели. И, пожалуйста, не надейся, что с тех пор что-то изменилось.

Я остолбенел.

– Постой, почему?! Ты же не знала, что мне придется иметь дело с Келдаром… с тем, кто обжег тебя. Ты до сих пор считаешь, что говорить с ним невозможно. Да я и сам не до конца уверен…