Самолет по имени Сережка - Крапивин Владислав Петрович. Страница 19

– А долго еще идти?

Я понимал, что долго. Конца у дощатого пути не было видно, он терялся в лунном мерцании.

Но Сережка вдруг отозвался весело, будто и не уставал ни капельки:

– Не-а! Еще десять шагов. Считай! Раз!.. Два!..

Я тоже начал считать – громко, обрадовано, хотя не видел, где тут может быть остановка.

– Десять! – сказали мы вместе, и сразу я заорал: – А-ай!!

Потому что Сережка прыгнул с доски в сторону! В пустоту! Жуть неизбежного падения стиснула меня. Но Сережкины ноги толкнулись о твердое. Он поудобнее перехватил меня и шагнул среди лунного тумана.

– Сережка, где мы?

– Как где? На Туманных лугах. Не узнал, что ли?

Я… да, я узнал! Сережка стоял по колено в светлом пушистом колыхании. Вокруг поднимались облачные столбы, похожие на кудлатых белых великанов и на мохнатые крепостные башни. Из-за одной такой башни выплыла наконец луна. Этакий громадный пятнисто-серебряный шар.

Сережка опустил меня с рук, я опять оказался сидящим по грудь в пересыпанном искрами тумане.

– Сережка! А почему нельзя было прилететь сюда самолетом? Как в прошлый раз!

Сережка сделался строгим:

– Потому что этот луг – перед Заоблачным городом. К Городу можно приходить только пешком. Такой здесь закон. Если нарушишь – дорога тебя не пустит.

– Как между башнями? – вспомнил я.

Сережка кивнул.

Он стоял надо мной – серьезный такой, даже отчужденный. Лицо казалось очень бледным, в глазах горели лунные точки. Но почти сразу он привычно нагнулся ко мне:

– Ну, как ты? Отдохнул?

– Да я-то что! Это ты отдохни!

– А я – уже… Давай, теперь недалеко…

И Сережа снова понес меня по Туманным лугам. Иногда он обходил черные провалы, в которых видны были ужасно далекие темные огоньки (и тогда у меня холодела душа).

Прямо перед нами возникло облачное завихрение. Оно было похоже на стометровую скособоченную шахматную фигуру. Основание фигуры медленно клубилось и впитывало лунные лучи. Я думал, Сережка свернет, но он вошел прямо в эти клубы.

Нас охватило рассеянное фосфорическое свечение. Туман был волокнистым, и эти волокна защекотали мне лицо. Я засмеялся, стал отдувать их, зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что мы на Бульваре.

Это был именно Бульвар – с большой буквы. Такой, о каких я читал в книжках с описаниями старинных приморских городов. Рядами стояли высоченные и развесистые дубы и липы, под ними – чугунные решетчатые скамейки. Вскидывал струи фонтан, а посреди него вздыбился черно-зеленый бронзовый конь с рыцарем на спине…

Впрочем, сначала я увидел не только Бульвар, но и весь Город – словно несколько очень прозрачных слайдов наложились друг на друга. Разглядел путаницу улиц с мостами и арками, башни и колокольни, музейного вида трамваи, бодро взбегавшие на холмы, длинное здание с куполами и колоннадами. А еще – толчею корабельных мачт и пароходных труб за парапетом набережной. И памятники на перекрестках. И речку, каскадами бегущую к морю…

Здесь не было ночи и луны, а был вечер – такой, когда солнце не спряталось, но стоит совсем низко, и лучи горизонтально пробиваются сквозь листья, зажигают в воздухе золотую пыльцу.

Вот такая картина возникла перед нами сначала. Со множеством подробностей. Сквозь деревья была видна эстрада, где музыканты в белой форме играли неторопливый вальс. Ими дирижировал гибкий офицер в пышных эполетах.

Потом картина Города растворилась в воздухе, зато Бульвар с его могучими деревьями, с фонтаном, с музыкой и публикой сделался совершенно настоящим.

Сережка усадил меня на решетчатый чугун скамейки:

– Подожди немного, я сбегаю за креслом…

– Где ты его возьмешь?

– В пункте проката! Здесь недалеко…

Я не успел ни встревожиться, ни заспорить: возьми, мол, меня с собой. Он исчез. А вдруг – навсегда? Как я тут один-то?

Но боялся я не сильно. Во-первых, верил, что Сережка вернется. Во-вторых… ну, проснусь в крайнем случае… Хотя все это мало походило на сон. Очень уж подробно, по-настоящему. Вот зеленая гусеница ползет по чугунному завитку. Вот желудь тюкнул меня по макушке и скатился на песок. (Неужели созрели желуди? Ведь еще и середины лета нет. Или здесь – иное время?)

Полузнакомый вальс все звучал за деревьями. Такой спокойный, ласковый. Я совсем перестал тревожиться и разглядывал горожан. Их было много на Бульваре. Мужчины в светлых сюртуках и клетчатых брюках, женщины в длинных платьях и шляпках с букетиками. И ребят здесь было не меньше, чем взрослых. Тоже все одетые как сто лет назад. Мальчики в костюмах с матросскими воротниками, в длинных чулках и в широких соломенных шляпах с летами; девочки в платьях с оборками и в чепчиках из кружева. Одни чинно гуляли с мамами-папами, другие резво носились с обручами и пестрыми вертушками среди публики.

Неподалеку была площадка с белой балюстрадой и скульптурой старинного трубача. С десяток мальчишек и девчонок перебрасывали там разноцветный большущий мяч. По-моему, это была всем известная игра «Вышибала». Несмотря на свой нарядный вид, играли ребята азартно, с криками, смехом и даже с переругиваниями. Вполне по-нынешнему. У мальчишек съехали чулки и сбились воротники, у девчонок развязались ленты и растрепались волосы.

Я загляделся – так же, как со своего балкона, когда на дворе играют наши ребята. Даже про Сережку почти забыл. И вдруг заметил, что девчонки и мальчишки то и дело поглядывают на меня. С чего бы это?.. Одна девочка легко скакнула через низкие перила, подошла ко мне. Остановилась у скамейки, поправила на груди голубой атласный бант, наклонила к плечу голову.

– Мальчик… – На щеке у нее была царапина, в светлых кудряшках – травинки, а глаза – того же цвета, что бант. Ну, прямо фея после стычки со злой соперницей. А голос такой чистый, словно его пропустили через специальный фильтр. – Мальчик… Вы не согласились бы поиграть с нами? В нашей группе не хватает одного человека, и силы неравные. Так обидно…

Я невольно поддался ее тону. Без всякой насмешки.

– Извините, девочка, я, к сожалению, не могу.

– Отчего же? – Она склонила голову на другой бок. – Вы не знаете эту игру? Но она очень простая, вы быстро научитесь.

– Дело не в этом, – сказал я честно. – Дело в том, что у меня не ходят ноги.

Маленький рот и глаза у нее разом сделались круглыми.

– Вы… наверно, пошутили, да?

– Отнюдь… У меня был поврежден позвоночник, и вот…

Девочка насупила брови. Медленно провела по мне взгляд – от лица до кроссовок. Я даже застеснялся, что у меня такие длинные голые беспомощные ходули. А она сказала полушепотом:

– Как жаль… – И вдруг села рядом. И я увидел, что лицо у нее вовсе не кукольное, как показалось вначале. Славное такое лицо с несколькими веснушками на курносом носу, с оспинкой на подбородке. А в зрачках – темная тревога. – Но почему же тогда вы здесь один?

– Скоро придет мой друг. С креслом на колесах…

– Простите…

Она встала, быстро пошла прочь, почти побежала. На площадке ее окружили ребята. Опять заоглядывались на меня, но сдержанно. Потом вновь началась игра, а один мальчик – такой насупленный толстячок в бархатном костюме и шляпе с георгиевской лентой – торопливо побежал куда-то. Я подумал было, что мальчишку выставили, чтобы уравновесить силы. Но он скоро примчался обратно, принес что-то вроде толстой белой свечки. С этой свечкой девочка снова подошла ко мне.

– Мальчик, возьмите это… чтобы вам не скучно было ждать друга. – (Она сказала «не скушно», на старинный манер.)

Я взял. Оказалось, это эскимо на гладкой закругленной с конца палочке. На обертке – синяя картинка: два забавных пингвина.

Вроде бы пустяковое дело – эскимо, но у меня вдруг в глазах защипало от такой вот доброты незнакомых ребят. Однако я сказал солидно (сипловато только):

– Благодарю вас.

– На здоровье… – Девочка присела в поклоне, который называется «книксен». Сделала шаг от меня. И вдруг оглянулась.