Ржавчина от старых якорей - Крапивин Владислав Петрович. Страница 4

Завод «Цепи Галля» стоял у самого берега. От воды его отделяли свалки ржавого металла. Мальчишки, приходившие купаться на песчаные пляжи под обрывами, часто переплывали Туру, чтобы набрать на свалках горсти железных «шайбочек». Впрочем, это были не шайбочки, а железные кружочки формой и размером похожие на аптечные таблетки. Они служили пулями для рогаток. Попадая в оконное стекло, такие пули не высаживали его целиком, а оставляли небольшую лучистую пробоину… Впрочем, это отдельная тема. Я тоже плавал с мальчишками за «шайбочками», но такое случалось позже. А пока я стоял перед якорем и обмирал от тихого восторга. От сознания, что это настоящий корабельный якорь . Я погладил его, спугнув бестолкового сухопутного воробья. И оглядывался на якорь, пока с мамой за руку шел по гибким доскам к дебаркадеру…

Должен сделать небольшое отступление. Несколько лет назад я с младшим сыном оказался в Тюмени, и мы бродили по заречной части города. Стоял жаркий день, плоский песчаный берег был раскален,. как побережье Красного моря. И как на морском побережье, вдруг я увидел наполовину врытый в песок и глину якорь классической адмиралтейской формы. Он был более метра длиной – не вытащить, не унести с собой.

– Откуда он здесь такой? – удивился Алешка.

– Наверно со старых купеческих парусников, которые приходили сюда с северных морей…

В прежние века такие суда действительно бывали в тюменском порту. В память о тех торговых плаваниях у стен Свято-Троицкого монастыря стоят великанские (но настоящие) весы и лежит громадный якорь-кошка. Смотрю на него и каждый раз горжусь, как в детстве – река Тура синей жилкой связывает мой родной город с морями-океанами…

А ржавчина с морского якоря у меня давно уже есть. Бурая неровная пластинка лежит между листьями старого, давно исписанного блокнота с полузабытыми адресами и короткими строчками путевых заметок. На листке со следами ржавчины несколько слов: «Ист. бульвар, адм. якорь, лемуры».

В начале восьмидесятых годов я очередной раз приехал в Севастополь. Был жаркий сентябрь, почти без признаков осени (только листья платанов слегка подсыхали по краям и скребли по асфальту, когда падали с веток). Я перекусил в кафе на Историческом бульваре и решил пройтись до Четвертого бастиона. За Панорамой открылась в кустах дрока каменистая площадка, на которой лежал трехметровый адмиралтейский якорь. С треугольными лапами на полукруглых рогах и длинным поперечным штоком на туловище-веретене.

Видно было, что якорь очень долго покоился на морском дне. Ржавчина покрывала его, как окалина. Полусгнивший деревянный шток выглядел обглоданным.

По якорю лазали два типично севастопольских (загорелых и с белыми от солнца волосами) пацана. Лет десяти. В синих школьных рубашках и пионерских галстуках. Рядом с якорем валялись пестрые ранцы

Лазали мальчишки неторопливо и цепко (отсюда и сравнение с лемурами, хотя, конечно, ребята были проворнее). Казалось, они решили прощупать якорь ладонями, коленями, ступнями и животами. И даже обнюхать его. На серых просторных брюках одного и парусиновых шортиках другого была коричневая ржавая пыль. На ладонях и на носах тоже. Сочетание чугунной якорной монументальности и живого ребячьего любопытства показалось мне весьма выразительным. Я нацелился своим «Зенитом». Мальчишка с носом-клювиком и круглыми птичьими глазами (он в этот момент балансировал на веретене) доброжелательно спросил:

– Может, нам пока спрыгнуть? Чтобы не мешать.

– Ни в коем случае! Вы прекрасно вписываетесь в кадр…

– Тогда я вот так! – второй пацаненок, курносый и круглоухий, забрался на верхушку торчащего штока и уселся там, обхватив гнилое дерево крепкими, кофейного цвета ногами.

– Отлично! – Я сделал несколько кадров. – Благодарю вас, джентльмены.

Джентльмены проворно спустились с якоря и вытянули носы к моему аппарату. На носу, похожем на сапожек сидели три веснушки, более светлые, чем загар. Обладатель веснушек с видом знатока мизинцем на объектив:

– Это «Индустар»?

– Это «Гелиос»…

Мы разговорились. Того, что с носом-клювиком, звали Владиком, а его приятеля Шуркой. Оба учились в четвертом классе ближней школы. Они честно сообщили, что удрали с продлёнки, «потому что там все по расписанию, как в гарнизоне».

Поговорили о якоре. Пришли к выводу, что он, скорее всего, с линейного парусного корабля времен Первой обороны. Потом ребята помогли мне отколупнуть пластинку ржавчины. Я честно сказал, зачем она мне, и мальчишки отнеслись с пониманием. Шурка опять подобрался к штоку, отломил от него щепку. Предложил:

– Может, вам и деревяшку надо? Тоже на память.

Но я сказал, что не надо. Если все туристы начнут отламывать, скоро от штока ничего не останется. Вон какой он старый и рыхлый.

– Да… – Шурка погладил трухлявое дерево. – И дырчатый весь. Будто в нем пчелы свои жилища устроили.

– Это не пчелы. Это его источили морские черви.

Я рассказал мальчишкам все, что читал про корабельного червя торедо – в повести Константина Паустовского «Черное море». Как они точат подводные балки, сваи и деревянные корпуса шхун и баркентин.

Владик сморщил нос-клювик.

вдруг срифмовал он. И засмеялся – видно, сам удивился такому своему «сочинению».

А Шурка смех не поддержал. Глянул с высоты серыми озабоченными глазами:

– А на людей они не нападают? А то полезешь купаться у свай, а такой в тебя воткнется незаметно… А утром проснешься и весь в дырках, как это… – Он хлопнул по штоку и опасливо повертел ногой, словно уже сейчас боялся увидеть на ней частые черные отверстия.

– Ага! – подскочил Владик с прежней веселостью. – Будто в тебя из десяти «шмайсеров»! Та-та-та-та-та!..

Тревога скребнула меня противным коготком. Хотя в ту пору тихо еще было и в Карабахе, и в Сумгаите, и в Абхазии, и в Чечне. И во всяких других «точках», которые теперь зовут горячими. И казалось, что тихо будет всегда…

На площадку с якорем я приходил и после, в разные годы. Там появились и другие старинные якоря – всяких видов и конструкций. Целая коллекция. Первый якорь-старожил теперь ничем не выделялся среди них. Но я все же отыскивал его глазами. Тех мальчишек я больше никогда не встречал. Но запомнил их. Казалось бы и встреча была мимолетная, пустяковая, и снимков не осталось (испортил пленку при проявлении), а вот помню до сих пор. «Будто в тебя из десяти «шмайсеров»… – и снова холодок в душе.

Когда прощались, Владик весело сказал мне:

– А хорошо такой якорек в целом виде домой на память! А?

Я ответил серьезно:

– Не надо. В целом виде у меня есть. Правда, чуть поменьше.

Мальчишки одинаково приоткрыли рты.

– Откуда? – недоверчиво сказал курносый Шурка.

– С Балтики привез как-то… – Я помахал беглым четвероклассникам рукой и пошел к бастиону, стараясь не наступать на листья платанов, которые шуршали по гравию, как живые…

Я не соврал севастопольским пацанам. Настоящий якорь в ту пору у меня действительно был. То есть не у меня, а в ребячьей флотилии «Каравелла», которой я тогда командовал. Но в ту пору «Каравелла» и дом родной для меня было одно и то же.

Якорь мы раздобыли в Риге. В августе 1969 года журнал «Вожатый» организовал там для ребят морскую игру «Нептун Балтийского моря».

…Иногда просто жуть берет, о каких давних временах я рассказываю. А кажется, все было только вчера. Перечитываю вахтенный журнал «Каравеллы» тех дней и будто слышу голоса ребят. А они давно уже не ребята. И судьбы у них ох какие разные. Один, говорят, спился после армии. Другой бросил отряд, выдал каравелльские тайны местной шпане, стал у нее своим человеком и в конце концов сгинул в тюрьме – то ли покончил с собой, то ли убили… Нет на свете и замечательных братьев Фалалеевых. Андрей умер от болезней, а младшего, Володьку, убили бандиты, когда он шел с завода с получкой в кармане… Но большинство все-таки живет более или менее благополучно. Кое-кто уже нянчит внуков. И, встречаясь, мы вспоминаем «нептуновские дни», будто недавнее прошлое. Вспоминаем парусники, простор Рижского залива, желтые кувшинки в тихих заводях Даугавы, шумные спартакиады, шлюпочные гонки, друзей из других городов, молодого штурмана со шхуны «Кодор» Захара Липшица и операцию «Лебяжий пух», целью которой было добывание якоря…