Нарисованные герои - Крапивин Владислав Петрович. Страница 25

К утру вьюга утихла. Под окнами намело сугробы, ветки тополя гнулись под тяжестью снега. Снеговые подушки лежали на карнизах, на столбиках палисадника, на печных трубах. Солнце плавало в молочных облаках.

Днем я взял санки и вышел на двор. Там я увидел Павлика. Он сидел на верхней ступеньке приставной лестницы, которая вела на чердак.

Павлик запустил мне снежком по шапке и сказал:

– Андрейка-канарейка, хочешь, я скажу тебе интересную вещь?

– Скажи.

– Только не сейчас. Вечером.

– Скажи сейчас, Павлик, – заинтересовался я.

– Нет, сейчас не буду.

– Ну и не надо.

Я хотел обидеться, но тут увидел, что у Павлика через плечо на шнуре висит портфель.

– Ты из школы?

– Ага.

– А почему здесь сидишь? А, я понял: ты двойку получил и боишься, что влетит.

– Двойки не получал. Просто свежим воздухом дышу.

Он привстал и прыгнул в сугроб, увязнув по пояс.

– Вот теперь уж все равно влетит. За то, что вывалялся в снегу, – заметил я.

– Не влетит. Мамы нет дома, она сегодня опять с утра до последнего сеанса работает.

– А у меня мама дежурит всю ночь.

– Ну вот и хорошо. Вечером поговорим. А сейчас у меня уроков целая куча.

Синие сумерки подобрались незаметно. В семь часов мама собралась на дежурство.

– Каждый вечер тебя нет, – вздохнул я.

– Ничего не поделаешь, сынок…

Я знал, что ничего не поделаешь. Мама ушла, а я пошел к Павлику.

– Ну, говори, что обещал, – потребовал я.

Павлик заговорил:

– Помнишь, вчера говорили про камешек с берега моря…

– Помню, ну и что?..

– Есть у меня такой камешек.

– Врешь, – сказал я и был уверен, что он действительно врет.

– Не вру, – ответил Павлик серьезно. – Я вспомнил сегодня.

– О чем?

– Слушай. Ты же знаешь, что папа у нас умер перед самым началом войны. За год до этого он ездил в Крым, лечился.

Павлик рассказал, что, вернувшись, отец привез ему светлый камешек, обточенный прибоем. Он подобрал его на берегу. Подобрал, потому что понравилась форма: камешек был совсем круглый и плоский, как большая пуговица.

– Я тогда меньше тебя был, не понимал еще, играл им просто так, будто колесиком каким-нибудь…

– А сейчас он где? – перебил я нетерпеливо.

– Я плохо помню, но, по-моему, камешек лежал в старой шкатулке. Шкатулку потом убрали в сундук с разным барахлом, а сундук засунули на чердак.

– Ты сегодня целый час на лестнице сидел, Пашка! Не мог ты, что ли, слазить на чердак? – с досадой воскликнул я.

– Не мог. На дворе все время кто-нибудь был. Заругались бы.

Он помолчал.

– Андрейка-канарейка! Знаешь что, полезли сейчас, – вдруг горячо заговорил он. – Ну, полезли. Будто мы кладоискатели. Как в «Томе Сойере», помнишь? Будет здорово интересно! Полезем?

Предложение было неожиданным и не особенно заманчивым. Лезть куда-то, когда на улице темно, холодно. Бр-р! И вообще я не считал темный чердак интересным местом для вечерних прогулок.

– Испугался, – сказал Павлик, посмотрев на меня.

– Ты не испугался, так иди один, – хмуро проговорил я.

– Один не могу. Нужно кому-то свечку держать. А ты боишься.

– Просто неохота.

Павлик задумался.

– Я полезу сейчас один, – вдруг спокойно сказал он. – Я думал, ты настоящий друг, но ошибся. Но ты не трус, ты просто еще маленький…

Он сказал слова, которые требовали немедленного опровержения. Но я все еще не решался. Павлик стал медленно одеваться, не глядя на меня.

– Полезем вместе, – проговорил я наконец.

– Правда? Одевайся!

Мы вышли на крыльцо. Воздух был колючим. Среди заснеженных веток тополя дрожали большие звезды.

– Идем, – сказал Павлик таинственным шепотом.

И вот я уже взбираюсь за ним по скрипучим перекладинам. Фигура Павлика исчезает в черном квадрате чердачного окна.

– Сюда, – слышу я шепот, тоже лезу в окно и натыкаюсь на спину Павлика. На дворе было темно, но здесь особая глухая темнота, будто тебе закрыли шапкой лицо. Вспыхивает спичка, Павлик зажигает огарок свечи и подает его мне. Темнота разлетелась от маленького огонька и затаилась по углам. Мы пробираемся вперед, перелазим через толстые балки. Мрак расступается перед нами и смыкается позади. Такая тишина, что я слышу дыхание Павлика. Но что это? В дальнем углу две светлые точки, словно чьи-то глаза. Сердце мое будто взрывается и колотится со скоростью автоматной очереди. Я замираю на месте и не отрываясь смотрю на светящиеся точки. Тьфу, черт! Это же отблески свечи на моих старых салазках, которые выбросили в прошлом году. Я с облегчением вздыхаю, пламя свечи колеблется, по низкой крыше чердака стремительно скользят огромные тени.

– Не отставай, – шепчет Павлик, – иди сюда. Вот он, сундук.

Сундук небольшой, обитый ржавыми железными полосками. Я смутно вспоминаю, что когда-то видел его в квартире Павлика. Крышка придавлена спинкой старой кровати, на которой одиноко блестит медный шарик. Мы осторожно отваливаем тяжелую спинку и беремся за крышку. Она открывается с глухим скрипом, и мне вспоминается сундук одноглазого капитана из «Острова сокровищ». Я капаю стеарином на край сундука и ставлю свечу. Внутри мы обнаруживаем старую настольную лампу с дырявым абажуром, сломанный штатив для фотоаппарата, чугунный пестик, связку журналов «Радио», какие-то тряпки. Павлик переворачивает все это барахло, ищет шкатулку. Находит ее он довольно быстро, словно знал заранее, где она лежит. Шкатулка маленькая, покрыта она облупившейся черной краской. Внутри что-то перекатывается, словно там целый десяток камешков. Я замираю, мне кажется, что мы нашли громадное сокровище. Шкатулка не открывается, заперта.

– Дома откроем, – говорит Павлик. – Идем.

В это время я замечаю в сундуке какую-то тетрадь и вытаскиваю ее. При свете огарка мы листаем страницы. Тетрадь исписана меньше, чем на одну треть. Павлик аккуратно вырывает исписанные листы и оставляет их в сундуке, а тетрадь сует за пазуху.

– Идем.

Я поворачиваюсь и случайно задеваю крышку. Сундук с визгом захлопывается. Свеча гаснет. Павлик не может найти в кармане спички.

– Идем так.

Натыкаясь на балки, я пробираюсь туда, где в окне блестит синяя звездочка. Павлик пыхтит где-то в стороне. Я тороплюсь, мне кажется, что кто-то крадется сзади. Вот и окно. Подгоняемый страхом, я зажмуриваюсь и прыгаю в снег. Ударяюсь коленом о что-то твердое. Слезы сами бегут из глаз. Павлик прыгает рядом.

– Не реви, – строгим шепотом говорит он. – Кто тебя заставлял прыгать? Соседи могут услышать, и нам влетит за то, что с огнем по чердаку лазали. Тогда не так заревешь.

Я сижу в снегу и, стараясь не всхлипывать, спрашиваю:

– Павлик, а сейчас я настоящий друг?

Чувствую, как руки Павлика обхватывают меня и помогают встать. Я слышу его голос:

– Сейчас конечно… Как на фронте…

Шкатулка не была заперта, просто она очень туго открывалась. Павлик открыл ее с помощью кухонного ножа и перевернул вверх дном. На стол высыпались какие-то винтики, моток проволоки, шахматный конь, две старинные копейки с орлами и, наконец, плоский камешек круглой формы.

Я схватил его и положил на ладонь. Камешек был белый с чуть заметным зеленовато-голубым отблеском. Павлик погладил его пальцем и сказал:

– Здорово его прибой отшлифовал.

Минут пять мы вертели его в руках, рассматривали со всех сторон, словно хотели отыскать на нем какие-то особые морские приметы.

– Павлик, а что мы с ним будем делать? – спросил я наконец.

– Ну… придумаем что-нибудь, – немного неуверенно отозвался он. – Какую-нибудь игру или еще что-нибудь. Ведь все-таки морской камешек… Только сначала печку затопим.

Павлик стал возиться с растопкой, а я сел на кровать. Камешек лежал у меня на ладони. «Обычная галька, – подумал я с разочарованием. – Летом в ручье, что течет в ближнем овраге, можно найти не один такой камень». Стало скучно. Что с того, если когда-то этот камешек валялся на каком-то пляже? Море сквозь него не увидишь.