Лужайки, где пляшут скворечники - Крапивин Владислав Петрович. Страница 42
Он сбоку посмотрел на полковника, надеясь получить в ответ хотя бы понимающий взгляд. Но полковник по-прежнему сидел с полуоткрытыми глазами, кадык обострился, голова неестественно тряслась. Из-под век резко блестели белки. Ужас, какого ни разу не было в бою, сжал Максима. Он рванулся из жутких тисков, он крикнул пронзительно:
– Стой! Стой сейчас же!
Коляска стала. Максим затряс полковника за плечо:
– Дядюшка! Господин полковник! Ну, пожалуйста!.. – Обернул к извозчику мокрое лицо: – Его надо к доктору! Скорее!
Извозчик прыгнул с облучка, подошел, пригляделся. Понял важность происшествия и значимость своей нынешней роли. Сипловато сказал с важностью:
– Чего ж к доктору. Теперь это дело полиции. Туда и поедем.
– Стой, – опять сказал Максим. Тихо и с болью в горле. – Тогда… вперед. Куда велели…
– Да как же вперед? С покойниками не положено.
– Вперед я сказал! – Это он уже со звоном.
– Ну, вот что, малой, – снисходительно заговорил парень. – Ты мне тут свои законы не…
Максим рывком дотянулся, дернул из портфеля револьвер. Вылетел на дорогу второй ботинок, а на ствол с мушкой намотался чулок. Максим сорвал его с ругательством, слышанным от капралов. Теперь он снова был военный человек, хотя душа застыла от горя.
– Марш на место! Застрелю! Пошел!
Парень метнулся на облучок. Огрел вожжой лошадь. Та ударилась вскачь. Максима отбросило назад, но он тут же вскочил, уперся стволом в спину извозчика.
– Быстрей!
На миг оглянулся: полковник медленно валился боком на сиденье.
– Быстрей я сказал!
Хотя куда уж быстрей! Встречным воздухом с парня сорвало цилиндр, с Максима шляпу. В две минуты долетели до деревни. Дорога огибала ее по краю. Вблизи деревни, за рощицей – лагерь. Подлетели к палаткам. Здесь Максим прыгнул из коляски, обхватил подбежавшего Филиппа и, захлебываясь плачем, рассказал всё…»
II. Пилот
1.
Осенние дни шли своим чередом. И вечера. Егорыч почти каждый вечер читал вслух о походе черных кирасир. Всем ребятам нравилось. Артем тоже старался не пропускать чтений, хотя стиль старика ему казался порой старомодным, а описания растянутыми. И к тому же, эпизоды со стрельбой в горах напоминали многое… Однако хотелось узнать о судьбе наследника. Хотелось, чтобы конец был хороший. Можно было, конечно, попросить у Егорыча книжку и дочитать ее за два-три часа, но Артем не решался на это. Он словно боялся нарушить какой-то ритуал (или структуру Пространств?). Он даже опасался, что, если поспешит, финал повести может оказаться печальным. И это не была оставшаяся с детства боязнь плохих концов у книжек и кино; копошилось какое-то суеверное ощущение взаимосвязи в судьбах придуманного Максима и его, Артема Темрюка. Смешно, конечно, и все-таки…
Поэтому Артем слушал с терпеливостью прилежного школьника…
«Не оставалось времени для долгого похоронного обряда.
Многое было неясно, однако главное понимали все: враг по-прежнему «на хвосте» и уходить надо скорее.
Но все равно – не сию ж минуту…
Пятеро ушли в усиленный секрет, заправивши полные ленты в две скорострелки. Остальные свертывали палатки и готовили коней (всех перековать так и не удалось). Деревенский плотник в это время сколачивал гроб из досок, оторванных от ближнего забора.
Коляску извозчика распрягли, кобылу его стреножили, а ее хозяина посадили в сарайчик – чтобы, вернувшись в город раньше времени, не болтал лишнего. Парень хныкал и упирался сначала, но разглядев ассигнацию, данную Реадом, благодарно замолчал.
А полковник лежал на траве, укрытый с головою шинелью. Его ординарец, капрал Фома Варуш с затвердевшим лицом и саблей у плеча нес караул. Капрал Гох и унтер Квах неподалеку, на маленьком деревенском кладбище рыли могилу.
Четыре офицера отнесли гроб к яме. Поодаль толпились притихшие деревенские жители. Куски твердой земли вперемешку с камнями застучали о доски. Потом все с минуту стояли со вскинутыми клинками. Кто-то тихой скороговоркой произнес молитву. Кто-то, кажется, плакал А Максим – нет. Он уже до того потратил все слезы. И теперь он стоял рядом с Филиппом, опустив голову и закусив губу. Сабли у него не было. Конечно, если бы он взял клинок, никто бы не заспорил. Но Максим понимал: нелепо же – сабля в руках у зареванного мальчишки в школьной матроске. Иногда он потирал правую ступню о левую щиколотку. Ступня надсадно болела: где-то Максим наколол ее.
Но боль была как бы в стороне, позади мыслей. А думал Максим о своей вине. О том, что, конечно же, все считают: причина смерти полковника – он… А почему он? Максим и сам не мог понять. Но вина легла на него тяжко, без надежды на прощение.
…Оказалось, однако, что никто его не винит. То, что не было упрека ни в чьих словах – это само собой. Но не было их и во взглядах. И, видимо, в мыслях. Наоборот, все говорили с Максимом подчеркнуто ласково. Никто не счел недостойными гвардейца мальчишкины горькие слезы. Пытались утешить.
Ротмистр Реад сказал вполголоса:
– Что поделаешь, у каждого сердца свой запас прочности. У полковника оно давно болело, только он скрывал… А ваше поведение, суб-корнет, выше всяких похвал.
Максим горько усмехнулся: «Суб-корнет…» Однако полегчало.
Филипп натер холодной мазью и забинтовал ему ступню. Обрезал свою шинель и сделал из суконных лент обмотки. Иначе лошадиные бока скоро натерли бы мальчишкины ноги. Подходящих сапог, конечно, больше не нашлось, формы нужного размера – тоже. Так и двинулся он в путь – в матросском костюме и босиком, только сверху Филипп набросил шинель. Теперь она казалась твердой и колкой.
Барон Реад оставил плотнику бумагу со словами, которые тот обещал выжечь на свежеотесанном кресте, вкопанном в кремнистый холмик. Потом спешно снялись с места. Полковничьего коня – вороного жеребца Беса – силою вели на поводу. Он упирался, ржал и норовил вернуться.
Ехали с карабинами и скорострелками на седельных луках. Сабля и карабин Максима тоже были при нем. Это уравнивало его с остальными, невзирая на отсутствие мундира.
На ночевку стали, когда конная тропа совсем потерялась во мгле.
Максим просился в ночной секрет, но Реад отказал.
– Я ценю ваше рвение, но с больной ногой вы не сможете нести караул как положено.
Тогда Максим стремительно уснул под шинелью на расстеленной палатке, и снился ему живой полковник, с которым они пытались запустить громадный коробчатый змей. Почему-то змей никак не взлетал.
Поднялись на рассвете. Шинель была мокрая от росы, Максим дрожал. Филипп закутал его в свой мундир. У Максима не было сил спорить. Зябкость и боль в ступне пробирали его до позвонков.
Позавтракали сухарями с холодной водой.
Максим выбросил суконные обмотки – они натирали и жалили ноги не меньше, чем лошадиная шерсть. Впрочем, верхом пришлось двигаться немного. Спуск в долину оказался таким крутым, что пришлось вести коней на поводу. Они скользили на скальных тропинках. Лошадка Максима (смирная темно-гнедая кобылка Нянька, которую Максим полюбил) более других была приспособлена к горным дорогам, и он оставался в седле дольше всех. Но пришлось наконец спешиться и ему. Ступил, охнул, присел. Оказалось – идти не может. Ступня под бинтом распухла и налилась тугой болью.
Филипп взял мальчика на руки, а поручик Дан-Райтарг и унтер Квах пошли сзади и спереди, чтобы в случае чего подхватить.
На пути попалась ровная площадка. Здесь, при короткой остановке, Филипп размотал ногу Максима, покачал головой, глянул на худого веснушчатого капрала Уш-Дана, который сведущ был в лекарских делах. Тот разглядывал мальчишкину ступню минуты две. Тронул осторожно. С напряженным лицом отошел к Реаду. Они о чем-то немного поговорили.
Реад наклонился над Максимом – тот полулежал на раскинутой, уже высохшей шинели.