Шестая Бастионная - Крапивин Владислав Петрович. Страница 49

– Ну, неправильно же!

И начал объяснять. Эмка не перебивала, не спорила старалась понять. Но не смогла. И наконец сказала:

– Да ну тебя. Значит, так надо, раз написано.

– Но почему? Надо же или все по-старинному, как на старом памятнике, или же все по-современному! Ну нельзя же так: половина слов по одним правилам, а половина по другим! «Синоп» без твердого знака, а «Орест» с твердым!

– Может, потому, что Синоп – это город, он и сейчас есть, а «Орест» – это старинный корабль, – заметил рассудительный Вадик Лебеденко. Он был из тех, кто никогда не смеялся над Санькой. И Санька разъяснил ему по-хорошему:

– Тогда почему "Двенадцать Апостолов" без твердого знака? А в «Фемистокле» совсем путаница. Знак стоит, это по старинному правилу, а буква «фэ» современная. Раньше «Фемистокл» через старинную «фэ» писался, у меня в книге про Корнилова есть. Та буква как звено от якорной цепи.

– Какое звено? – не понял Вадик.

– Ну, как «о» с палочкой поперек!

И опять поднялся смех, глупый такой, просто издевательский. И Турчаков, конечно, тут как тут. Хлопает себя по вельветовым коленям и даже повизгивает от хохота:

– Ой, а еще говорит, что не Профессор! «О» с палочкой!

– Я для себя, что ли, спорю?! – крикнул ему Санька. – Рожа ты издевательская, Турчаков!

И, конечно, тут же Александра Самойловна:

– Это что за слова? В таком месте! Турчаков, что опять случилось?

Димка встал прямо, руки опустил по швам и, вежливый, красивый, сказал невинным голосом:

– Мы ни при чем, Александра Самойловна. Это Профессор Дальченко хочет написать на памятнике «о» с палочкой поперек.

И тогда Санька вскипел слезами, рванулся и пнул его. Вернее, хотел, но не успел. Сан-Сама схватила его за рубашку…

…Ну и не взяли его на крейсер.

Сам-Сама сказала, что вдруг ему и там что-нибудь не понравится. Вдруг Дальченко решит, что в названии крейсера тоже не хватает твердого знака (ох как возвеселился класс!), потому что Дальченко считает, что лучше умных и взрослых людей знает где по каким правилам писать (хотя сам пишет "кватира"). И если ему что-то покажется не так, он, чего доброго, снова кинется ругаться и кого-то пинать…

– Командира крейсера, – гнусавым басом проговорил Витька Боцман.

– Нет, – вздохнула Александра Самойловна. – Дальченко хорошо понимает, на кого можно кидаться, а на кого нельзя.

Эмка Ковальчук вдруг сказала:

– А по-моему, Турчаков тоже виноват.

Класс зашумел: непонятно, кто за кого. И затих. Потому что Димка встал.

– Да, – сказал он и всех обвел глазами. – Я, наверно, тоже виноват. Потому что я обещал больше не дразнить Про… Дальченко, но не удержался. Меня тоже не надо брать на крейсер.

Четвертый «А» дружно вздохнул, потрясенный таким благородством. А Санька сощурился и отвернулся. Потому что Турчакову он не верил вот ни на столечко.

– Двуличник, – сказал Санька негромко, но отчетливо.

– Вот видишь, – обратилась Александра Самойловна к Турчакову. – Ты хотя и виноват, но все же вы разные люди. К тому же тебя выдвинули в редакторы, ты должен писать заметку про экскурсию… В общем, кто за то, чтобы Дима Турчаков пошел на крейсер?

И все проголосовали «за», даже Эмка. Только Санька отвернулся и голосовать не стал.

Из школы Санька пошел не домой, а в Херсонес. И там понемногу успокоился. Они с Одиссеем лежали в траве на обрыве у входа в гавань и смотрели, как с моря идет в бухту под веслами корабль. Разноцветный парус был подобран к рею, и корабль с высоким загнутым хвостом и рыбьей головой двигал двумя рядами весел, как щетинистыми плавниками. На палубе возвышались груды пестрых тюков и стояли оранжевые амфоры.

– А того корабля, где отец, все нет и нет, – вздохнул Одиссей.

– Вернется, – сказал Санька. – Ты надейся.

– Я надеюсь. И мама надеется.

– Сестренка поправилась?

Одиссей улыбнулся:

– Бегает уже.

– А наш Тарасик уже стоять научился. Держится за перила в кроватке и все встает. И скачет…

– Красивое имя Тарас, – похвалил Одиссей. – У нас такого нет.

– Это украинское имя. Был герой Тарас Бульба… А Фемистокл – это греческий герой?

– Да, эллинский. Но он давно жил. И не здесь, а в Афинах. Он афинским флотом командовал.

– У нас военное судно было с таким названием, вздохнул Санька. – Бриг. Им тоже герой командовал, Корнилов. То есть он уже потом героем стал. Тоже давно. Сколько же это лет назад? Сто тридцать… А у меня из-за этого «Фемистокла» опять неприятности…

Одиссей глянул встревоженно: он всегда переживал за Саньку. И Санька про все рассказал.

– Почему столько несправедливостей! – сказал Одиссей и стукнул коричневым кулаком по пустой улиточной ракушке (она рассыпалась). – И в древние времена, и в наши, и в ваши… Объясняешь, объясняешь, а никто не слушает… Фемистокла тоже несправедливо обвинили, сказали, что он изменник. Ему пришлось бежать из Афин…

– Ну уж я-то не побегу, фиг им всем, – сказал Санька.

…Потом он пошел домой. В школе он не пообедал и теперь был ужасно голодный. Вспомнил, что в ранце есть яблоко, сел на камень, откинул крышку. Яблоко было пыльное, и, чтобы вытереть его, Санька стал искать в дневнике промокашку. Открыл его и только тогда увидел запись Сан-Самы.

И заплакал.

Здесь я хочу сказать несколько слов о мальчишечьих слезах. Об этом говорят не очень охотно. Считается, что настоящие мальчики плакать не должны. Никогда. Впрочем, по этому поводу иногда возникают сомнения, и тогда в "Пионерской правде" или в журнале «Пионер» появляется очередное письмо:

"Дорогая редакция! Ответьте, пожалуйста, можно ли мальчикам плакать? Мы у себя в классе об этом спорили, но ни до чего не договорились…"

Смешные вопросы. Слезы ведь не спрашивают. Если большое горе, или отчаянная боль, или нестерпимая обида, душа не выдерживает и ничего тут не поделаешь. Иногда и взрослые люди плачут, а не то что мальчишки. И глупо им говорить: "Как тебе не стыдно…"

Стыдно реветь от трусости. Стыдно слезами выпрашивать модные штаны, мопеды или всякое другое барахло. Противно, когда люди пускают слезу от пустяковой царапины или оттого, что им не дали денег на кино или мороженое…

Но яростные слезы из-за несправедливостей! Из-за тех горечей и обид, которые во все века терпели во всем мире мальчишки! Кто посмеет их осудить? И куда денешься, если слез этих было больше, чем воды в Черном море. А если составить список всех взрослых, которые виноваты в этих слезах… Да не составить, не хватит ни чернил, ни бумаги на всей планете.

…Все-таки хорошо, что я не прошел тогда мимо Сандалика.

Гибель "Везула"

В тот вечер, когда Санька отнес на вокзал книгу, погода стала меняться. Солнце село не за чистый морской горизонт, а потускнело и увязло в сумрачной пелене. Ночью разгулялся ветер. Он летел с моря и тащил за собой низкие облака. Санька проснулся рано и увидел, что в косматых летящих клочьях ныряет челнок ущербной луны. Он распахнул окно. Занавеска вздулась, в комнате запахло водорослями и солью…

В классе тоже пахло штормовым морем. Соленый воздух сочился в щели закрытых окон. Тихо звякали стекла. Было пасмурно, только изредка пролетали по стенам светлые пятна: это на миг прорывалось сквозь многоярусные тучи солнце.

После уроков Санька пошел в Херсонес. Он шагал быстро и поеживался. Не от холода. Юго-западный ветер был плотным, но довольно теплым. К тому же на Саньке поверх рубашки была трикотажная безрукавка (мама заставила надеть). А зябкость Санька ощущал от йодистой влаги, которой пропитался воздух, и еще от тревоги. Шторм всегда приносит непонятную тревогу.

Еще вдали от берега Санька услышал равномерный, рассыпчатый грохот. Это волны под обрывами переворачивали и таскали туда-сюда большие камни, перелопачивали тонны гальки.