Синий треугольник - Крапивин Владислав Петрович. Страница 21
А сейчас, в вагоне, кроме этой истории про путешествие до улицы Внуковской мне снилось еще многое. И тоже хорошее. Но что именно, не помню…
Я проснулся от ветерка. От частых встряхиваний расшатанная рама со стеклом осела, и в окне была широкая щель. В нее вместе с холодком летели луговые запахи. Луга и кустарники, проплывавшие за окном, росисто блестели под утренним солнцем.
Ерошка и Еська спали порознь, каждый на своей полке. Видать, наговорились ночью и решили не тесниться. Оба завернулись в простыни с головой – значит, утренний холодок достал их, как и меня. У Ерошки торчала из-под простыни коричневая нога со светлой ступней и чистой розовой подошвой. «Как у обезьяны», – подумалось мне. Я усмехнулся – вспомнил Ерошкины стихи про макаку.
Я прислушался к себе: нет ли удивления от того, что вагон катит куда-то, хотя вечером стоял на рельсах, отрезанных от других путей? Удивления не было. Было ощущение, что все идет по заранее намеченному сюжету. Кто его сочинил, этот сюжет? Синий Треугольник? Встревожиться бы, как разумному человеку. Но и тревоги не было. А было ощущение хорошего утра.
Спал я не раздеваясь. Теперь прыгнул на пол и сразу вышел из купе. Коридор был пуст, в открытые окна врывался встречный воздух. И широко светило в них еще невысокое, с малиновым отливом солнце. Мимо вагона резво бежал березняк. Я мельком отметил про себя, что в листве у него мелькает желтизна. Странно. До осени еще далеко…
Умыться бы… Теперь, на ходу, санузел, возможно, «функционирует»?
Да, дверь туалета была отперта, кран работал. Я умылся, вытерся висевшим на крючке очень чистым вафельным полотенцем (сервис!). А когда шел обратно, навстречу попалась молоденькая проводница.
– Доброе утро. Меня зовут Катя… – и улыбнулась. Не дежурной улыбкой стюардессы, а как-то по-домашнему. Она была круглолицая, с редкими конопушками, светлыми косами. Не красавица, но… исходил от нее какой-то уют.
– Доброе утро, Катя… А тетя Кнопа спит?
– Она осталась в Малогде. Я ее сменила, перед тем, как поехали.
Спрашивать, почему поехали, как попали из тупика на рельсовую магистраль, не было смысла.
И все же я сказал:
– Неожиданно как-то поехали. Стояли, стояли и вдруг…
– Ну, отчего же неожиданно? – улыбнулась она. – Вам ведь надо в Ермильск? Ну и вот…
Мне вовсе не надо было в Ермильск. Но… видимо, кому –то это было надо. И я не заспорил, спросил только:
– А скоро Ермильск?
– Через сорок минут. Вы будите ваших ребятишек, я чаю принесу…
Я растолкал Ерошку и Еську, погнал умываться. Сказал между делом:
– Вас не удивляет, что мы катим куда-то?
– Не-а, – беспечно отозвался Ерошка.
– Как теперь домой-то попадете?
Еська глянула на меня из-за плеча и сообщила с неожиданно взрослой ноткой:
– Так и попадем. Все рельсы к дому ведут… – Потом пригрозила Ерошке: – Будешь мазать волосы слюнявой лапой, опять устрою головомойку.
– Вот воспитательница на мою голову, – обрадованно сказал он.
Пока они умывались, я побрился в коридоре, там в розетке было напряжение. Тем временем проводница принесла три стакана с чаем и пачку печенья.
– Спасибо… Дети, нашу хозяйку зовут Катя.
– Здрасте! – разом просияли они умытыми улыбками. Я полез за бумажником.
– Нет-нет, – замахала руками Катя. – Это угощенье от тети Кнопы…
Кусты сменились длинной постройкой с готическими окнами, острыми арками и башней, украшенной большущими черными часами. Вспомнился сон про золотисто-рыжего Ванечку (который отобрал у меня и Леонида коньяк). Тогда за окнами вагона проплывало похожее здание. Затем началась обычная окраина – с деревянными кварталами, среди которых кое-где торчали типовые пятиэтажки. Было много больших деревьев (и я опять заметил в листве желтизну). Заглянула Катя:
– Скоро вокзал…
Еська расчесала на косой пробор Ерошкины волосы невесть откуда взявшимся гребешком. Он с удовольствием жмурился. Я подумал опять, что такая прическа для курносого скуластого пацана – как шелковый бантик для беспризорного котенка. Но ничего не сказал.
13
Вокзал оказался небольшой, двухэтажный, но не старинный, как в Малогде, а новый, из современных конструкций, с большущими стеклами. Двухметровые буквы над крышей не оставляли сомнения, что это и правда – ЕРМИЛЬСК. Они, эти буквы, резко белели в очень синем и совершенно безоблачном небе. Синева отражалась в лужицах на асфальтовом безлюдном перроне.
Поезд, едва мы сошли, укатил дальше. Мы были одни. Зачем нас принесло сюда?
Утро, несмотря на солнечный блеск, было свежее. Зябкое даже. Еська терла себе острые локотки. Ерошка переступал журавлиными ногами. Кстати, костюмчик его не был уже столь балахонистым, как вчера. Наверно, сел после стирки. То ли у ткани было такое свойство, то ли подействовали растворенные в воде химикаты. Я подозрительно (и даже с опаской) глянул на буквы. Было как накануне: CICIROMA. Но кенгуренок был теперь похож на кузнечика – вроде тех, что на Ерошкиных носочках.
– Друзья мои, – начал я тоном умудренного взрослого. – Прежде всего надо отыскать кассу и взять билеты обратно до Малогды. Это самое разумное…
– Нет, – быстро оглянулась на меня Еська. – Самое разумное – это скорее пойти в парк Судостроителей, на аттракционы. Они сегодня работают последний день.
– Почему же последний? – бестолково заспорил я. – С чего ты взяла?
– Потому что закрытие летнего сезона.
Я досадливо сказал:
– Какое закрытие! Начало июля.
– Ну да… Вон, погляди, – хмыкнул Ерошка. Вытянул руку к левому крылу вокзала. Там на стене белел громадный макет отрывного календаря. И что я увидел? «30 августа. Среда».
– Елки-палки… Как это получилось?
– А вот так… – Ерошка зябко потер коленки, которые остро торчали ниже мятых, заметно укоротившихся штанов. Глянул на меня, не разгибаясь и вывернув шею. – Помнишь девочку с красным мячиком? Я же говорил – настукает чего-нибудь…
– Ну, идемте же скорее, – нервно поторопила Еська. – А то все лошадки разбегутся!
«Что за лошадки?»
– Ну… пошли. Только оставлю чемодан в камере хранения.
– Ни в коем случае! – испугался Ерошка. – Потом не найдешь!
– Ни в коем случае! – подтвердила Еська.
Они понимали происходящее гораздо лучше меня. Вернее, я совсем ничего не понимал.
«Еська, Ерошка, кто вы?…»
Ладно, чемоданчик был не тяжелый…
Мы пошли по привокзальной улице (тополя, киоски, невысокие дома с магазинами и аптеками). Солнце стояло уже высоко и грело теперь ощутимо. От зябкости не осталось следа. Все же лето еще… Еська шла со мной рядом, Ерошка, пританцовывая, шагал впереди (иногда машинально трогал прическу). Футляр с аппаратом висел у него на ремне через плечо. Никелированный замочек отбрасывал колючие лучи. Ерошка оглянулся:
– Дядя Слава, вспоминаешь Ермильск?
Я ничего не вспоминал. Да и что вспоминать? Улицы были такие же, как в Малогде. Даже монастырь над обрывом, когда мы вышли к реке, показался знакомым. Словно не уезжали. Вот только желтизна в кленах и тополях…
Еська и Ерошка шагали уверенно. Еська сказала:
– К воротам не пойдем, там билеты брать надо, это ого сколько стоит…
Ерошка деловито поддержал ее:
– Да, зайдем с тыла! Там в решетке дыра.
– А если поймают? – опасливо сказал я.
– Кто поймает? – удивился Ерошка. – Это законный бесплатный вход.
Мы двинулись глухими переулками, где бродили белые утки и сохли на заборах сплетенные из лоскутков половики. Потом – через пустыри, извилистыми тропинками среди высоченных сорняков с пушистыми головками и подсохшими листьями. Звенела сухая, со стрекозами, тишина. Пахло полынью и пасленом. Наконец тропинка уперлась в изгородь, сваренную из толстых арматурных прутьев (с некоторой претензией на орнамент). В одном месте прутья были разорваны и отогнуты. Дорожка вела именно к этой дыре.