Семь фунтов брамсельного ветра - Крапивин Владислав Петрович. Страница 33

Стаканчик засветился еще сильнее.

– Тогда совсем хорошо. Наверно, это счастливое совпадение. Потому что я тоже “близнец”, родился под этим знаком…

После того случая мы часто стали собираться вместе. Пашка, Люка, Стаканчик, Лоська и я.

…Видеться с Лоськой было теперь труднее, чем с остальными. Он учился во вторую смену. Если бы в нашей школе, то еще ничего, можно было бы встречаться между сменами, но он ведь ходил в другую, рядом со своим домом. А от моего дома и до него знаете сколько топать!

И все же мы с Пашкой несколько раз сумели побывать у него дома. По вечерам.

Лоська радовался. Показывал коллекцию календариков, на которых были разные животные – больше всего собаки и кошки. Иногда жаловался мне: “Только не найду такого кота, чтобы на Умку был похож…”

Мне сперва казалось, что у Лоськи нелады с учебой. Думала: раз такой разгильдяй и неряха, значит, и двойки должен хватать непрестанно. Однажды не выдержала, спросила в упор. Он сразу учуял мое беспокойство. Слегка удивился:

– Ты думаешь, я двоечник? Я нормально учусь. Даже почти без троек.

И я вдруг поняла: а чего ему не учиться? Если книжки читает запоем, значит прочитать в учебнике что задано – для него раз плюнуть. Память хорошая. В математике тоже должен соображать, раз в шахматах так разбирается. Лоськина мама – Елена Григорьевна – тоже потом подтвердила:

– У него с уроками-то никогда трудностей нет… Другое дело, что в классе с ребятами никак дружбу не заведет. Учительница говорила: все в сторонке от других.

– Обижают, что ли? – напружиненно спросил Пашка. Разговор был без Лоськи (он еще не пришел из школы).

– Похоже, что не обижают. Только ни в какую компанию не берут. У них там в пятом классе ребята на несколько приятельских групп разделились, а он ни с кем…

“Может, и слава Богу, – подумала я. – Знаем мы эти приятельские группы…”

А Елена Григорьевна жаловалась дальше:

– И летом он такой же – то с книжками сидит, то по улицам бродит в одиночку. Это пока с вами не подружился. Я теперь нарадоваться не могу, а то вся душа изболелась: сама весь день кручусь на работе, а он неизвестно где… А уроки что! Он их – щелк, щелк и готово. И опять нос в книжку про зверей. Я думаю – ну и ладно. Не болел бы только. А то опять три ночи подряд кашлял не по-хорошему.

Я тоже замечала, что Лоська покашливает последнее время. Пашка тут же пообещал, что возьмет у бабки снадобье, которым натрешься – и всякий кашель долой. Проверено, мол…

– Принеси, Пашенька! Натру, закутаю и целый день из постели не выпущу, пусть хворь изгоняет. Народные средства – они самые надежные… Вы знаете что? Посидите, пока он не пришел, скоро появится. А мне надо на вечернюю уборку…

По выходным и в осенние каникулы вся компания обычно собиралась у меня. Чаще всего с утра. Первым появлялся Лоська. Мы с мамой поили его чаем, хотя он отнекивался: завтракал, мол. Потом он притихал в углу с книжкой или беседовал с Ильей о шахматных делах. Илья наконец свел его с каким-то гроссмейстером, тот Лоську научил разбираться в шахматных задачах и записывать партии. Бывало, что брат и Лосенок садились за игру. Раза два игра кончалась в ничью. “Это он из вежливости”, – вздыхал Илья… Но чаще всего Илья с самого утра исчезал – кому-то звонил и: “Мама, я в читальный зал!” Знаем мы этот “зал”, к Танечке небось. Или к Гаевскому и другим таким же “чокнутым”, с которыми они собирались устроить переворот в компьютерном мире… Ну и ладно. Главное, что “детская” оказывалась свободна!

После Лоськи появлялся Пашка. Выволакивал из-за пазухи мятые тетради с рисунками и схемами парусников.

– Женька, смотри. У этой шхуны общая парусность образует большой треугольник. Значит, латинские паруса были придуманы не зря. Еще до нашей эры! Я в журнале “Свет” видел проект солнечного космического парусника, там парус тоже треугольный. Выходит, это самая выгодная форма…

Я, по правде говоря, не всегда загоралась таким неудержимым интересом, как Пашка. Ну, треугольный, так треугольный… Мне просто было хорошо от того, что мы дышим рядышком и рассуждаем над тетрадкой и вот уже Лоська тихонько приткнулся сбоку, и скоро придут Люка и Стаканчик, и мы поставим на видике кино “Алые паруса” с баркентиной “Альфа” или совсем старинный фильм “Дети капитана Гранта”, в котором яхту “Дункан” играла довоенная баркентина “Вега”. А может, просто будем сидеть и болтать о чем угодно, не обязательно о кораблях. И в конце концов я опять пойду ставить чайник. “Мама, у нас где-то была еще пачка сухарей…”

Иногда Люка приводила Толика Морозкина, которого теперь все звали Томчиком. Это обычно в те дни, когда во Дворце намечалась репетиция…

4

Петруша Вронцев оказался не главным руководителем драмкружка, а заместителем. Главной была похожая на пожилую актрису Варвара Мстиславовна Глебская. Но она со старшеклассниками ставила какую-то классическую пьесу Островского, а Петруше разрешила “экспериментировать, сколько душа пожелает”.

И Петруша – веснушчатый энтузиаст двадцати двух лет, заочник театрального института – экспериментировал. А мы вместе с ним.

Петруша сразу предложил отказаться от обычной формы – от спектакля на сцене.

– Будем делать игру! Импровизацию! Вроде той, что устраивала Женя в лагере! Недаром ты Ев-гения – в тебе проблески гения!

Я в себе проблесков не замечала, но такой вариант меня устраивал. Не надо сочинять пьесу, на которой до той поры наставала Люка. Я просто рассказывала отдельные эпизоды, как их представляла себе, а Петруша тут же набрасывал “режиссерский план”.

Развивая “экспериментальные” идеи, Петруша в конце концов решил, что нужно проигрывать отдельные сцены (“которые подсказывает вдохновение!”) и снимать их на видеопленку.

– А потом смонтируем фильм-спектакль! Устроим премьеру! Во Дворце есть аппаратура, чтобы крутить видеопленку на большом экране! А у меня – камера. Не последней модели, но вполне приличная…

Мы все решили, что придумано здорово. Не надо специальных декораций, во Дворце было много мест, которые могли сойти за внутренность дома, где у богатых родственников скучал по отцу маленький Том. Например, “зеленая” гостиная с резными креслами и с часами высотой со шкаф…

Сперва репетировали где угодно, по разным углам и без костюмов. Но скоро Петруша сказал, что игра есть игра, неизвестно какой эпизод на какой репетиции окажется самым удачным, поэтому надо снимать все подряд, а потом выберем. Но для этого необходимо, чтобы “всё происходило в нужном месте и все выглядели как подобает”.

Люка и Петрушина помощница Маргарита (она же костюмерша) соорудили для Толика-Томчика матросский костюмчик, какие носили мальчики сто лет назад. Томчик надевал его с черными колготками и высокими ботинками с застежками из белых пуговиц – эти “старинные” ребячьи башмаки Маргарита отыскала в кладовой драмкружка. В таком наряде Томчик делался в точности как Том Беринг на иллюстрации в моей большой разноцветной книге. Для съемки “на натуре” ему еще подобрали пальтецо с воротником-пелеринкой и берет с пушистым помпоном.

Томчик был тихий ребенок. Смеялся редко, разговаривал обычно в полголоса. Петруше каждый раз приходилось его “раскачивать”:

– Томчик, врубись! Ты уже не Морозкин, а сын капитана Беринга. Помнишь, мы вчера говорили? Ты человек не скандальный, но решительный, хотя и спокойный снаружи. Тебя накануне крепко обидела тетушка, и ты мастеришь лук, чтобы с этим оружием навсегда уйти из дома. Понимаешь, ты по правде обиделся и делаешь настоящий лук…

И вот удивительное дело. Несколько минут еще Томчик был “зажатый”, а затем вдруг превращался в того Тома. В мальчика-фантазера, порой озорного и веселого, но со спрятанной в душе печалью. С постоянными мыслями об отце, который плавает неведомо где (ведь эпоха-то какая – ни радио, ни самолетов; исчезли люди за горизонтом и ничего о них с этого часа не известно).

Петруша говорил нам шепотом: