Дети синего фламинго - Крапивин Владислав Петрович. Страница 14

“Он, кажется, все про меня знает”, – подумал я. Подошел к очагу и сел напротив старика на корточки. Он не удивился. Спокойно глянул на меня и стал ворошить палкой горящие сучья. У него были худые щеки, редкая бородка, костистый лоб почти без морщин. Зато ниже лба, на всем лице, морщин было очень много. При свете очага они казались глубокими и черными.

Я спросил:

– Вы лесник?

– Я отшельник.

Это меня совсем успокоило. Я читал, что отшельники никому не причиняют вреда.

– Значит, вы живете здесь один и молитесь богу? – спросил я.

– Нет, – спокойно сказал старик. – Я не молюсь. Я пока не уверен, что бог есть. Просто я ищу Главную Истину.

– Что? – не понял я.

– Главную и Вечную Истину, – хмуро, но терпеливо повторил он. – В чем смысл человеческого бытия.

– А-а… – сказал я.

Отшельник быстро взглянул на меня.

– Разве ты понимаешь, о чем я говорю?

– Что же тут не понять?

– Ты тоже думал об этом?

– Было как-то, – сказал я.

Отшельник снова опустил голову и зашевелил в очаге сучья.

– Все равно, – вздохнул он. – Никто не знает ответа.

Но я знал ответ. Мама мне объяснила эту истину давным-давно – года два назад. Это случилось, когда меня ошарашила мысль: зачем живет человек, если все равно умрет? Я два дня ходил как пришибленный, а временами такая тоска брала, что прямо хоть головой о камни. Мама наконец увидела, что я сам не свой, стала расспрашивать. Ну, я не выдержал, рассказал о своих мыслях.

Мама посадила меня на колени и серьезно объяснила:

– Это с каждым человеком бывает: однажды у него появляется такой вопрос…

Но мне было не легче от того, что это с каждым…

Мама сказала:

– Каждый надеется дожить до глубокой старости. А тогда человек уже так утомлен и спокоен, что умирать ему не страшно.

– Да не в том дело, что страшно! – крикнул я. – Просто обидно! Живешь, живешь, а потом – ничего.

– Вовсе не ничего, – возразила мама. – У человека остаются дети. У тех детей будут еще дети, много новых людей. А все люди – которые были, которые сейчас живут и которые потом будут, составляют человечество. А человечество будет всегда, оно бессмертное.

Но меня это не успокоило. Я не понимал, зачем оно, человечество? Зачем, если люди, которые будут жить потом, тоже станут мучиться от таких же вопросов, как я? Все равно будут спрашивать: зачем живет человек?

И мама сказала:

– Человек рождается, чтобы радоваться жизни. Смотри, какое чистое небо, какая весна, смотри, сколько на земле интересного. Когда радуешься, разве спрашиваешь, зачем? Радуешься, вот и все.

Я подумал, что это правда. Но тут же вспомнил, что не у всех людей жизнь радостная. У кого-то сплошное горе, а он все равно живет. И сказал об этом маме.

Мама вздохнула:

– Конечно, всякое в жизни бывает… Бывают беды и несчастья, но люди с ними спорят и все равно стремятся к радости… А самая большая радость, Женька, это любовь…

– Какая еще любовь? – недовольно спросил я. Книжки и кино, где бегают на свидания и целуются, я терпеть не мог.

Мама засмеялась:

– Всякая. Когда человеку очень нужны другие люди: мама и папа, друзья, дети… Вот мы с папой тебя любим и точно знаем, зачем живем. Чтобы ты вырос хорошим человеком и был счастлив… Но не только для этого, конечно! – смешно спохватилась она. И серьезно добавила: – Вообще надо стараться жить, чтобы другим от тебя что-то хорошее было. Ясно?

Нельзя сказать, что все мне было ясно. Однако главное я, кажется, понял. И я спрыгнул с маминых коленей, потому что жить в самом деле было интересно. Я вспомнил, что ребята строят за гаражами робота Федю с пузатым самоваром вместо головы, и побежал на улицу…

Сейчас, глядя на отшельника, я подумал, что хорошо бы все это ему объяснить. Но не решился. Мне показалось, что он со мной не согласится. Я только спросил:

– А зачем вам Главная Истина?

– Как зачем? – удивился он. – Чтобы знать.

– Ну да… А зачем знать? Что вы с ней будете делать, когда узнаете?

Он утомленно объяснил:

– Истина – это не вещь. С ней ничего не надо делать. Ее надо осознать, вот и все.

Я боялся его обидеть, но очень уж было непонятно, и я нерешительно спросил:

– А потом что?.. Вот у нас во дворе если ребята что-нибудь интересное придумают, они сразу бегут к другим и рассказывают. Иначе какой прок?.. А вы ведь живете один… Или вы потом пойдете к людям?

Отшельник покачал головой:

– Не пойду. Главную Истину каждый должен искать для себя сам… И откуда я знаю: вдруг мое открытие принесет другим людям вред? А я не хочу никому делать ни добра, ни зла.

Я удивился:

– Зла – это конечно. А почему добро не сделать?

– Потому что все должно идти своим чередом, – вздохнул Отшельник. – Не следует вмешиваться в движение событий…

– Но вы же… вот вы помогли мне. Разве это не добро?

Отшельник опять быстро взглянул на меня и встал.

– Не знаю, – сказал он. – Это вышло само собой. Выпей молока и ложись. Поспи до утра…

Утром Отшельник снова покормил меня и сказал:

– Теперь ступай с миром…

– А куда идти?

– Иди как шел. Лучше держись тропинок. А вообще-то здесь одна дорога… Не сворачивай со своего пути, а то попадешь в Заколдованный лес. Кто туда попадет, все на свете забудет… Прощай.

И я снова пошел на северо-восток.

Были на пути все те же деревья, заросли и лужайки. Но теперь лес опять показался мне красивым и добрым. Все чаще попадались тропинки.

Где-то через час я увидел высокую кирпичную стену с разрушенными зубцами наверху. Тропинка вела прямо к железной ржавой калитке.

Что там за калиткой? Люди, опасность? Или долгожданный берег моря?

Я постоял и осторожно надавил плечом теплое железо. На плечо посыпались чешуйки ржавчины, дверь со скрипом отошла.

За ней оказался все тот же лес. Видимо, стена была остатком крепости или заставы…

Потом попалась на пути еще одна стена – с разрушенной башней и тоже с калиткой. И опять за ней – ничего, кроме леса.

Когда я увидел третью стену, а в ней деревянную дверь с большими ржавыми заклепками, меня даже досада взяла. Сколько можно? Издевательство какое-то! Где он, этот северо-восточный берег?

Я с разбега ударил в дверь ладонями. Она отошла неожиданно легко, и я пролетел вперед несколько шагов.

…И оказался на треугольной площади столицы.

Вдоль домов стояли рядами молчаливые люди, а посреди площади возвышалась розовая пирамида на колесах. Перед ней в какой-то нелепой, изломанной позе застыл Крикунчик Чарли.

Площадь

Меня сразу крепко взяли за локти.

Крикунчик, вздрыгивая ногами и дергаясь, завопил:

– А, вот он, наш “герой”! Вот он, наш “храбрец”! Посмотрите, почтенные горожане! Он пришел вовремя! Теперь все поняли, что бесполезно бегать от правосудия? Он хотел убежать, ха-ха! Он не знал, что любого, кто нарушил равновесие порядка, все дороги приведут сюда! Вот на эту миленькую колесницу с уютной площадочкой наверху!

На верхней площадке розового эшафота стоял здоровенный парень в черном трико и ярко-желтом капюшоне. Если бы не этот капюшон, парень был бы похож на конькобежца. Впрочем, конькобежцы не бывают с мечами, а этот поставил перед собой сверкающий большой меч и держал свои лапы в желтых перчатках на перекладине рукояти.

Меч был кривой и походил на громадный охотничий нож…

В общем, это выглядело не очень страшно. Как в театре. Это казалось бы даже забавным, если на сцене. Но это было, кажется, всерьез.

Все случилось так быстро, что я даже не испугался сначала. Просто обмяк и перестал надеяться на спасение. Меня повели к помосту, подтолкнули, и я на слабых ногах поднялся на верхнюю площадку.

Посреди площадки торчал толстый пень, а на краю стоял покрытый розовым плюшем стол. За столом сидел главный прокурор острова Двид. Пучок волос на его огуречной макушке шевелился под ветерком.