Мушкетер и фея - Крапивин Владислав Петрович. Страница 42

– Господи… Что ты опять натворил?

Джонни обиделся:

– Сразу «натворил»! Просто так разговаривали, по-хорошему.

– О чем это можно по-хорошему разговаривать с директором школы?

– О жизни, – веско сказал Джонни. – Разве директор не человек?

– Он-то человек… – многозначительно произнес папа.

– «Не то что ты, дорогой Евгений», – закончил фразу Джонни.

– Именно… Я имел беседу с вашей учительницей математики. Что это за трюк с пирамидами?

– С ума сойти! Этими пирамидами меня будут изводить до пенсии. Даже собственные родители…

– Дело не в родителях, а в учительнице…

– Я же перед ней извинился!

– Она говорит: «Он извинился так, будто сделал большое одолжение».

– Мне что, надо было голову песком посыпать?

– Голову посыпали не песком, а пеплом, – назидательно сказал отец. – И не в знак раскаяния, а в знак траура. Не трогай древние обычаи, если ты такой невежда.

– Почему это невежа?

– Я сказал «не-веж-да». Значит, ужасно необразованный.

Джонни оскорбился:

– То ругаетесь, что меня от книжек не оторвешь, то необразованный…

– Смотря какие книжки, – заметила мама. – Ты читаешь всякую фантастическую дребедень. А надо читать классику.

– Классику я тоже читаю, – сказал Джонни, устраиваясь за столом.

– Вымой руки, читатель!

– Я уже мыл… Я недавно «Петра Первого» прочитал.

– «Петра» ты осилил, потому что там пахнет приключениями, – проницательно заметил отец.

– А Пушкин? Тоже приключения?

– Конечно. «Дубровский», «Пиковая дама»…

– Я и «Евгения Онегина» читал.

– Всего? – недоверчиво спросил отец.

– Угу, – жуя горбушку, ответствовал Джонни. – Интересно стало: он Евгений и я…

– Ах, ну если с этих позиций…

Мама спросила издалека, от газовой плиты:

– И что же ты там понял?

– То, что они оба болваны, – сообщил Джонни.

– Что-о? – сказала мама и уронила поварешку в горячую кастрюлю.

– Кто?! – сказал папа.

– Онегин и Ленский. Вздумали стрелять друг друга из-за такой бестолковой девицы… Это, значит, нам с Алхимиком тоже надо было дуэль устраивать?

Клей «Собачья преданность»

Никаких дуэлей у них не было, и отношения оставались вполне приятельские. Алхимик был парень деловой и надежный. Серьезный. И сейчас Джонни собирался к нему, чтобы клеить головы Горыныча. До сих пор это не получалось: упругие картонные выкройки разъезжались, канцелярский клей и мучной клейстер их не держали, эмульсия ПВА была лучше, но она тоже срабатывала не сразу. Место склейки надо было прижимать, а как сунешь под пресс драконью башку размером с бочонок?

Но вчера Алхимик сказал, что изобрел новый клей. Он схватывает сразу и намертво.

Это оказалось правдой. Когда Джонни пришел к Алхимику, тот клеил для третьеклассников шляпы-пирамиды. Вся работа занимала полминуты: ножницами – щелк-щелк, железной линейкой по линии сгиба – ж-жик, кисточкой по краям – р-раз! Согнул шапку, хлопнул по ней – готово!

– Держит, как электросварка, – похвастался Мишка Панин. Он и Димка Васильков уже сидели в новых шляпах. Еще двое мальчишек и третьеклассница Муравейкина ждали, когда Алхимик смастерит.

– Сделай и мне, – попросил Джонни. – Старая развалилась. А я привык, не могу без нее домашние задания делать, мозги выключаются.

– Неужели эти штуки по правде помогают? – усомнился Вовка Алхимик.

– У нас успеваемость на четыре процента повысилась, – похвастался Мишка. – Инна Матвеевна говорила.

– Только она говорила, что не из-за пирамид, а потому что Джонни стал наш вожатый, – уточнила Муравейкина.

– Это она в классе говорила, – подал голос робкий Дима Васильков. – А Катьке своей сказала, что, может быть, и пирамиды помогли. Потому что внушение получается. Как гипноз.

– Ну если гипноз, тогда ладно, – сказал Алхимик. «Гипноз» – это было научно, а в науку он верил беззаветно.

А Джонни, услыхав про Катьку, насупился. Вчера у него с Катькой было очередное решительное объяснение. Джонни сказал, что, если она по уши втюрилась в Алхимика, это ее личное дело. Ему, Джонни, на это наплевать (к тому же Алхимик парень вполне подходящий). Но почему при этом Катька шарахается от друзей? Например, от него, от Джонни? Он просто пришел к Инне Матвеевне (а даже и не к Катьке), чтобы договориться о репетиции, а она, Катька, смотрит на него, будто он сейчас начнет объясняться в любви…

Катька сказала, что он балбес. Ни в кого она ни вот настолечко не втюрилась (это во-первых), а смотрит она так потому, что у нее смертельно болит голова (это во-вторых).

«Ах, у меня смертельно болит голова», – томно повторил Джонни и сказал, что так говорят лишь капризные дамы вроде Викиной тетушки Нины Валерьевны.

Катя сказала, что он законченный нахал и что все нынешние мальчишки совершенно не умеют себя вести с женщинами.

Джонни разъяснил, что она еще не женщина, а просто девчонка. То есть сплошное недоразумение. По-немецки, например, девчонка даже не женского, а среднего рода: «дас мэдхен».

Катька прищурилась, как в прежние хорошие времена. И сказала, что ответит сейчас по-японски. И потерла левой рукой ребро правой ладони.

Она две недели по самоучителю занималась каратэ и считала себя большим специалистом.

Джонни сообщил, что японских фокусов он не изучал, но может по-русски – сзади коленом.

Катька прикинула глазом расстояние до Джонни.

Джонни напомнил, что у нее «смертельно болит голова».

Катька сказала, что это ничего.

Тут вошла Инна Матвеевна и велела садиться за стол. За чаем Джонни и Катька слегка помирились, но досада в Джонниной душе осталась.

Сейчас, у Алхимика, чтобы эту досаду никто не заметил, Джонни торопливо проговорил:

– Сделай еще одну шляпу, для Юрика Молчанова. Он тоже обещал прийти.

– Он в больницу пошел, – сказал Панин.

– Опять, что ли, заболел?

– Да нет, на проверку какую-то…

– Все равно склей, – сказал Джонни Алхимику. Тот послушался.

Потом взялись за Горыныча. Выкройки драконьих голов были сделаны заранее, сгибы размечены. Через пятнадцать минут первая башка красовалась на столе среди химических склянок, паяльников и банок с разноцветными смесями.

– Ох и страшилище! – восхитилась Вероника Муравейкина. – А когда раскрасим, совсем красавец станет.

– Это Виктория эскиз делала, – объяснил Джонни, – моя соседка. Она – талант, в художественный институт собирается. – А Серега Волошин в своем литературном кружке пьесу про Горыныча переписывает. Чтобы не такая глупая была…

– Ох и друзей у тебя, – с почтением сказала Вероника. – Целый город!

А ее одноклассник Владик Пистолетов по прозвищу Наган (хотя наган – это вовсе не пистолет, а револьвер) громким шепотом сказал:

– Ой…

Никто сперва не понял, почему «ой». Наган был человек веселый, круглолицый, с рыжеватыми торчащими волосами. Но теперь он вроде бы похудел, а волосы печально полегли.

– Встать не могу, – жалобно сказал Владик. – Наверно, на стуле клей был.

Алхимик бросился к нему, поднял за плечи. Легонький гнутый стул оторвался от пола и повис за спиной у Нагана. То есть даже не за спиной…

– Теперь все, – деловито сказал Алхимик. – Дело мертвое. Этот клей называется «Собачья преданность».

– Почему? – спросил приятель Нагана Саня Чибисов.

– Потому что вечный и самый крепкий. Как собачья верность. Собака хозяина ни за что не бросит, пусть он хоть какой. Хоть двоечник, хоть кто… Она не спрашивает. Привязалась навеки, вот и все…

И Алхимик вздохнул. Другие тоже из вежливости вздохнули. Все знали, что у Вовки Алхимика мечта – завести преданную собаку. Но он не мог себе это позволить. Собака требует забот, а Вовка всю свою жизнь посвятил научным открытиям.

– Мне такая преданность зачем? – отчаянно спросил Наган. – Мне так и ходить, что ли, с этим стулом дурацким?

Алхимик сказал, что стул можно разломать и оставить только фанерное сиденье. Оно не тяжелое.