Ворота из слоновой кости - Корепанов Алексей Яковлевич. Страница 9

В восемь ноль три вконец измаявшийся Кононов поднялся на ноги и осторожно, пригибаясь к рабочей панели, заглянул сквозь стекло в торговый зал. Уборщицы уже покинули обработанную территорию, их сменили продавцы – молодые девчата и женщины постарше – в форменных синих халатах; они возились в своих секциях, и никто из них не смотрел в сторону часовой мастерской. Размотав шнурки, Кононов чуть приоткрыл дверь – руки слегка дрожали, он чувствовал себя Штирлицем, подобравшимся к телефону прямой связи с Борманом. Но и с этой стороны все было в порядке – высокая черноволосая продавщица секции «Подарки», стоя к нему спиной, тщательно расставляла на полке расписные розовощекие матрешки. Стараясь не дышать, Кононов выскользнул из будки, прижимая к боку сумку, прикрыл дверь и ртутной каплей перекатился за угол. Перевел дух и уже неторопливо направился бродить между секциями, старательно делая вид, что кого-то высматривает. Грузчики таскали туда-сюда свои тележки, продавцы тоже занимались своими делами и никто не обращал на Кононова никакого внимания. В тысяча девятьсот семьдесят первом году наглых воров было гораздо меньше, чем в две тысячи восьмом, и телевидение еще не обучало всех желающих и не желающих самым разнообразным способам совершения преступлений... Если ходит мужчина с приличной внешностью по торговому залу – значит нужно ему тут ходить.

Остановившись у секции «Канцтовары», Кононов приступил к выполнению очередного пункта плана, разработанного тридцать семь лет... тому вперед.

– Извините, вы бухгалтершу тут не видели? – обратился он к пухленькой продавщице, сосредоточенно пересчитывавшей карандаши.

Продавщица досадливо дернула плечом, сделала пометку на бумажке и подняла голову. Кононов увидел ее круглое моложавое лицо с недовольно сдвинутыми бровями – и почувствовал, как по спине у него, под ворованной рубашкой, пронеслась орда крупных мурашек. Он узнал эту женщину. Он не раз покупал у нее всякие тетрадки-линейки-шариковые ручки – когда учился в школе. Лет через шесть-семь.

Да, он действительно был в прошлом. Потому что сейчас эта женщина выглядела гораздо моложе.

Он был в прошлом...

– Вы чё, мужчина! – возмущенно сказала продавщица с непередаваемой, уже почти забытой им калининской интонацией. – Какая бугалтэрша? (Она так и сказала: «бугалтэрша»). Бугалтэрия с девяти, а вы бродите тут ни свет ни заря.

– Вот блин! – прилежно исполнил свою роль Кононов. – А мне сказали на восемь прийти.

– Кто вам такое сказал, мужчина? Они в восемь только глаза дома продирают, это мы уже крутимся тут как белки в колесе. Идите туда и ждите, или погуляйте пока, а к девяти придете.

– Понял, – торопливо отозвался Кононов. – Спасибо. Пойду на улице подожду.

Он поправил сумку на плече и целеустремленно зашагал к служебному входу-выходу, услышав напоследок за спиной недоуменное: «При чем здесь блин?»

Такого выражения в семьдесят первом еще не было.

Очутившись в служебном коридоре, находящемся с противоположной стороны от того коридора, где он был ранним утром, Кононов миновал запертые двери «бугалтэрии», красного уголка и еще каких-то помещений и наконец выбрался на желанную волю. Он стоял на крыльце с тыльной стороны универмага и уговаривал себя не делать резких движений, не мчаться прочь во весь опор, а удалиться походкой ленивой и расслабленной, какая бывает только у людей, чтущих уголовный кодекс, что звался в семьдесят первом «УК РСФСР». Первая задача была решена. Предстояло решать следующие задачи.

5

Он шел под утренним солнцем по родному городу, вглядываясь в лица прохожих, и словно какой-то миксер в его душе непрерывно взбивал коктейль из самых различных чувств: там была радость от встречи с вновь обретенной «малой родиной» и от возвращения в годы собственного детства; там была слабая горечь от осознания невозможности возвращения в свое – пусть и тяжелое – время; там была растерянность от неопределенности будущего; он не переставал удивляться необычности ситуации, в которой оказался по чужой воле, он был слегка подавлен и в то же время целеустремлен, он чего-то боялся и на что-то надеялся... Стучали по рельсам трамваи, суровым взглядом провожал его еще целехонький Карл Маркс, точнее, бюст классика, пристроившийся у ограды городского сада; перед Путевым дворцом российских царей пока еще горел Вечный огонь (потом его перенесут в другое место), и две античные богини на фронтоне дворца нежно, вполне по-свойски обнимали герб Союза Советских Социалистических Республик... Переулок, ведущий к старому волжскому мосту, был как всегда забит автомобилями, и две пушки времен Великой Отечественной непоколебимо стояли у входа в суворовское училище, но над деревьями за Тьмакой не возвышалась еще мрачноватая громада нового универмага, окрещенного в народе «Бастилией»...

Он шел по Советской, и никак не мог понять, чего же здесь не хватает, а когда понял – чуть не рассмеялся. Не было рекламы – всех этих рекламных щитов, панно, лайт-боксов, троллов, баннеров-шманнеров, вертушек, растяжек и разных прочих бигбордов, – которая заполонит улицы градов и весей и намозолит глаза через четверть века. Разве что скромные призывы хранить деньги в сберегательной кассе, при пожаре звонить по телефону «01» и летать самолетами Аэрофлота; разве что дымящие трубы и колосящиеся поля, а на их фоне безадресное «Решения ХХIV съезда КПСС – в жизнь!»; разве что красный крейсер «Аврора» и неувядающий вечный, тоже красный Владимир Ильич, указывающий рукой куда-то за горизонт, где всем всегда и навсегда будет очень хорошо; разве что бесхитростное «Слава КПСС!» – без указания номеров телефонов и факсов, без «мыла», без разъяснений насчет того, как эту самую «славу» поиметь – оптом, кубометрами, со скидками, по предоплате, самовывозом?.. «Решения – в жизнь». А до того, до ХХIV-го съезда КПСС, было, конечно же, – «Достойно встретим!». И опять же – где встретим? когда? почем билет? Кого пригласят и будут ли на халяву кормить на презентации?.. Слабоваты были советские люди на предмет рекламы.

Для того, чтобы уточнить, в расчетный ли день он угодил, Кононов не стал приставать к прохожим (хотя ничего страшного в этом бы не было: ну, в запое, видать, мужик, счет дням потерял – дело житейское, привычное – с кем такого не случалось?). Он просто, отойдя от универмага, свернул из Кооперативного переулка на улицу «Правды» (которую затем переименуют в Новоторжскую) и остановился у застекленного газетного стенда рядом с паспортным столом.

Да, команда Сулимова не ошиблась в расчетах – свежие номера «Калининской правды» и «Комсомолки» извещали о том, что на дворе пятое июля одна тысяча девятьсот семьдесят первого года. Среда. («А день – какой был день тогда? Ах, да – среда...» – вспомнилось Кононову и он с радостью подумал, что теперь обязательно прорвется в театр на Таганке и своими глазами увидит легендарного актера и барда; прошлое оборачивалось привлекательной стороной... А сколько еще было тех, кого не довелось увидеть и услышать тогда, в «первой жизни»...).

Стоя рядом с сутулым пенсионером – авоська, бутылка кефира, батон по шестнадцать копеек и плавленый сырок, – Кононов прошелся взглядом по газетным заголовкам. Они показались ему такими забавными, что он не удержался и громко фыркнул. Покосился на пенсионера – и наткнулся на недоуменно-сердитый взгляд.

«Эх, батя, а ведь не доживешь ты до смутных времен, – подумал он. – А может, оно и к лучшему... для тебя. Хоть умрешь спокойно». Впрочем, собственные шансы он тоже расценивал не очень высоко.

Внезапно он остро почувствовал всю свою необычность, все свое разительное отличие от этих людей, идущих по тротуарам, толпящихся у входа в паспортный стол. Они могли только строить предположения о будущем, он же абсолютно точно знал, каким оно будет. А уж о том, что начнется в стране через каких-то четырнадцать лет, никто из них не мог даже и предполагать...

Кононов еще раз полюбовался заголовками.