Рыжее знамя упрямства - Крапивин Владислав Петрович. Страница 17
– Господи Боже ты мой… – тихо сказала Татьяна. Она, слушала, стоя в дверях. Конечно, она все это знала раньше, но сейчас все равно страдала. И думала, наверно, не только о Сане, но и о Ромке.
– Три месяца провел в яме, – продолжал Кинтель. – Те, кто его там держал, думали сперва, что контрактник, они контрактников ненавидят пуще всех на свете… Потом поняли, что срочник, из ямы вытащили. Еще три месяца вкалывал он, как раб, у какого-то хозяина. Конечно, пытался бежать, не получилось… Потом какая-то масштабная зачистка там, освободили. Он еле живой был, сразу в госпиталь. Сперва в местный, потом сюда, поближе к дому… И больше никакой, конечно, армии… На той неделе пошел опять в университет, качать права, заполнил так называемый протестный лист, а в ректорате говорят: "Александр Александрович, зачем эти формальности? Мы зачислим вас обратно в аспирантуру просто по заявлению…
– Странный либерализм, – хмыкнул Корнеич.
– Ничего не странный, – с удовольствием объяснил Кинтель. – Оказалось, там заместитель ректора по всем этим вопросам теперь Сергеевна Мотовилина. Анечка Вырви-Зуб из экипажа "Тремолино" середины восьмидесятых. Мы с Салазкиным ее во флотилии уже не застали, она раньше нас там была, но потом как-то заходила к Корнеичу, заметила там мальчика с зелеными глазами и запомнила. И узнала сейчас… Саня быстренько уяснил ситуацию, еще больше набрался нахальства и говорит: "А в этом случае нельзя ли мне помимо всего прочего подать заявление на заочное отделение математического факультета? С учетом уже сданных дисциплин. А остальное я сдам дополнительно…" Оказалось, что можно и это…
– Елки-палки! – изумился Корнеич. – Сегодня день сенсаций. Понятия не имел, что Анютка в ректорате. А Санька… чего его понесло на математику?
– Непонятно, чего его понесло на философию! – живо заспорил Кинтель. – Я ему сразу говорил: "Зачем тебе это надо?" А он: "Философия – мать всех наук, математика же одна из многих…" А он же в этой "одной из многих" в девятом-десятом классе по уши увяз. Да и в студенческие годы. Вон сколько тогда контачил с Александром Петровичем, с Медведевым… А потом, в госпитале, когда я к нему приезжал, он рассказал… Говорит, когда в яме сидел, только тем и спасался, что делал в уме всякие построения. И развивал идеи… Ну, из тех математических хитростей, которые они с Медведевым обсуждали раньше… И как бы вернулся к корням. Вернее, "к истокам", сказал он…
– Тут вообще много странного, – как-то неохотно заметил Корнеич. – Непонятно даже то, что Саша Медведев, инженер-электронщик, забросил вдруг свое дело и ударился в чистую математику, переучиваться пришлось. Уж лучше бы не делал этого…
Помолчали. Так молчали всегда, если вспоминали братьев Медведевых. Генка Кузнечик, друг Каховского, погиб в Афгане. Старший брат его, математик Александр Медведев, умер два года назад в Мексике…
– Нет, не зря он пошел в математику, – глуховато сказал Каховский. – Много он вытерпел, но много и успел. Знаю по себе…
– Он много успел еще раньше, – строго напомнил каперанг Соломин. – Когда после Олега тянул на себе "Эспаду". Больше десяти лет…
Помолчали опять.
– Поставить бутылку сухого? – понятливо спросила от двери Татьяна. – Или будете водку пить?
– Гм… – дипломатично откликнулся Каперанг.
– Я тут привез одну бутылочку. Ахнете, ребята, – оживился Каховский. Дотянулся до подоконника, снял с него роскошный кейс, вынул засверкавший хрусталем сосуд. На этикетке серебрилось название "Балтийский ветер". Под названием распускал пузатые паруса и струил длинные вымпела фрегат петровской эпохи.
Татьяна только вздохнула у двери.
– Не охала бы ты, голубушка, а садилась бы с нами, – осторожно сказал Корнеич. – И стабилизировала бы состояние нервной системы, как любит говорить почтенная Аида.
– Стабилизируйте сами, у меня куча дел. Сейчас дам рюмки и пойду гладить белье… Даня, а ты…
– Я помню… – быстро сказал Корнеич.
3
Каперанг завладел "Балтийским ветром" и начал разливать по рюмкам.
– Мне половинку, – неловко попросил Кинтель. – Головушку берегу…
– А мне пока вовсе не надо, – виновато сказал Корнеич.
– Чего так, Даня? – удивился Каховский. – В прошлый раз ты вроде бы…
– Ну… так… – Корнеич посмотрел на дверь. – Обстоятельства… Я позже, когда вернется Ромка…
Все молчали вопросительно, и Корнеич нехотя объяснил:
– Этот обормот отправился с друзьями на концерт группы "Сигизмунд Кара", во Дворец спорта. И Татьяна заранее не в себе: не случилось бы чего. На таких сборищах это и правда случается, фанаты там всякие и тому подобное… Ну и… если что, придется, может быть, куда-то бежать, вытягивать за уши. При этом лучше не дышать спиртным в сторону представителей власти, сам станешь виноватым… Так рассуждает Ромочкина мама. Опыт показывает, что есть в ее доводах некая истина…
– Даня, ты и сам, по-моему, малость нервничаешь, – проницательно сказал Каховский.
– Пока нет. Буду после десяти, если этот… дирижаблестроитель не вернется вовремя.
Каперанг с грустью поставил бутылку.
– Долго не пробовать тебе балтийской "аква-виты"…
– Буду пока "Аква минерале". А вы давайте.
Они чокнулись (Корнеич – пузырящейся водичкой).
– За встречу, господа флагманы…
Пожевали, одобрили Татьянин салат с кальмарами и селедку под майонезом. Корнеич повернул бутылку этикеткой к себе.
– Не бойся, оставим, – улыбнулся Каховский.
– Не боюсь… Ты эту штуку вез из Петербурга?
– Оттуда, с берегов туманной Балтики…
– Сережа, а как тебя вообще занесло на эти берега? – спросил Каперанг, цепляя вилкой новую дозу салата. – Казалось, на всю жизнь окопался в Херсонесе.
– Ну, дорогие мои… когда-то мне тоже казалось. А потом стало ясно, что одним Херсонесом жив не будешь. Выявилась одна тема, которая… ну не надо, а то я заведу пластинку… Кроме того, ряд сопутствующих обстоятельств. Заграница там теперь… Да и осточертела грызня с одним старым оппонентом, который приходится мне дальним родственником и которого я звал в детстве дядей Витей. Тоже археолог… и большая сволочь, между нами говоря. Это я понял еще в свои двенадцать лет…
Каперанг и Корнеич покивали: мол, помним эту историю. Кинтель молча жевал салат, спрашивать считал невежливым. Корнеич (чтобы не думали, будто волнуется за Ромку), весело подцепил Каховского:
– Ну да, профессор, у тебя теперь другие масштабы. Вавилон и Теночтитлан, тибетские и египетские пирамиды…
– И крымские, кстати. Загадка из загадок… Но не в пирамидах дело…
– А в чем? – не удержался Кинтель.
– Ну… вы сами потянули меня за язык… – Каховский зашевелил плечами, сбросил пиджак, накинул на спинку стула. И… словно помолодел. Заблестел очками. – Если говорить кратко, дело в календарях. В тех, что находят при разных раскопках, в разных местах матушки-планеты. Казалось бы, вовсе они разные. Что общего у календаря на стене Софийского собора и знаменитого календаря ацтеков? Первый – вроде тюремной азбуки-бестужевки, второй – этакое громадное каменное колесо с массой хитрых изображений… Или, скажем, круги на пшеничных полях. Очень похоже, что это тоже календари, спроецированные из космоса…
– Общего, наверно, много, – заметил Каперанг, снова звякая горлышком о рюмки. – Все они помогают разобраться со временем…
– Не только это, – мотнул головой Каховский. – Кстати, летоисчисления в разных цивилизациях были очень даже несхожие, а закономерности в календарях общие. Так и прут… Дело в том, что календари несутинформацию . Крайне богатую и разнообразную, когда начинаешь расшифровывать…
– Была недавно статья в "Комсомолке"… – опять вмешался Кинтель.
– Совершенно верно, была! Очень интересная, с массой любопытных выводов. Я с ней почти согласен. Только… автор излагаемых там гипотез считает, что эту информацию вложили в календари некие инопланетяне. Для будущих жителей Земли… Возможно. В каких-то частностях… Но в общем и целом открываются такие вещи, что инопланетяне, если бы эти вещи обнаружили, так же, как и мы, зачесали бы в затылках…