Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович. Страница 33
– А они… поверили?
– Конечно. По крайней мере, Женька…
Когда Шурка вручал свой подарок, он не опустил глаза. Глянул Женьке прямо в ее коричневые зрачки с искорками. В них было молчаливое знание.
Женька подержала тяжелую банку в ладонях. Осторожно поставила на подоконник, среди цветочных горшков. Обернулась и спросила очень тихо:
– А оно… бьется нормально?
– Да…
– Значит… у тебя теперь все в порядке? Только не говори «увидимся позже».
– В порядке… Хочешь послушать? – И просунул ее руку под анголку. И Шуркино сердце вобрало тепло Женькиной растопыренной ладошки…
День рожденья получился славный. Женькина мама поставила на стол пухлый пирог с яблоками, большущий торт, бутылки с разноцветной газировкой и варенье. Поели, попили. О ночных приключениях – ни слова. Потому что взрослые были рядом.
Женькина старшая сестра – бледная, в просторном халате и почему-то с виноватой улыбкой – включила магнитофон.
Тина вскочила.
– Пойдемте танцевать! – Она была наряднее именинницы – в желтой кофте с невероятными блестками. (Женька – та в светлом платьице с кружевами на вороте, вот и все.)
Шурка танцевать не умел, но Женька храбро ухватила его за локоть:
– Пошли! Прыгай, как умеешь!
И он запрыгал. Сперва стеснительно, потом разошелся. Женькины косы лупили его по бокам. И остальные «плясали как умели». Платон – с Тиной, Ник – с Женькиной мамой. Только Кустик танцевал осторожно: потому что с Женькиной сестрой.
Потом смотрели видеокассету, где Женька снята была сперва в шестилетнем возрасте, затем первоклассницей (маленькая, а косы почти такие же, как нынче!).
– Какая была симпатичная, – вздохнула над собой Женька. – А сейчас жердина.
– Вовсе не жердина! – возмутился Шурка. – Ты не выше меня! А про меня говорят, что отстаю в росте.
– Все равно… Скоро уже буду тетушкой… – Это она шепотом. И глазами показала на сестру. Шурка дурашливо развел руками: тут уж, мол, ничего не поделаешь.
А рыбка в банке беззаботно шевелила хвостом.
Обычный аквариумный вуалехвост… И когда прощались, Женька шепнула:
– А чем ее кормить?
– Ничем. Она питается космической энергией…
Утром баба Дуся растолкала Шурку.
– Сколько спать можно! Там к тебе Женя пришла.
Шурка стремительно прыгнул в штаны, натянул рубаху. Босиком выскочил из-за перегородки. Сразу почуял: что-то случилось.
Женька улыбалась вроде бы беззаботно. Однако…
– Шурчик… Я насчет рыбки хочу сказать…
– Что?! Она живая?
– Да живая, живая… Только она билась всю ночь…
– Почему?
– Не знаю… А может, и не билась. Может, мне просто так казалось. Но… как-то не по себе.
Баба Дуся деликатно притихла на кухне. Шурка и Женька стояли друг против друга. Оба – будто виноватые.
– Шурчик… я почему-то боюсь.
– Не бойся. Она живучая.
– Да я за тебя боюсь…
– Почему? – И заболела игольная точка на ноге.
Глядя в пол, Женька еле слышно сказала:
– Я, конечно, дура… Но я все время думаю: «Это Шуркино сердце». И как рыбка трепыхнется, мне кажется, что с тобой беда.
– Ничего со мной не будет! Правда!
– Я понимаю, но все равно… И я боюсь, что этим страхом… ну, наведу на тебя какое-то несчастье…
Шурка нагнулся, потер набухшую кровяную точку. Прошептал потерянно:
– Что же делать-то?
– Шурчик… давай отпустим ее.
Он выпрямился, сказал сразу:
– Давай!
– Ты не обидишься?
– Да нет же! Она твоя. Что хочешь, то и делай… – Шурка понял, что и самому ему будет легче, если алый (цвета сердца) вуалехвост окажется подальше от глаз. – А я подарю тебе… ну, что-нибудь другое подарю!
– Не надо! Все равно это остается твой подарок. Только пусть плавает на воле. Ей будет лучше… и нам.
– Ладно. А куда отпустим?
– Конечно, в Черный пруд. Он такой… заколдованный немножко. А из него, если захочет, пусть плывет куда угодно. По ручью, по речкам и до самого моря… – Женька наконец улыбнулась. По-мальчишечьи поддернула свои черные брючки, мотнула косами. – Пошли!
Отпускали рыбку все вместе. Наклонили банку над темной гладью, и алый вуалехвост скользнул в пруд вместе с коротким выплеском.
И сразу поплыл, поплыл. Превратился в красное пятнышко, пропал совсем. Даже хвостиком не махнул на прощанье. Наверно, уже не помнил о Шурке. Ну и ладно! Шурка все-таки помахал рукой. Остальные тоже.
Пустую банку спрятали в лебеде (не таскать же с собой), а потом долго бродили по Буграм. Ловили доверчивых пустырных кроликов. Искали рядом с паровозиком Кузей колодец, из которого выбрались той, полной приключений ночью. Не нашли. И теперь казалось уже, что ничего такого не было. Мальчишкам казалось. А девчонкам тем более. К тому же и маленький краб на штанах Кустика сидел теперь на прежнем месте – будто не пропадал…
Кустик среди щекочущих травяных метелок повизгивал, прижимал к бокам голые локти и подпрыгивал – вчера он сотворил «обратное» колдовство.
Шурка снял рубаху и майку, чтобы поскорее загорал на груди круглый участок кожи. И кожа быстро порозовела…
Пахнущий травой, розовый от иван-чая мир Бугров обнимал своих жителей теплом и тишиной. Паровозик Кузя грел на солнце брюхо и, казалось, шевелил от удовольствия колесами…
К обеду Шурка, разумеется, опоздал. Но баба Дуся не сердилась. Дала борщ и фаршированные рисом кабачки. Шурка их любил пуще всякой другой еды.
– Я крыжовник купила, варенье сварю. Поможешь ягоды чистить?
– Угу… – Шурка облизнулся.
– Только вот чего не пойму… Таз какой-то ненормальный сделался. Я его взяла, а он горячущий, будто в него электричество включили. И гудит. Шур… может, это опять… как тогда, ночью? Ох, не люблю я эту чертовщину…
Шурка с упавшим сердцем (теперь можно так сказать) вылез из-за стола. А с чего вдруг сразу такая унылость? Разве он в чем-то виноват?
Таз был ребром поставлен у стенки на пол. Шурка взял его, обжег пальцы, но удержал. Поднял над головой.
Напряженный звон сразу вошел в мозг.
– Полушкин! Наконец-то!
– А что случилось?
– Нет, это ты скажи, что случилось? Почему генератор – вне тебя?
– Потому что… я уже… сам… Потому что у меня сердце!
С полминуты было звенящее молчание. Потом:
– Не терпелось, да? – Это с явной досадой.
– Да! – с вызовом сказал Шурка.
– Ну… ладно. А рыбка-то где?
– Я…
– Что?
– Мы…
– Что?! Говори быстро!
– Мы ее отпустили. Насовсем.
– Что ты наделал! – Казалось, таз над головой лопнет от звона.
– А что?! Вы же говорили, она вам не нужна!
– Балда! – Это Гурский впервые в жизни обругал его. – Ну-ка давай к нам, быстро!
– Куда? Вы где? Я же не знаю…
– Иди к Степану! Он у себя… – И молчание.
Шурка медленно поставил на половицы горячий таз. Оглянулся на неподвижную бабу Дусю. Словно попрощался… И с опущенной головой вышел по лестнице во двор.