Ампула Грина - Крапивин Владислав Петрович. Страница 14
– Красные пески, да?
– Да… – Лыш вдруг шагнул вплотную, встал не напротив, а рядом. Плечом коснулся локтя Валерия. – По ним идешь, идешь…
– К башне?
– К пирамиде, – выдохнул Лыш. – Только она далеко… А сперва еще надо найти шар. Роешь, роешь песок… Ты видишь такое же? – Он смотрел снизу и сбоку, и в глазах дрожали огоньки заката.
– Да, похоже…
– Похоже… – Лыш медленно кивнул.
В нем не было заметно ни опасения, ни большого удивления. Скорее, этакая озабоченность: вот, мол, появилась задачка, с решением которой придется повозиться.
– Лыш, нам бы поговорить как следует, подробно… – осторожно предложил Валерий.
Тот оживился:
– Да, конечно!.. Только сейчас я не могу, надо уже домой… – кажется, он по правде был огорчен, что нет времени. – Давай днем!
– А как тебя найти?
– У тебя есть мобильник?
– Да… И у тебя?
– Куда теперь без него… – деловито отозвался Лыш. – Только я его все время теряю… – Он захлопал по расстегнутой джинсовой безрукавке (легкий алюминиевый крестик запрыгал на тощенькой груди). Потом зашарил в карманах растрепанных шортиков. Вытащил, наконец, похожую на мыльницу коробочку.
Они продиктовали друг другу номера. "Как хорошо, что Витя снял блокиратор", – вспомнил Валерий. А Витя все топтался поодаль, поглядывал по сторонам.
– У нас всё, – известил его Валерий, А Лышу сказал, не удержался: – Итиа…
Тот понимающе помахал ему мобильником – уже с нескольких шагов.
Витя подошел.
– Мы решали одну лингвистическую проблему, – объяснил Валерий.
– Ясно, – сказал Витя, которому, конечно, ничего не было ясно. – Решили?
– Не совсем. Продолжим после, юноша торопится домой… Мне, кстати, тоже пора. Мысли о простокваше бабы Клавы все назойливее.
– Тебя проводить? Или найдешь теперь дорогу? Можно автобусом…
– Пройдусь пешком. Ночной Инск мне еще неведом. И потому любопытен…
– Удачи… Свой телефон я тебе вписал, так что ежели что…
Валерий по-американски (как матросу Вове) отдал подпоручику Петряеву честь. Витя с дурашливой старательностью откозырял в ответ…
А у костра, куда вернулся Лыш, продолжался свой разговор.
– То тебя дома до полночи нет, а то "скорее надо", – выговаривала брату девочка в желтой рубашке с погончиками и шевронами. – Подожди немного, пойдем вместе…
– У меня в сарае работа не кончена, – озабоченно разъяснил ей Лыш. – Поэтому, кто пойдет, а кто поскачет…
Лыш отошел и выволок из репейников легонький венский стул.
– Опять! – вознегодовала сестра. – Шею свернешь, акробат!.. Лыш, я маме скажу!
– Жалоба моченая, на углях копченая…
Все слушали спокойно. Знали, что Лыш обозвал сестру «жалобой» так, для порядка, и ничего она не скажет маме. А он, конечно, не свернет шею.
Лыш оседлал стул задом наперед, растопырил ноги, слегка толкнул перед собой спинку. Стул ударил ножкой в песок, будто нетерпеливый жеребенок. Подпрыгнул и взмыл над репейной чащей. Понес всадника над склоном вверх.
– Вот это да… – выдохнул один из оставшихся мальчишек.
Девочка (не сестра Лыша, а другая – круглолицая, светлоголовая) осторожно сказала ему:
– Видишь, ты уже столько тайн знаешь про нас… Расскажи и про себя.
– Но я ведь рассказывал…
Другой мальчик мягко проговорил:
– Ты не обижайся, но ты говорил не все. Расскажи нам про главное …
Вторая часть
Ампула
Глава 1
Пока я подрастал, меня называли по-разному. То есть в документах стояло, конечно одно и то же имя, а остальные можно считать кличками. Но они оказывались такими надолго прилипчивыми, что были как настоящие имена. Первое из них – Дуня. Сокращенное от прозвища «Одуванчик». Но это еще в самой младшей группе дошкольного детдома. Потом, года волосы перестали пушисто щетиниться и сделались гладкими, появилось другое прозвище – Седой. Оно продержалось до перевода в школьный сиротский интернат. К тому времени волосы, хотя и оставались очень светлыми, но стали уже не чисто белыми, а как бы присыпанными истертой в пыль золой…
Сперва некоторые пацаны в школьном интернате окликали меня: "Эй, Косой!" Потому что среди таких, как я, – белобрысых и с голубыми глазами – нередко встречаются ребята с косоватостью во взгляде. Но у меня косоватости не было, и кличка не приклеилась. Стали меня звать сокращенно от фамилии – Клим.
А в компании Моргана обращались ко мне почти по-нормальному: Гриня. Потому что Морган сам так стал меня называть: "Гриня, смотаешься на рынок, добудешь там у черных дураков груш или яблочек…" Или: "Гриня, ты у нас нынче дневальный, гляди, мой хороший, чтоб порядочек…" Ласково так. Но все знали, что за этой ласковостью…
А в спецшколе я снова стал Климом. Но вскоре один остряк сказал: ""Клим Ворошилов". Конечно, все стали спрашивать: почему и кто такой? "А это был давным-давно в Красной армии маршал. Говорят, стрелял без промаха. Даже звание такое потом для самых метких придумали: "Ворошиловский стрелок". Да вы чё, кино не смотрели, что ли?.."
Ну и получил я новую кличку – Стрелок…
Было у меня еще одно имя, но его никто из ребят не знал. Я крепко держал его про себя. Потому что оно было для меня дорогое изо всех сил. Это имя стало мне известно из письма, которое… Хотя нет, про письмо потом…
А в спецшколе, значит, – Стрелок. Не насмешливое прозвище, а даже с почтением. Потому что все помнили историю про мою стрельбу, когда ментухаи окружили меня с Пузырьком и Тюнчиком на Волохинском разъезде…
…И Мерцалов звал меня так же – Стрелок, хотя ему-то полагалось звать воспитанников по фамилии. Он был один из воспитателей. Не руководитель группы, а помощник начальника по какой-то там линии. Мы с ним редко сталкивались, я даже не думал, что он меня помнит. Но три дня назад, когда был урок математики, Мерцалов заглянул в класс и окликнул меня так по-свойски:
– Стрелок, пойдем-ка со мной голубчик, тетя доктор зовет…
Я подумал: опять на допрос. Начнут десятый раз пытать про одно и то же. А я ведь давно уже рассказал все, что знал, вывернул себя наизнанку! Чего еще надо-то?
Но оказалось, надо не это. "Тетя доктор" (а точнее, фельдшерица Зинаида Матвеевна) приготовила шприц и велела мне спустить штаны. Я спросил:
– А что это за раствор?
– Потом узнаешь, – улыбнулся Мерцалов (он был рыхлый и вроде бы добродушный, но с тонкими, как у коварной киношной красавицы, губами).
Спорить было бесполезно. Я сказал:
– Давайте, я сам воткну, я умею…
Дело в том, что год назад у меня нашли какую-то болезнь (с непонятным названием: то ли «дебют», то ли "дубликат"). Мне пришлось таскать с собой шприц и ампулы и несколько раз в день самому себе делать уколы, иначе мог помереть. Так мне сказали. Потом выяснилось, что диагноз был ошибочный и втыкал иголки с лекарствами я в себя зря. Директор интерната с треском уволил врачиху, а опытные парни из старшеклассников меня утешали: "Не горюй, кент, опыт пригодится, если вздумаешь "сесть на иглу". Я знал, что садиться на иглу в жизни не буду (не самоубийца же!), поэтому только плевал а ответ. А те ржали…
Но сейчас Мерцалов сказал:
– Не суй лапы, Стрелок. Зинаида Матвеевна профессионал…
Ну, эта «профессионал» и всадила мне так, что я взвыл. Мерцалов захихикал. А когда я застегнул лямки комбинезона, он за плечо вывел меня в коридор, оглянулся и полушепотом, объяснил:
– Теперь слушай сюда, мальчик. Ты у меня на поводке. Покрепче якорной цепи. Это снадобье – спецсредство. Ровно через тридцать суток у тебя вот тут – (он твердым пальцем ткнул мне рядом с лямкой, под левую ключицу) – появится розовый бугорок. Будет чесаться и немножко болеть. Пару часов. А потом бугорочек этот превратится в красное пятно, вроде амёбы. И если в это время не сделать второй укол данного препарата, мальчик тихо отойдет в царство небесное. И никто не поймет, в чем причина… Врубился, Стрелок?