Шестая Бастионная - Крапивин Владислав Петрович. Страница 22
«Отдаленная музыка. Запах осени: сухие листья, увядающая трава. Но тепло еще, совсем тепло…
Иллюминация с холма кажется неяркой. А первый залп салюта ошарашивает своим огненным торжеством!
Салют над Историческим бульваром, над площадью Ушакова. Сверху сыплются крошки от сгоревших ракет. Эти кусочки шлака медленно остывают на асфальте. Сначала они светятся, как угольки, потом гаснут. Мальчишки подхватывают их: или для того, чтобы похвастаться друг перед другом, или на память о празднике…
Я тоже хотел подобрать кусочек белого шлака. Он был похож на веточку коралла. Мы нагнулись над ним одновременно – я и мальчик в натянутой на уши морской пилотке.
Мальчик сел на корточки, ловко накрыл находку ладонью и глянул на меня снизу вверх. Новый залп салюта вспыхнул в его глазах разноцветными букетиками.
Мальчик улыбнулся и предложил:
– Пополам.
– Давай, – согласился я.
Он быстро надавил шлаковую веточку мизинцем. Она распалась на половинки. Мальчик схватил свою и убежал, подбрасывая крошку салюта на ладони.
Я взял свою. Шлак был еще горячий, и я понес его, перебрасывая из руки в руку.
Снова разгорелись гроздья салюта. Мальчишечья стайка обогнала меня, и за ними по асфальту мчались разноцветные тени…»
Остров Привидения
Опять весна…
Кто-то говорил мне, что ранняя весна пахнет свежим разрезанным арбузом. А еще я слышал где-то красивые слова, что "весной оживают запахи проснувшихся ветров и веселого солнца". Не знаю. Может быть… Мне всегда казалось, что ранняя весна пахнет просто весной… Впрочем, сейчас я понимаю, что и это не «просто». В воздухе смешиваются запахи талого снега, сырых деревянных заборов, черных проталин, где проклюнулись храбрые травинки. А еще запахи тополиной коры, под которой толкнулись в жилках соки, и железных крыш, которые сбросили снеговые пласты и греют под солнцем свои поржавевшие спины…
А над крышами в ясном высоком небе идут пушистые, желтые от солнца облака.
Когда я был маленький, мне казалось, что весна пахнет этими облаками. Если оттолкнуться новыми, скрипучими ботинками от упругих досок деревянного тротуара, подпрыгнуть высоко-высоко, ухватить кусок похожего на легкую вату облака и уткнуться в него лицом – вот тогда-то и можно полностью надышаться влажным радостным запахом весны…
Сейчас мой дом в центре большого города, и весенние запахи пробиваются сюда еле-еле. Но я часто езжу к маме. Она живет на окраине, почти у самого леса, в деревянном двухэтажном доме. На старой тихой улице. Эта улица очень похожа на ту, где прошло мое детство. Даже высокий тополь недалеко от крыльца совсем такой же, как тот, что качал надо мной свои ветки в давние-давние годы.
И синие лужи такие же.
И пушистые облака отражаются в них так же, как в далеком сорок шестом году. Только сам я… Когда я шагаю к маминому дому через лужи по обломкам кирпичей, снизу, из синего зеркала, на меня смотрит не восьмилетний пацаненок в мятой ушанке, телогрейке до колен и с потертой полевой сумкой через плечо. Смотрит здоровенный гражданин в драповом пальто и модной шапке – такой солидный, что глядеть тошно…
Ну ладно, в конце концов, не в этом дело. Все равно, как и раньше, скачет по берегам луж самый главный и вечный на Земле народ – мальчишки с легкими сосновыми корабликами. У мальчишек сейчас каникулы.
Я до сих пор люблю весенние каникулы, хотя они давно уже приносят не отдых, а массу хлопот. Это хорошие, веселые хлопоты. Начинается Неделя детской книги, и дома у меня то и дело трезвонит осипший телефон:
– Вы не забыли, что сегодня читательская конференция в районной библиотеке?
– Вы обещали прийти к нам в школу на утренник…
– Завтра у нас пионерский сбор, посвященный героям ваших книг…
По мартовским улицам я топаю к школе, библиотеке, Дому пионеров, клубу… Шагаю, попутно думая о делах и заботах. Щурясь от солнца, поглядываю по сторонам. И вдруг ахаю про себя: "Неужели это я иду на встречу с читателями. С моими читателями? Неужели там, на библиотечных полках и стендах, выставлены мои книжки? Я их написал?" Столько лет прошло, а привыкнуть все еще не могу.
"Неужели и вправду случилось в жизни такое, о чем я думал в тот февральский вечер сорок шестого года?"
Черт возьми, значит, в самом деле случилось.
…Сейчас я шагну в зал или класс, к тем, кто читал мои рассказы и повести. Ребята будут напряженно смотреть на меня и ждать: что хорошего скажет им этот пожилой, грузный дядька, которого библиотекарша и учителя усаживают за столик с приготовленным заранее букетиком и почтительно именуют "нашим дорогим земляком-писателем".
Мальчики и девочки ждут чего-то интересного. Они имеют на это право. Зря, что ли, они бросили игры среди теплых весенних дворов, не стали смотреть по телевизору "Приключения Электроника", не пошли в кино, отложили книжку Жюля Верна? Не так уж хочется посреди каникул идти в школу и сидеть на запланированном мероприятии. "А уж если пришли и сидим, – думают они, – то давайте…"
И каждый раз я чувствую себя немного виноватым. Тем более что начинать выступления до сих пор не научился.
Я говорю:
– Вот что, товарищи… Длинную речь мне заводить не хочется. Я ведь, по правде говоря, не знаю, что именно вы хотели бы услышать… Может быть, начнем с вопросов? Пусть каждый спрашивает о том, что ему интересно. Кто первый? Главное – начать…
Повисает растерянное молчание. Классные руководительницы укоризненно смотрят на меня и переглядываются: кажется, в ходе событий произошел непредвиденный сбой.
"Ой-ёй…" – говорю я про себя и приподнимаюсь за шатким столиком (букетик падает).
– Ну что же вы, ребята? – страдальчески произносит девушка-библиотекарь и глазами беспомощного гипнотизера смотрит на оробелых читателей. – Вы же так готовились, так ждали…
Я потупясь разглядываю на столике рисунки и отзывы ребят. Иногда под отзывами поставлены красными чернилами оценки: пятерки и (гораздо реже) четверки. Отзывы с тройками писателям, естественно, не показывают. А жаль. Там, несмотря на пропущенные буквы и запятые, наверно, немало интересного…
Наконец при легком вздохе всеобщего облегчения поднимается первая рука. И слышен первый вопрос. Иногда он звучит весело и даже озорно. Иногда – робко, после торопливого перешептывания с соседом. Порой – сбивчиво читается по бумажке, и автор его зябко шевелит плечами, ощущая неотрывный взор классного руководителя.
Ничего, на первый раз годится и так. Сейчас я отвечу, потом сам спрошу о чем-нибудь, и разговор закрутится, как в веселом механизме, где одна шестеренка цепляется за другую. Руки начнут подниматься бойко и часто, вопросы пойдут – успевай только отвечать.
И наконец кто-нибудь обязательно скажет:
– Расскажите, как вы написали свою первую книгу!
Когда-то я ждал этого вопроса с удовольствием. Потом настороженно. Приходилось каждый раз говорить: "Вы уж не обижайтесь, если слышали про это раньше. Возможно, кое с кем из вас мы встречаемся не впервые, а вопрос такой задают обязательно – вот и приходится рассказывать одну и ту же историю".
Наконец я стал бояться этого вопроса: ужасно неловко чувствовать себя гастролером, который выступает с одним и тем же номером. Я пробовал что-то мямлить в ответ, отделываться короткими фразами, но слушатели требовали подробностей. Я опять извинялся и запускал старую пластинку.
Но однажды далеко-далеко от моего дома, в Гурзуфе, молоденькая учительница с улыбкой призналась, что слышит мое повествование четвертый раз. Сначала она выслушала его, когда еще была школьницей и жила на Урале, затем когда училась в пединституте (я выступал там перед студентами), потом когда в одной из сельских школ заменяла на практике учительницу… Мне захотелось немедленно скрыться в глубинах ласкового Черного моря и не всплывать до тех пор, пока нынешнее молодое поколение не уйдет на пенсию. Но это было невозможно. И тогда я решил, что пора кончать.