Время Чёрной Луны - Корепанов Алексей Яковлевич. Страница 49

Хозяин учрежденческой комнаты номер двенадцать вполне ей соответствовал. Не пожилой, но и не молодой, однако моложавый, в аккуратном сером костюме, бледно-синей сорочке с серым в черную полоску галстуком, с холодноватыми, серыми, чуть выпуклыми глазами на округлом, но не полном лице, тщательно причесанный, с ровной полоской пробора и слегка седеющими висками. Над столом витал легкий запах хороших сигарет и хорошего одеколона. Как раз в меру.

Мне показалось даже, что я попал не туда, что впереди целая череда таких вот столов в бесконечных комнатах номер такой-то, кабинетах, подсекторах, секторах, подотделах и отделах, ведущих к вершине, к необъятной приемной с настоящей пальмой и дверью, за которой находится настоящий Хруфр, и меня охватила тоска, и захотелось зевать, и захотелось убраться подальше отсюда, затеряться в тех неосвоенных пустошах, куда еще не успела дотянуться наша непрерывно расширяющаяся до поры Вселенная. Но хозяин этого учрежденческого вместилища, с холодной вежливостью глядя на меня, веско произнес: «Хрыкин Устин Францевич. Буду заниматься вашим делом», – и я понял, что это все-таки Хруфр, тот самый Хруфр, только теперь уже не роботоподобное громоздкое создание из кубов и торов, порождение небелковой формы жизни, и не худощавый человек с моим лицом, расставшийся со мной двадцать лет назад, а именно Хрыкин Устин Францевич, коему поручено или даже вменено в обязанности заниматься моим делом. Только вот кем поручено? Кто же на действительной, а не на кажущейся вершине пирамиды? И есть ли вершина?

Хрыкин У. Ф. некоторое время рассматривал меня и лицо его не выражало при этом никаких эмоций, затем неторопливо встал, неторопливо подошел к шкафам, повернул ключик в щелкнувшем замочке и извлек одну из серых папок-близнецов. Столь же неторопливо защелкнул замочек, вернулся к столу, сел, поддернув отутюженные брюки, и открыл папку. Отделил прикрепленную скрепкой к верхнему листу с машинописным текстом черно-белую фотографию размером четыре на шесть, отложил ее в сторону и углубился в чтение. Я видел фотографию, так сказать, «вверх ногами», но, по-моему, на ней был запечатлен я. Мой фас. От макушки до груди, обтянутой свитером, приобретенным еще в эпоху застоя. Фотография была старой, из личного дела в секторе кадров, но узнать меня было можно.

Хрыкин-Хруфр добрался взглядом до низа страницы, метко вытащил, не поднимая головы, карандаш из деревянного стаканчика, сделал легкий штришок на полях и неспешно перелистал все бумаги, находящиеся в папке-накопителе, ни во что уже особенно не вчитываясь. Там, насколько мне удалось разглядеть, были какие-то машинописные листы без подписей, справки, заявления или докладные записки с синими штампами и круглыми печатями; какие-то конверты с подколотыми к ним письмами, написанными от руки и разным почерком, и квитанциями; вырезки из газет и даже две сложенные в несколько раз компьютерные распечатки, испещренные красными галочками, вопросительными и восклицательными знаками и вставками на полях. Я понятия не имел, что означают все эти бумаги, кто, когда и зачем собрал их в папку и упрятал в шкаф в этой учрежденческой комнате. И какие еще папки стоят в шкафах?

Вернув бумаги в исходное положение и сложив ладони на верхнем листе, Хруфр поднял голову, холодно посмотрел на меня и сказал:

– Итак, Доргис. – (Это прозвучало как констатация факта: итак, вот передо мной определенная вещь, и я знаю, что такое-этакое означает сия вещь). – Родился в селении кукольщиков, в Верхний Город пришел вместе с лангами и уив… – Хруфр запнулся, отодвинул ладони и заглянул в текст, – да, и уиврами. Происхождение, социальная принадлежность, состав сопряжения, непроявленный актив и пребывание известны. Профессия – наблюдатель гомолий, все четыре звена и разрешение на внеочередную ориентацию в пределах модуса. – Хруфр поджал губы и слегка качнул головой. – Но внеочередной ориентацией не воспользовался. Гомолиям не уделялось внимания, – вновь последовал быстрый взгляд в текст, – фактор одновариантности сознательно проигнорирован. Со-зна-тель-но. И мы имеем дело уже не с наблюдателем гомолий Доргисом, а с одним из тех, кого называют по-разному и кто сами себя называют по-разному: проницатели, объемлющие, демиурги логоса, светане, зеркалии, искатели, а мы называем однозначно и точно. – Хруфр поднял палец.

– Разрушители. Вот здесь, в этих шкафах, – последовал плавный жест в сторону шкафов, – разрушители. За какими бы символами они не пытались спрятать свою истинную сущность. Вам не терпится возразить, Доргис, но повторяю: вы – разрушитель. А мы этого не позволим. Вы меня поняли?

– Я не желаю разговаривать с убийцей, – ответил я. Я думал о том, как схватить со стола массивную пепельницу и запустить в голову Хрыкину У. Ф., да так запустить, чтобы ни о какой реанимации не могло быть и речи.

Хруфр медленно выпрямился, откинулся на спинку стула и холодно улыбнулся. Рука его потянулась к лежащему рядом с папкой карандашу и я воспользовался этим. Я рванулся к пепельнице – и больно ударился о невидимую преграду; меня и Хруфра разделяла прозрачная, но прочная стена.

– Сволочь! Убийца!

Я тер ноющие костяшки пальцев, а Хруфр, словно ничего не заметив, чертил на полях верхнего листа моего досье какие-то закорючки. Он был надежно защищен, этот убийца, и был уверен в своей неуязвимости. Эх, сюда бы мой пистолет… А помог бы мой пистолет?

Наконец Хруфр вновь холодно взглянул на меня и медленно покивал.

– Понимаю, понимаю. По-моему, вы, Доргис, не очень осведомлены о формах работы нашего учреждения. Хотя ранее я уже ставил вас в известность. Знаю, вы здесь ни при чем, – он успокаивающе поднял ладонь, потому что я непроизвольно дернулся к невидимой преграде.

– Не делайте резких движений, Доргис, иначе в следующий раз повреждения могут оказаться более серьезными. Итак, о формах работы…

– Видел я ваши формы, – процедил я. – Развалины на месте Верхнего Города, развалины на месте Отинны. А ведь там были люди, Хруфр, были люди!

– Вот-вот. – Хруфр опять кивнул и улыбнулся одними губами; глаза его продолжали оставаться холодными. – Это побочные явления, они вовсе не обязательны, но, к сожалению, подчас непредотвратимы. Как говорится, лес рубят – щепки летят. Ищем-то вас, разрушителей, а от наших мероприятий иногда страдают и совершенно непричастные. Но вы плохо думаете о нас, Доргис. Упомянув о формах работы, я имел в виду вот что: во всем, что не касается нашей цели, мы никогда не допускаем необратимых явлений, независимо от того, идет ли речь о биологических структурах, артефактах или природной среде обитания. Повторяю, наш принцип – никогда, нигде и ни в чем не допускать необратимых явлений. И поверьте, Доргис, этот принцип никогда не нарушается, потому что просто не может быть нарушен. Это, если хотите, краеугольный камень, основа, фундамент. Черепаха, на которой стоят слоны, которые держат Землю. Без этого принципа наша основная и единственная работа была бы невозможна.