Время Чёрной Луны - Корепанов Алексей Яковлевич. Страница 59

Я шел от глыбы к глыбе, высматривая Виталю, но его нигде не было видно. Неужели он уже проснулся и ушел отсюда неведомо куда? Из зеркал кривлялись, подмигивали, передразнивали меня мои искаженные отражения – и далеко было до них тому десятку отражений в зеркалах зеленого павильончика в нашем городском саду, куда ходили когда-то мы с сестрой – неуклюжий полноватый мальчишка в тюбетейке и вечно сползающих гольфах и белобрысая девчонка с косичками, в закапанном мороженым платье и разношенных сандалетах. И вот что я вдруг заметил: эти карикатурные мои подобия вовсе но повторяли моих движений, а действовали сами, совершенно не обращая внимания на того, кого они все отражали; они подмигивали мне, они махали руками, смеялись и уходили, взбираясь на отражения зеленых ступеней, прыгали и кувыркались, взлетали, медленно, с усилием отталкиваясь от воздуха напряженными ладонями; они делали приглашающие жесты и растворялись в глубине зеркал, а на смену им возникали из пустоты новые мои отражения…

Углубившись в долину, я обнаружил, что в зеркалах нет больше зеленых холмов-лестниц, а есть проселочная дорога, покрытая пятнами луж, и идут по дороге мальчик и девочка в белых панамках и трусиках, и мальчик, поскользнувшись, шлепается животом в лужу и бежит назад… Я увидел белую комнату с кроватями, прошел кто-то в белом халате, и кто-то лежал, повернув ко мне осунувшееся небритое лицо, а рядом, на тумбочке, возле бумажек с таблетками, красовался огромный разрезанный арбуз, который должен быть, конечно, зеленым с красным, но виделся только красным… огромным и красным… Красное превратилось в гроб, и не было уже никаких искажений, а был зал с высоким потолком и люстрой, были цветы, и в гробу, среди цветов, – знакомое осунувшееся лицо с запавшими закрытыми глазами, с черной щетиной на подбородке и щеках… Знакомое потом только по фотографиям лицо… Спокойный, ничего не понимающий трехлетний мальчишка на руках у женщины, и взгляд у женщины отрешенный и застывший. Зашелестели в глубине зеркал голоса, забормотали, просочились в воздух, выдавливаясь иэ зеркальных кристаллов… «Спит… спит… твой… спит… папа… папа… твой… Твой папа спит…»

Я сел, опустил голову, заткнул уши и закрыл глаза. Пока не поздно, надо выбираться из этой долины. Надо выбираться, пока зеркальные глыбы не затянули в себя, пока навсегда не засосали в прошлое. Не было никакого солнца в Долине Отражений, это Черная Триада прикинулась солнцем, вновь напоминая о себе. Да тут можно было остаться навсегда! Окаменеть и вечно смотреть в зеркала, где колышется прошлое… Кто знает, сколько таких, как я, бродило здесь до меня, и сколько этих каменных глыб было истинными глыбами, а не теми, кто, окаменев, смотрит и смотрит в зеркала…

Виталя! Где же Виталя? Что он мог увидеть в зеркалах?

Я встал и пошел через долину, глядя под ноги и по-прежнему наглухо закрывая уши ладонями. Я брел по траве, пересекая долину, и, дойдя до холмов, повернул и направился вдоль их подножий, огибая зеркальные глыбы.

Немного придя в себя, я остановился, приложил ладони ко рту (в долине вновь было тихо) и крикнул изо всех сил:

– Вита-а-ля-а!

– Эй, дядечка, я здесь!

Я обернулся на голос. Виталя подпрыгивал и махал руками, как болельщик после забитого гола, с одной иэ самых верхних ступеней ближнего холма.

– Не спускайся, я к тебе поднимусь! – крикнул я и двинулся вверх по склону.

– Я здесь, дядечка! Я здесь! – орал Виталя.

Подниматься на холмы мне не приходилось уже лет двести, и все-таки я довольно быстро добрался до паренька. Вид у него был слегка помятый, в волосах запутались сухие травинки, на щеке краснела свежая царапина. Он буквально поедал меня глазами, словно боялся, что я вот-вот исчезну и вновь оставлю его один на один с чужим миром. Впрочем, он сразу приободрился и несколько обиженно произнес:

– Что же вы, дядя, меня здесь бросили?

– По-моему, это ты нас бросил, – заметил я и протянул ему бутерброд. – На, подкрепись.

Мы рядышком устроились на зеленом уступе, свесив ноги, и паренек незамедлительно принялся за бутерброды – благодарить у подростков, по-моему, вообще не принято, – а я сверху окинул взглядом Долину Отражений. Беспорядочно разбросанные глыбы равнодушно отражали пустоту.

– Видел там что-нибудь? – Я кивнул вниз, показывая на эти осколки прошлого.

– Угум… – промычал Виталя с набитым ртом. – Кино! Как на… – Он чуть не подавился, закашлялся, и я похлопал его по спине. Паренек сделал ныряющее движение головой и вновь заработал челюстями. – Как на дискотеке – сплошняком зеркала. И крепкие, заразы, не бьются! Все гляделки на себя проглядел. Нормально!

Он без перерыва приступил к следующему бутерброду.

– Только себя и видел?

– Угу… А кого же еще? Как в парикмахерской. Еще ворона здесь какая-то летала страхолюдная, вопила, как недорезанная.

Я обвел глазали жизнерадостное небо.

– Куда же она подевалась?

– А! – Виталя стал жевать помедленнее. – Дрючком в нее запустил, я в лесу на всякий случай дрючок прихватил, – она и отвалила. А потом эатащился сюда и закемарил, прямо в отруб. – Он исподлобья поглядел на меня. – А вы что, отмахались от тех Терминаторов?

– Отмахались, – со вздохом ответил я.

Виталя перестал жевать.

– А где ваша… ну, с которой вы были? Лонга. А вас как зовут? Я эабыл.

– У нее свои дела. А зовут меня Доргис.

Виталя задумчиво поморгал.

– Это, выходит, вы не наши… Значит, никакие это не съемки… Я был там, в лесу, – он понизил голос, – и видел какие-то штуковины. Вроде грибов, только метра в три высотой, и как будто дышат. Настоящие… И вообще интересно, словно сам в видик попал.

– Он вновь искоса настороженно посмотрел на меня. – Но это ведь не видик, да?

Я отрицательно покачал головой.

– Это не видик, Виталя. Это жизнь. Только другая.

– Интересно… – медленно сказал паренек и виновато улыбнулся. – Я вообще-то испугался… этих… ну, и рванул. Ничего не просекал, только делал ноги… Я вообще-то… ну… не боюсь ничего… да эти уж больно неожиданно…

Я потрепал его по плечу:

– Ничего, Виталя, бывает. Я и сам испугался.