Рыжее знамя упрямства - Крапивин Владислав Петрович. Страница 66
– Молодец! А теперь давай в катер!
– Чего! – У Рыжика округлились глаза. Словко и не думал, что у него могут сделаться такие глазища. Но повторил твердо:
– Давай в катер. Я управлюсь один.
– Нет… – выговорил Рыжик, цепляясь за мачту.
Тогда изумился Словко:
– Что "нет"? Балда! Я приказываю.
– Все равно нет. Ты не справишься в такой ветер… Я не пойду…
– Я кому сказал! – гаркнул Словко.
– Не пойду…
И Рыжик заплакал.
Говорят, придуманы компьютеры, которые могут решать за секунду столько задач, сколько атомов в земном шаре. У Словко, наверно, столько же задач мелькнуло в мозгу – с одним вопросом: что делать-то? И едва ли ответ был правильным (с компьютерной точки зрения). Словко плюнул и сказал:
– Черт с тобой… Федя, отваливай! – Он сам размотал оба швартова и добавил уже вслед: – Мы пойдем на Язык, ищи нас там!..
Капитан
1
Это решение Словко принял потому, что ветер вдруг сильно зашел. Вернее, на полминуты он вообще стих. А потом вдруг засвистел с новой силой, уже с другой стороны, с северной. Вернее, с норд-веста. С хлопаньем перебросило грот, огрев по плечам гиком ни в чем не виноватого Виктора Максимовича. Такие смены ветра на Орловском озере не были редкостью. Словко надеялся, что теперь будет дуть ровнее и норд– вест даст возможность без больших трудностей добраться до Языка – в бейдевинд. Правда, всех изрядно похлещет, но, как говорится, из двух зол…
– На стаксель! – велел он заплаканному матросу, не добавив обычного "Рыжик". Чтобы понял он, не выполнивший приказ, что капитанский гнев никуда не девался.
Рыжик бросился к шкотам, выбрал их. Сел на левый борт, откинулся и все еще вздрагивал – то ли от недавних слез, то ли от холода (видать, рубашка и майка под жилетом не очень-то грели). А ведь и в самом деле – какой холод нагнало! Будто и не было жары. В небе теперь суетливо крутились уже не белые, а серые клочья, они то и дело загораживали солнце, собирались в плотные пепельные груды. Ветер был наполнен холодной моросью.
"Называется – вторжение циклона, – хмыкнул про себя Словко – Надо бы одеться. Ох как надо…" – И… не стал.
Он выбрал гика-шкот, прошел немного полным курсом, привелся до полного бейдевинда. Помахал концом шкота ушедшей уже далеко моторке: все, мол, в норме. И привелся к ветру сильнее, до крутого бейдевинда. Сразу ударило горстями крупных капель. И еще – целой охапкой. Впрочем, они казались теплыми – по сравнению со стремительно накатившимся холодом.
– Однако, – попробовал пошутить Смолянцев. – Эти водные процедуры не были предусмотрены протоколом.
– Многое не было, – сказал Словко. – Сядьте на левый борт… пожалуйста.
Смолянцев без возражений сел.
Лишенный трети парусной площади, "Зюйд" все-таки бежал резво, а кренился меньше. Все было бы неплохо, но мешала толчея волн. По инерции они все еще шли с юга, а встречный ветер пытался гнать их назад, ставил на дыбы. Волны делались крутыми, беспорядочно метались, как люди в потерявшей направление толпе. Но при этом каждая ухитрялась швырнуть в "Зюйд" порцию хлестких брызг и пены (они густо пахли все еще теплой озерной водой). Рыжик был, конечно, мокрый насквозь. И шорты, и рубашка под жилетом, и майка… Смолянцеву тоже досталось изрядно. Он, однако, не жаловался. Хотя, наверно, переживал: как появится в таком виде на совещании, перед начальством?
"Если успеет", – подумал Словко. Впрочем, без всякого злорадства.
"Зюйд" вспрыгивал на волны, как лыжник на мелкие крутые горки. Потом нажало так, что шверт, похоже, выскочил из воды. Смолянцева сбросило с борта, он упал на колени в кокпит. Словко стремительно растравил грот, парусина захлопала, конец гика заскакал по воде.
Смолянцев толчком отправил себя на прежнее место. Кажется, шепотом выругался.
– Держитесь крепче, – сквозь зубы сказал Словко, выбирая шкот. Ладони горели. Он посмотрел на Рыжика. Тот совсем выгнулся за борт, вода окатывала его беспрерывно, он тянул шкот с какой-то отрешенностью приговоренного. А может, он таким себя и чувствовал? Ведь знал же он, что бывает за невыполнение приказа капитана в плавании, да еще в штормовой обстановке. На какое чудо тут можно надеяться?
Словко стало жаль Рыжика до обалдения. Даже разозлился. "Ну, подожди, обормот, доберемся до берега…"
Сквозь вертящуюся серую облачность и морось вдруг пробился желтый луч. Навстречу ему, навстречу "Зюйду" встал плоский гребень, отороченный кружевом из брызг. В брызгах засияли искры. "Красиво", – машинально отметил Словко. Но в тот же миг эта красота ударила по яхте и по всем, кто в ней был, широким водяным крылом. Следом пришел новый шквальный порыв – с запахом сырого песка от дальних пляжей у северного берега, камышей, дымов Сортировки… Пришлось опять потравить грот. Смолянцев на этот раз удержался на борту. Отплевался и сказал:
– Мне кажется… эта лодка не приспособлена для такой погоды…
– Ну, почему же… – выговорил в ответ Словко (и подумал: "Лишь бы не ударило опять…") – При полном экипаже все было бы нормально…
– Однако полного экипажа нет…
– Но и полных парусов нет. Держимся ведь…
Главное, что держался Рыжик. С тем же безразличием к ветру и волне, что и лисенок Берендей, накрепко принайтовленный к стаксель-штагу.
– Долго ли еще продержимся…
– До острова Язык, – известил Смолянцева Словко. Туда за нами придет катер…
В эту секунду ветер мгновенно стих – как отрезало. Лишенный ветрового напора "Зюйд" выпрямился, потом быстро накренился на левый борт. Рыжик ловко скакнул в кокпит, присел. Смолянцев метнулся вправо – решил, видимо, что всё, оверкиль. А коварный ветер надавил с прежней силой – и снова крен направо. Рыжик тут же опять вывесился за борт. Словко тоже. И крикнул Смолянцеву:
– Сядьте обратно!
Тот, однако, сидел на корточках у швертового колодца, вцепился в его планшир. Изо всех сил. Видать, был перепуган. Ну и что? Это бывает хоть с кем, кто первый раз в такой переделке. И Словко крикнул совсем не для обиды, а чтобы скорее выровнять яхту:
– Сядьте обратно, подполковник! Будете метаться, мы по правде кильнемся!
Того будто встряхнули за шиворот. Он толчком послал себя на левый борт, выгнулся там назад, как и Словко. Даже не попытался увернуться от нового хлесткого гребня. Но повернул к Словко злое лицо и крикнул:
– Я же говорил: она не приспособлена!
– Это вы не приспособлены! – вырвалось у Словко. – Сидите спокойно, и все будет нормально! – Он сцепил зубы. Все-таки чертовски трудно в такой переделке удерживать сразу румпель и шкот. Руль почти не слушается на верхушках волн, парусина то надувается с отчаянной силой, то слабеет
Смолянцев не ответил на мальчишкину дерзость. Но крикнул:
– Я предлагаю спустить паруса!
– И что?! – крикнул в ответ Словко.
– Не будет так раскачивать! Пусть сносит по ветру! Пока не подойдет моторка!…
– Может снести на камни!
– Но где камни, там не глубоко! Можно выбраться на сушу!
– А яхта?!
– В таких случаях думают прежде всего о людях!
– Вы думаете о себе! – не сдержался Словко. – Если хотите, прыгайте за борт! В жилете не потонете! И пусть вас сносит на те самый камни! За час доберетесь…
– Дурак! Я думаю прежде всего о тебе! И о другом мальчике!..
– Оно и видно! Вы офицер, а мечетесь, как таракан в банке! – Словко уже не думал сдерживаться. Наплевать! И от вырвавшейся злости стало легче, даже боль в ладони уменьшилась. И страх уменьшился (а ведь он был, страх-то, и немалый, просто Словко привычно держал его сбоку, в сторонке от сознания). Словко шевельнул румпелем, уходя от нового гребня и злорадно объяснил:
– Вы сами виноваты!
– В чем это?! – возмутился Смолянцев.
– Потому что есть примета: перед плаванием нельзя врать! А вы наврали, будто большая беда! Ну и вот!.. – Про примету Словко придумал только сейчас. Но тут же показалось, что это правда. И, наверно, Смолянцеву показалось так же. Он яростно сказал в ответ: