Давно закончилась осада… - Крапивин Владислав Петрович. Страница 39

А если Фрол и согласится, то – Коля чуял это – у всех останется нехороший осадок. Этакое впечатление, что «дворянчик Николя? выудил Фролкин пистоль за большие деньги». Фрол сам постарается внушить эту мысль остальным. И… похоже ведь, что будет прав.

Нет, оружие добывать надо в честном деле. Вроде поединка… Ну, не в настоящем бою, конечно, и не в драке, а в чем-то вреде состязания. В споре каком-то… Фрол – спорщик известный. Если упрется на своем – стоит до конца, хоть лбом его о стену бей. Упрямый, как… как инкерманский камень, из которого сложены здешние дома. Ядра не могли прошибить его и оставляли круглые, очень ровные ямки-отпечатки… Камень из такой стены валяется на дворе у Маркелыча. С круглой вмятиной посередке. Маркелыч, когда ремонтировал дом, притащил откуда-то этот известняковый брус да потом, видать, бросил за ненадобностью. Теперь круглый отпечаток (размером с блюдце для варенья) служил поилкой для петуха с французским фельдмаршальским именем Пелисье и нескольких кур. Но в эти дни, несмотря на близость Масленицы и весны, пришли такие холода, что Настенька забрала кур и петуха-фельдмаршала в дом. А Коля, возвращаясь из бани, заметил в свете фонаря, что вода в каменной посудине превратилась в гладкую льдинку.

В тот момент он это лишь мельком отметил про себя, а сейчас… Лишь бы не случилось завтра оттепели! И было солнце – холодное, но яркое! И тогда… слава доктору Клоубонни, спутнику отважного капитана Гаттераса!

«У меня пистоль…»

Утро было морозным и солнечным. Коля сразу увидел это сквозь стекло – у окна искрились ветки низкорослой акации. Проснулся Коля поздно – день был воскресный. Татьяна Фаддеевна, однако, после завтрака отправилась в лечебницу. Там в свободные от работы дни как раз был самый большой наплыв хворых мастеровых. Иных надо было бы уложить в больницу, но доктор Орешников до сей поры не мог добиться у городского начальства ее открытия. Вот и приходилось врачевать всех больных очень скороспело, в тесной комнате, которая называлась «амбулатория».

То, что тетушка ушла, было Коле на руку. Он тут же (натянув от холода заячью шапку) отправился на двор к Ященкам. Там никого не было. В круглой вмятине на белом камне по-прежнему блестел прозрачный лед (в нем даже заметен был пузырек).

Коля сел на корточки, надавил на края круглой льдинки. Она не шелохнулась. Он надавил снова. Никакого результата. Вот досада!.. С этой досадой он вскочил и ударил по камню каблуком. Раз, два, три!.. Потом сел и нажал на лед снова. Льдинка, поупрямившись немного, вдруг скользнула вверх и упала в сухую траву рядом с камнем. Хорошо, что не разбилась!

Это была не просто льдинка, а прекрасная ледяная линза! Конечно же гораздо более гладкая, чем та, которую в далекой Арктике смастерил из осколка айсберга доктор Клоубонни, чтобы разжечь в снежном доме огонь!

Коля растопыренными пальцами взял линзу за края. Ладонью пошлифовал плоскую сторону, чтобы стала еще прозрачнее. Сердце колотилось так, что отдавалось в ушах под шапкой. Стало жарко… «Святой Николай Угодник, сделай, чтобы все получилось! Ну, пожалуйста!..» Коля повернул ледяное стекло одной стороной к солнцу, другой – к растопыренной ладони. Лучи на коже сошлись в яркое крошечное пятнышко. Но никакого ощущения. Никакого. Ни… ай!

Коля заплясал, дуя на ладонь. Словно петух Пелисье воткнул в нее свой колючий клюв! Но это была радостная боль!

Коля выхватил из кармана армячка припасенный заранее кусок пакли (вырванную из щели оконную конопатку). Сжал ее в комок, навел горячую точку на серые волокна. Не сразу, через полминуты, но все же они пустили синий дымок А потом задрожал на пакле желтый неяркий огонек. Ура!..

Коля дунул на паклю, уложил линзу обратно в каменную ямку и, пыхтя от натуги, уволок камень за сарайчик, подальше от солнца.

Как удачно, что именно сегодня вся компания собралась пойти на пустошь, за кладбище у Пятого бастиона, и там, в неглубоком рву, пострелять из пистолета. Фрол давно обещал ребятам это развлечение и вот наконец назначил время.

Место было не близкое, зато удобное – в отдалении от домов. И едва ли Куприян Филиппыч Семибас захочет морозить нос и уши и тащиться сюда, если и обратит внимание на пальбу.

Спустились по откосу в серый пересохший бурьян. Каблуки стучали о комки замерзшей глины. Изо ртов шел пар. Закутанный до носа Савушка привычно стал на посту. Остальные протоптали в бурьяне дистанцию, подперли камнями дырявый медный таз, которому надлежало стать мишенью.

Ну и пошла пальба!

Каждый стрелял два раза. Почти никто не промахнулся, даже осторожно вздыхавший Женя, который взял пистолет впервые. Оно и понятно – таз вон какой большущий!.. Лишь Коля (он по жребию стрелял предпоследним) один раз попал в самый край, а вторую пулю вообще пустил мимо.

В другом случае он расстроился бы ужасно. Такой удар по самолюбию! Но сейчас мысли были не о том. Коля небрежно махнул рукой:

– Бывает… Видать, не выспался. – А думал про главное: как начать с Фролом запальчивый спор?

Но сегодня Коле везло необычайно.

Фрол, всадивший две пули в самую середину медного дна, спрятал оружие за пазуху и вынул изогнутую матросскую трубку. Солидно покашлял. С той же обстоятельностью, что заряжал пистоль порохом, набил трубку табаком из холщового мешочка. Всех оглядел желтыми глазами, хмыкнул и спросил, заранее зная ответ:

– Кто-нибудь хочет?

Все, конечно, замотали головами.

Фрол и раньше баловался табачком – и в погребке, и, случалось, на улице, если не на глазах у взрослых. И каждый раз предлагал приятелям. Но Коля отказался, честно объяснив: «У меня же легкие слабые, мы из-за этого из Петербурга уехали». Женя сказал еще честнее: «Нет, я не буду. По-моему, это нехорошо». («Чего нехорошего-то…» – добродушно хмыкнул тогда Фрол. Но насмехаться не стал.) Федюня сказал, что им с Савушкой хватает дедова дыма. Тот целыми днями пускает клубы, как старый турецкий пароход. Ибрагимка сослался на Коран. Потом, правда, сообразили, что мусульмане курят за милую душу – кальян, например, – но уличать Ибрагимку никто не стал.

Лишь Поперешный Макарка, купившись на Фролкино «ты небось тоже не захочешь», потребовал себе трубку. Втянул дым, вытаращил глаза и долго кашлял, скрючившись в углу погребка. Его колотили по спине. Мало того, когда он пришел домой, мать учуяла запах, и ее крепкая веревка уже вовсе отучила Макара от интереса к «табашному зелью», несмотря на его строптивый характер…

И сейчас, после стрельбы, Фрол готовился в одиночестве предаться дымному удовольствию. Все давно знали, что затягивается Фрол не сильно, зато синие клубы он выпускал всем на загляденье.

На этот раз, однако, дело у Фрола не заладилось. Спичек у него, конечно, не оказалось, вещь эта в обиходе была новая и дорогая. Из кармана длиннополой своей тужурки вытащил Фрол кремень-огниво, зазубренный осколок бомбы и обугленный трут из куска пенькового троса. Начал привычно колотить чугуном по камешку. Но искры летели слабо, трут не загорался. Ну никак!..

Все внимательно следили за Фролом, но это внимание только злило его. Он зыркал желтыми глазами и сквозь зубы выдавил два нехороших слова. Потом от досады хлопнул о свои разбитые сапоги драной суконной шапкой.

– Потому что табак – это вред, – тихо, но бесстрашно сказал Женя.

– Сам ты вред… Отсырел он, что ли? Или кресало затупилось…

– Таким кресалом только тесто месить, – подал голос Коля. Понял, что пришел его черед. – Лучше уж какой-то другой способ испытать… Попробуй кремнем пистолета.

– Ну да, скажешь! Он и так на исходе, а нового нет!

– Ну, тогда еще как-нибудь…

– «Нибудь» как?

– Древние люди огонь трением добывали. Вертели палочку на камне…

– Воткни ее себе… и верти.

Коля ради пользы дела снес это спокойно. А Ибрагимка укоризненно напомнил:

– Ай, ведь обещались друг с дружкой не ссориться.

– Я и не ссорюсь… – Фрол опять безуспешно колотил осколком. – А пускай он с брехней под руку не суется…