Время Чёрной Луны - Корепанов Алексей Яковлевич. Страница 40

– Ребята просто желают размяться, – мрачно ответил я и поднялся, закрывая ее своим далеко не спортивным телом.

– Издеваешься, с-сука? Да я вам сейчас матки повыворачиваю! – заорал вдруг широкоплечий Сява и резко, без замаха, ткнул ногой мне в пах.

Увы, он не промахнулся, и меня скрючило от боли, обжегшей живот и ударившей в поясницу. Я присел, потом встал на четвереньки, ерзая коленями и локтями по грязному гравию и с трудом сдерживая стон. Казалось, в мире не осталось ничего, кроме боли, я был поглощен болью, я забыл обо всем остальном и не видел ничего окружающего…

Когда мне стало чуть полегче, я попытался подняться, со страхом думая об оставшейся без защиты Илонгли (хотя какой там я был защитой!), и это мне удалось, и я вновь обрел способность воспринимать действительность. А действительность была такова: Сява корчился в мусоре возле урны, безнадежно пачкая свой джинсовый прикид и молча разевая окровавленный рот, а его сотоварищ возился на земле, привалившись спиной к ограде водоема, и никак не мог подняться. Судя по его перекошенному лицу, он имел проблемы с челюстью. Илонгли стояла между ними в боевой позе пантеры и поправляла свои черные перчатки. Казалось, еще мгновение – и она тряхнет рыжими волосами, издаст воинственный клич и ринется крушить компании безликих, враз переставших хлебать, плеваться и хохотать на своих скамейках. Юная барышня, белая-белая, как на гробе глазет (несмотря на раскраску), уронила стакан на колени и тупо моргала. Сидящий рядом стриженый под нулевку парень лихорадочно шарил в карманах куртки, а еще один, пожалуй, здоровее всех остальных вместе взятых, медленно наступал на Илонгли, сжимая в руке горлышко разбитой бутылки с острыми краями.

С трудом удерживаясь на дрожащих ногах и морщась от боли, я доковылял до девушки и остановился рядом, но она даже не заметила меня. Не дожидаясь, пока очередной боец приблизится, она черным вихрем сама рванулась к нему, взвилась в воздух и врезалась ногами в широкий блин его лица. Здоровяк еще падал, выпустив из пальцев свой инструмент, а она уже метко ударила его ногой в пах (я буквально ощутил его боль, подобную моей боли, и невольно содрогнулся) – и юноша сначала осел на дорожку, а потом очень знакомо мне раскорячился на четвереньках и, оттопырив зад, неистово закачался, словно имитируя сцену совокупления из эротического фильма. При этом он еще и мычал подобно охваченному страстью быку, дорвавшемуся до ненатуральной Дедаловой коровы, в которой разместилась любительница острых ощущений Пасифая. Тот, который только что рылся в карманах куртки, уже поспешно ломился сквозь кусты, удаляясь от места устроенного Илонгли побоища, а бледно-глазетовая барышня все так же тупо хлопала раскрашенными ресничками.

Илонгли поправила шнуровку на груди, потерла пальцы и наконец обратила внимание на меня.

– Тебя не очень ушибли, Доргис? – участливо спросила она.

Я смущенно усмехнулся, постарался придать телу нормальную осанку и, кажется, это у меня получилось.

– Идем отсюда, – сказала Илонгли. – Если уж прогуливаться, так не здесь. Неинтересно здесь прогуливаться. Странные какие-то… Мешают.

«Да уж, – подумал я. – И если бы только эти. И если бы только так…»

Мы прошли мимо поверженных мордастых любителей покурить – возможно, они уже отдышались, но не испытывали пока желания подняться – и я, не удержавшись, все-таки пнул ногой в бок плюющегося кровью Сяву.

– К-каратистка, – простонал он. – Так бы сразу и сказал…

Я понимал, что поступаю нехорошо, что где-нибудь там зачтется мне это не в актив, а в пассив, но ничего не мог с собой поделать; гораздо проще представлять себя кем-то иным, чем в действительности быть им.

Сквозь ошарашенную тишину онемевших скамеек, сквозь безликость, ступая по пробкам, окуркам и лохмотьям оберток-газет, приблизились мы к иному, переступили черту – и я увидел, оглянувшись, как мутной пеленой заволокло знакомый мир, как, наконец, растворился он, и вместе с ним пропала вонь от опрокинутой урны, забрызганной кровью человека Сявы.