Давно закончилась осада… - Крапивин Владислав Петрович. Страница 32

– Ну, будто бы он воевал не открыто, а исподтишка. И шпионил…

– Но ведь военные хитрости и разведка – это вовсе не пиратство и не шпионство!

– Конечно! Новосильцев будто бы так и ответил. А враги снова: «Сдавайтесь, а то хуже будет!» Они, наверно, еще из-за золота хотели завладеть «Македонцем»…

– Какого золота?

– Ходил слух, будто Новосильцев знает, где после бури затонул на мелководье английский корабль, который вез для всей армии жалованье. Представляешь, сколько денег!.. И будто матросы «Македонца» кое-что даже сумели поднять с этого корабля и погрузить в свой трюм. Кто-то говорит, что это правда, а кто-то – что сказки… В общем, французы заперли тендер в бухте и ждут: что решит его командир? Новосильцев тогда говорит: «Дайте время на размышление до утра». В темноте, мол, сдаваться неудобно. Французы отвечают: «Ладно». Потому что русским деваться все равно некуда.

– А про подземный ход французы не знали?

– В том-то и дело!.. Ночь совсем сгустилась, и тогда матросы и Новосильцев открыли в крюйт-камере несколько ящиков с порохом, протянули на берег фитиль, взяли с собой флаг, вахтенный журнал, карты и все важное…

– И золото?

– Ну, если оно было… Не знаю… Подожгли фитиль с суши, а сами – в подземный ход. Думали, что отойдут, а тендер рванет на воздух, чтобы не достался врагам. Только тут как раз пошел дождь и огонь на фитиле загасил…

– Может, и хорошо. Иначе тендер не достался бы Федосу Макееву.

– Да… Если, конечно, его «Курган» – это тот самый «Македонец». Про это тоже по-всякому говорят…

– Надо Маркелыча спросить! Он же на «Кургане» шкипером ходил, знает, наверно, безошибочно.

– Может, и знает. А может, и нет… Рассказывают, что сам Макеев говорит то «да», то «нет»…

– Женя, а что стало с Новосильцевым и матросами?

– Про это опять же говорят по-разному. Одни – будто Новосильцев и экипаж все же попались в плен французам, потому что союзники подошли уже вплотную к городу, выход из-под земли оказался на их позиции. Но врагам все равно ничего не досталось: флаг, журнал и все документы Новосильцев спрятал где-то про дороге. Наверно, под землей… А дальше ничего не известно. Скорее всего, после войны вернули домой, как всех пленных… А другие говорят, что моряки с «Македонца» сразу вышли к своим, а Новосильцев вскоре умер от заражения раны, которую получил в последнем бою…

– Как же так? Он такой герой, и ничего про него толком не знают!

– А с героями ведь тоже по-всякому было, – вздохнул Женя с умудренностью давнего здешнего жителя. – Одним всякие награды, а другим шиш с маком. Тем, кого начальники не любили…

– Да за что же его не любили?

– Говорят, за своенравие. Много делал по-своему, приказов не слушал, дерзко разговаривал со штабными командирами… Он ведь в своей Синекаменной бухте был почти что отрезан от города и от начальства, действовал по своему разумению, да еще так отчаянно. Вот и решили, что чересчур своевольный. Его Нахимов любил, а как убили, не стало заступника…

Коля не прочь был еще поговорить про «Македонца» и его командира, но пришла Саша:

– Мама спрашивает, когда обед подавать…

– «Подавать»! Ну, как при дворе Людовика Четырнадцатого!.. Рано же еще.

– А она заранее спрашивает. А пока варит.

Лизавета Марковна готовила еду для Коли у себя, так оно проще.

– Скажи, что в два часа… А сама приходи снова, если хочешь. Мы тут про всякие интересные дела говорим.

Это он так сказал, из вежливости. Иначе получилось бы, что выставляет Сашу, как кухарку. А она неожиданно обрадовалась:

– Хотите, я карты принесу? Можно будет поиграть как-нибудь…

– Тащи, – грубовато от неловкости согласился Коля.

Когда Саша ушла, Женя спросил:

– А тебе позволяют играть в карты?

– Конечно. А что такого? Мы с тетей Таней по вечерам иногда играем в «подкидного».

– А мне сестра не велит. Лена… Говорит, что карты людей губят.

– Ну, так это если на деньги играют, как в «Пиковой даме» у Пушкина. А в «дураке» что опасного…

– Я про пиковую даму не читал, – вздохнул Женя. – У нас дома сказки Пушкина есть и стихи, а повестей его нет и достать негде… Но мне Лена рассказывала…

– У нас тоже нет. В Петербурге эта книга была, да все ведь не повезешь в такую даль… У Фрола есть толстенные «Сочинения Александра Пушкина», ему давно еще подарил их квартирант, инженер… Фрол больше всего «Дубровского» любит, вспоминает его то и дело.

Женя сказал, что про Дубровского ему тоже рассказывала Лена.

Пришла Саша с растрепанной карточной колодой. Сыграли в «дурака», но втроем было неудобно, лучше, когда парами. Саша спросила, знают ли мальчики игру в «Пьяного шкипера». Те не знали. Игра оказалась простая, но забавная. Когда прозеваешь карту – обязательно смех. А проигравшего следует щелкать оставшимися в колоде картами по носу. Хорошо, если осталось немного, а когда колода почти полная – ой-ей-ей…

Так, веселясь и потирая носы, не заметили, как возникла Лизавета Марковна:

– Ишь, да вас двое соколиков. Ну, идите на кухню, усаживайтесь…

– И Саша!

Саша за столом вела себя чересчур чинно, оттопыривала мизинец, когда держала ложку. Но в общем-то не очень стеснялась.

После обеда Женя сказал, что пора домой. И, по правде говоря, это было хорошо, потому что засветло. А то ведь одного не отпустишь, а провожать в сумерках – сами понимаете…

Проводили его вдвоем с Сашей. Не до дома, а только до горжи Седьмого бастиона, под которой шумел рынок. Оттуда Женя резво ускакал вниз по лестнице, махая на прощанье мятой заячьей шапкой.

Дома Коля поспешно сел за уроки. Тё-Таня в этих вопросах была строга. И это не зря: с гимназистов-экстернов на экзаменах спрос не шуточный.

С задачками Коля разделался быстро, а вот греческий… В прогимназии этот предмет изучали еле-еле, а тут ведь спросят. И кто это придумал мучить людей скучнейшими строфами из «Гомера»? Будто мало для этого латыни!..

Пришла Татьяна Фаддеевна и осталась весьма недовольна Колиным пересказом греческого текста.

– Неужели за целый день нельзя было приготовить как следует!

– У меня от этих переводов уже голова пухнет.

– Вот провалишься, будешь знать…

Коля сцепил на левой руке два пальца и мысленно плюнул через плечо.

– Я завтра выучу.

– И, пожалуйста, помни, что учишь не для меня, а для себя.

– Ну помню я, помню… О, Господи…

– Все-таки Николай Иванович Пирогов был прав, – вздохнула Татьяна Фаддеевна и пошла к Лизавете Марковне договариваться насчет ужина. И жаловаться на непутевого племянника.

А Коля сел опять к столу и открыл тетрадь. Он ведь обещал себе, что будет регулярно вести «жизненный журнал». Однако много писать не хотелось. Коля решил, что достаточно нескольких слов, чтобы потом он смог вспомнить в подробностях все прошедшие дни, все интересные случаи и разговоры.

Вот как читалась его первая запись:

Следующие записи отличались той же лаконичностью. Например:

Экзамены и правда оказались не страшными. Может быть, оттого, что первым был французский. Коле вместе с тремя другими экстернами предложили сесть за парты в гулком пустом классе, и худой моложавый преподаватель с русыми всклокоченными бакенбардами и в маленьком хрустальном пенсне весело разразился длинной французской фразой. Смысл ее был тот, что нужен смельчак, который пойдет отвечать первым, и что смелость в начале дела – половина успеха. Пока трое Колиных «товарищей по несчастью» ежились за партами, пытаясь переварить сказанное, он (была – не была!) вскинул руку.