Лужайки, где пляшут скворечники - Крапивин Владислав Петрович. Страница 13
Нитка и Тем пошли рядом по песчаной дорожке, под шуршащим дождем. Но всего несколько шагов. Сзади послышался голос Демьяна:
– Артем, постой! Разговор есть…
Тем попрощался с Ниткой глазами и дождался Демьяна. У того не было накидки, но Тем не сказал «давай накроемся вместе». Вот еще!
– Слушай, Темрюк, зачем уж ты так-то? – с нерешительной ноткой выговорил Демьян.
– Как «так»?
– Ну… ябедничать-то нехорошо.
– Вы это мне говорите?! Сами разнюхали, настучали про нас, а теперь…
– Тем, это же не я! Клянусь! Я даже не знаю, кто!.. Я за тебя перед Климовной заступался. А ты на меня такое… Как-то не по-мужски…
– А плавки лапать у пацанов – по-мужски?
– Да я не об этом. Зачем про сторожку-то?
– А-а! – Тему стало смешно. – А с чего вы взяли, что это про вас? И вообще… Туда ходят все, кому не лень. Весь лагерь знает. И Климовна. Она что, глупее других, по-вашему?
– М-да… Ну, ладно… Слушай, Тем, а можно задать тебе прямой вопрос? На честность…
– Ну…
– Вы, что ли, правда ни разу не взглянули там друг на друга?
– Да конечно же! – Тем вскинул лицо, по нему сразу ударили капли. Тем опять нагнул голову. Бесполезно объяснять. Как тут скажешь? «Мы же обещали друг другу… Иначе поломалась бы сказка… Тогда бы мы перестали быть теми, кто есть – Ниткой и Темом, у которых тайна…»
Демьян несколько долгих секунд шагал молча. Потом вздохнул:
– Ну, значит, я прав. Я Климовне так и говорил: «Ничего у них не было, просто игра в пионерскую любовь»…
В давние времена летний лагерь «Приозерный» назывался пионерским и были здесь трубы и барабаны, маршировки с бодрыми песнями, утренние построения отрядов с выносом знамени и подъемом мачтового флага. Потом пришли другие времена, и теперь все, что связано с пионерами, полагалось обхихикивать. И, если кто-то дурачась говорил «честное пионерское», значит, ясное дело, врал. Пионеры прошлых лет считались недоумками. Они умели только отдавать салюты, коллективно бороться за отличную успеваемость, каждый день гладили свои красные галстуки и не знали, чем девочки отличаются от мальчиков…
Тем сказал тихо и ожесточенно:
– А что, настоящая любовь, это когда только там, в сторожке? Ну и… – Он сдернул и скомкал накидку. – Вот, отдайте вашей Шурочке, это ее… – И побежал к домику «М-2». Хотелось заплакать, но в подступивших слезах не было горечи. Наоборот, что-то хорошее. Благодарность Нитке…
6.
Больше они не бегали в Запретку. Не удалось бы теперь удрать незаметно. Да и рассветы сделались не те – пасмурные, хотя и не холодные.
Зато днем Тем Нитка постоянно были рядом – как бы назло всем (хотя, по правде говоря, мало кто обращал на это внимания). В одной команде играли в волейбол, вместе вызывались дежурить на кухне, рядом сидели у вечерних уютных костерков. И вместе каждый день искали Кея. Вытаскивали его из таких закоулков, куда нормальный человек и не догадается забраться.
– Все-таки ты настоящая Герда, – тяжело дышал Тем, выволакивая Ниткиного братца с кухонного чердака или из обширной конуры, валявшейся в репейниках (в прошлом году в конуре обитал сторожевой пес Тимка, осенью он сбежал; Кей был уверен, что у конуры скоро вырастут ноги). Потом они под навесом у цистерны отмывали пойманного беглеца. Нитка терла его, голого и тихо визжавшего, большущей деревенской мочалкой, а Тем поливал его шланга. И зорко следил, чтобы рядом не появились посторонние. Нитки и Тема Кей не стеснялся (сестра она и есть сестра, а Тем тоже вроде бы свой, Ниткин друг), но отчаянно боялся, что банную процедуру увидит кто-нибудь еще.
Потом он, вытертый насухо и одетый в чистое, убегал, чтобы исчезнуть снова.
– Нитка, а почему он иногда прихрамывает? Связку растянул, что ли?
– Нет. Это у него врожденное. Сперва сильно косолапил, а потом выправили… Вообще-то у него все нормально, он ведь даже танцами в детском саду занимался. Но если забудется – глядишь, опять начал ступню подволакивать. Такой разгильдяйщик…
Так прошла последняя неделя лагерной смены. Затем все разъехались. Нитка и Кей жили в поселке Коробчиха, в сотне километров от города. Тем понимал, что часто видеться не придется.
Так и случилось. Они переписывались иногда, но в письмах не было почти ничего от той короткой и почти сказочной дружбы в «Приозерном». Лишь один раз проскочило: «Кей, мы вчера чинили голландскую печь, отрывали железные листы, и они пахнут так же, как тот железный лист на ледорезе, в Запретке…» Да еще Кей иногда пририсовывал на письмах сестры кривую избушку на курьих ногах…
Минуло два года. И письма стали совсем редкими, а встретились Тем и Нитка лишь однажды, в девятом классе, на весенних каникулах. Ниткин класс приехал в городской театр на спектакль «Снежная королева» (бывают же совпадения!), и Тем тоже оказался там. Маме на работе дали бесплатный «благотворительный» билет. Тем поворчал для порядка, что «детская сказка для младшего школьного возраста», но что-то шевельнулось в его «чутком сердце», ожидание какое-то. И – правда…
Они увиделись в антракте, обрадовались, но было в этой радости и смущенье. Вязкое такое, с трудом одолимое. Говорили ни о чем – в первом антракте, во втором. Наконец Тем ухватился за спасительную тему:
– А как поживает бродяга Кей?
– Ну, как… Во втором классе уже.
– Учится-то нормально?
– А, троечник…
– Троечники тоже люди…
После спектакля тем проводил Нитку до поезда. Обещали друг другу писать чаще. И правда, в течение недели написали по два письма. Но потом опять все «спустилось на тормозах»…
Так бы оно и ушло в прошлое. Сделалось «памятью о детстве», если бы не новое обстоятельство. Нитка с отцом и Кеем (и с очередной мачехой) перебралась в город. Как-то удалось им поменять коробчихинский дом на городскую квартиру. Это случилось, когда Тем заканчивал школу.
Опять они увиделись и обрадовались друг другу. Но той весной и летом встречались не часто. И все как-то на бегу. Оба сдавали выпускные экзамены, потом Артем подал заявление в Гуманитарный институт, на истфак. Хотелось в археологи. Все лето он сидел над учебниками, пришлось даже уйти из секции дзю-до.
Вступительные экзамены закончились в середине августа, и почти сразу будущих первокурсников послали копать картошку на сельских полях. Вуз был не государственный, однако его начальство с официальными властями спорить не хотело, себе дороже. Раз нужны на осенней уборке «молодые и сильные», пусть едут. Тем более, что будущим археологам лишнее копание в земле не повредит – тренировочка…
Вернулись в октябре. И вот тогда-то у Артема и Нитки началось что-то вреде настоящего романа. Впрочем, нет, не настоящего, а тоже «пионерского». Потому что дальше поцелуев дело не пошло. Целовались в подъездах, в озябшем парке, в полутемном студенческом кафе. Осень была сухая и золотисто-оранжевая. Предновогодняя зима – ласковая, с искрящимся под фонарями летучим снегом, который был теплым, как тополиный пух. А Ниткины губы сперва были холодные, но быстро согревались и почему-то пахли, как мандариновые дольки.
Но целоваться удавалось не всегда. Потому что часто с ними был Кей, даже по вечерам. Нитка не любила оставлять его дома с отцом, который «опять взялся за свое…»
Подросший, одиннадцатилетний Кей вел себя деликатно. Случалось, что надолго отходил от сестры и Артема – то к игровым автоматам в кафе, то к ледяным горкам в саду с праздничной елкой. Но в этой деликатности Артем угадывал иронично-спокойное понимание: «Пожалуйста, я вам не мешаю…»
Никаких планов на будущее Артем и Нитка не строили. Было им хорошо, вот и все.
Потом надвинулась на Артема зимняя, первая в жизни сессия, которая убедила первокурсников, что студенческая жизнь – не сахар. И, «спихнув» последний экзамен, Артем отсыпался две недели – почти все каникулы.
В феврале Нитка поступила на какие-то портновские курсы, а у Артема заболела мама.
Весна прошла суетливо и тревожно. Свидания опять сделались редкими и короткими. Когда маму выписали из больницы, был уже май, и тень новой сессии грозно нависла над первокурсником истфака Темрюком. Артем был не из тех храбрецов, кто учатся через пень-колоду, на экзаменах уповают на счастливую судьбу, а при провале философски посвистывают сквозь зубы. Перед каждым зачетом он изрядно трусил, и это выматывало нервы. Так что о Нитке вспоминал он в ту пору далеко не каждый день.