Политика - Козлов Владимир Владимирович. Страница 24

В здании аэропорта пусто. Я снимаю ботинки, ложусь на дерматиновые сиденья в зале ожидания и сразу вырубаюсь.

Утром иду в буфет, пью чай с черствой булкой, потом сажусь в электричку и еду в Москву. За окном мелькают серые заборы и безликие промышленные корпуса.

Через полгода я закончу школу, и надо будет куда-нибудь поступать. Я, правда, еще не знаю, куда. Раньше был уверен, что буду поступать в Москве, а сейчас уже не знаю. Боюсь не поступить. Ведь если не поступлю, то заберут в армию, а это – жопа. Мне по-прежнему нравится в Москве, хоть здесь сейчас грязно, серо и неуютно. Я хочу здесь жить. Или нет?

Вечер. Я иду по Арбату. Я уже был здесь несколько раз с родителями, но мне захотелось приехать еще раз одному. Ничего не изменилось: все так же торгуют всякими советскими сувенирами, плакатами с голыми девками и гороскопами. Тут и там кучки людей собрались вокруг поющих или что-то рассказывающих. Какие-то двое ребят поют под гитару. Песня заканчивается фразой «Все рокеры в жопе, а джазмены в пизде». Им начинают бросать в шапку копейки.

В витрине киоска – значки с портретом Горбачева. Перестройка, гласность – это все, конечно, классно, но почему все меньше становится всего в магазинах, и чем дальше, тем хуже, и люди злятся и вспоминают, как хорошо было в семидесятых?

Еду в метро на вокзал, чтобы сесть в электричку на Быково. Уже поздно. Напротив меня в пустом вагоне мальчик и девочка. Им лет по четырнадцать, не больше, но видно, что они не брат и сестра, а парень и девушка на свидании. Они балуются, как маленькие дети, скачут на сиденьях, встают и бегают друг за другом по вагону. Я замечаю, что они не разговаривают, а объясняются знаками. Мальчик и девочка – глухонемые.

Вспоминаю Иру из 9 «б». Несколько раз я приглашал ее в кино, потом провожал домой, и она никогда не соглашалась, чтобы я зашел с ней в подъезд. А в последний раз, перед самым Новым годом, после того, как мы ходили в кино на фильм «Утоли моя печали», она разрешила мне зайти с ней в подъезд, и я трогал под пальто и свитером ее грудь, и мы целовались. Я в первый раз вспомнил ее с тех пор, как сел в поезд.

В электричке ко мне подходит алкаш в сером поношенном пальто. Останавливается, рассматривает меня, потом говорит:

– Можно мне возле вас примоститься?

Я киваю головой. Место рядом со мной свободно, и напротив тоже никто не сидит.

Он садится, потом кладет голову мне на колени. Я вскакиваю.

– А ты хитрый, – говорит он и улыбается. У него нет двух передних зубов, остальные – гнилые и почти коричневого цвета. Он поднимается и идет дальше по вагону. На нас никто не смотрит, всем на все плевать.

Спать еще не хочется, и я сижу в зале ожидания аэропорта, смотрю телевизор. «До и после полуночи». Людей рядом почти нет, только какая-то тетка в тапках и замызганном халате – наверное, уборщица аэропорта, – а с ней девочка, скорее всего, дочка: косая, с дебильным выражением лица. В руке она держит банку с какой-то гадостью, похожей на размоченный хлеб.

На экране клип Чайфа «Поплачь о нем, пока он живой».

– Да, правильно, так оно и есть, – говорит тетка. – При жизни никого не ценят.

Я молчу.

– А ведь они, сволочи, погубили страну. Везде они: и в правительстве, и в ЦК, и в верховном совете. Вот ведь гады какие.

– Кто они? – спрашиваю я.

– Да неужели вы не поняли? Жиды.

Нет, я не понял. Похоже, тетка просто сумасшедшая, как и ее дочка. Поднимаюсь и иду искать скамейку поудобнее, чтобы на ней спать.

Просыпаюсь от шума: аэропорт ожил, начались утренние рейсы. У меня до вылета еще часа три, и я иду в буфет выпить чаю с булочкой.