Сказки о рыбаках и рыбках - Крапивин Владислав Петрович. Страница 14

– Сам понимаешь, терпеть больше сил нет. А публицистика – это рычаг…

– Рычаг… – кивнул Валентин. И посмотрел на симпатичного Костю не так, как раньше. Предложение журналиста Ржева могло быть искренним. А могло быть проверкой. Пятьдесят на пятьдесят. Тем более, что за день до того Костя обмолвился, как недавно он, знаток персидского языка, был на восточной границе в спецкомандировке. Ох, не посылают в такие поездки непроверенных людей…

Ну а если он все-таки не подставной, настоящий?

– Знаешь, Костик, не по мне это, – сказал Валентин. – Во-первых, карикатурист из меня никакой… А во-вторых… ежели что, из-за меня много невиноватых загремит. В том числе и тарасовский клуб. А там пацаны…

– Ну и ладно, оставим это, – вздохнул Ржев. – Наверно, ты прав.

Он уехал, а Валентин сумрачно и с покорностью судьбе стал ждать, что дальше: или тишина, или «дело о недонесении».

Костя оказался не «ихний»… Ох как мог возвыситься в глазах начальства ротмистр Косиков, если бы необъявленный сотрудник Свирский принес ему на блюдечке «Свободный голос»! Это ведь не рукописные прокламации бестолковых старшеклассников и не кухонный кружок читателей запрещенной повести «Венок из колючей проволоки», раскрытием которого Артур так похвалялся последнее время! Да и весь Краснохолмский штаб Ведомства ходил бы в именинниках!.. Фиг вам!

Но, думая об этом, Валентин не ощущал никакой гордости за свое молчание и оправдавшийся риск. Было только стыдно, что он колебался тогда, раздумывал…

Кстати, альманах Ржева все равно, конечно, погорел, потому что публицистика и подполье несовместимы. Но кое-что сказать ребята успели. И к тому же время наступало новое, сделать с редакцией «Свободного голоса» что-то серьезное было уже трудно. Костю лишь обругивали на всяких собраниях, но не прогнали ни из журналистов, ни даже из Федеральной лиги…

4

– Да, я был микробом, – сказал Валентин, упорно глядя в глаза Абову. – Хотя иногда слегка кусачим, но, конечно, не мыслил загрызть акулу…

Абов из-под припухших своих век смотрел на него серьезно и будто даже с сочувствием.

– Но ведь… Валентин Валерьевич… так или иначе, вы полагали, что боретесь с Ведомством, а? Правильно я понял?

– Я не боролся, – зло сказал Валентин. – Что я мог в моем-то положении?.. Бороться, это было… все равно, что щекотать соломинкой паровоз, чтобы сошел с рельсов… Но я старался убрать с пути паровоза тех, кого сумею…

– Это ведь, по сути дела, тоже борьба…

– Что ж… хорошо, если так.

– Тогда можно еще вопрос?

– Валяйте! – Валентина уже бесило от этого спокойного и какого-то простецкого любопытства.

– Я понимаю так, что вы действовали по своей совести, как она велела… Но вы же человек умный, талантливый, с моралью. Вот эта мораль ваша, она не попадала в противоречие? Вас, когда… на работу брали, вы же наверняка давали подписку не действовать во вред Ведомству… Это, конечно, не присяга, но все-таки… А вы, значит…

– Метод, с помощью которого меня «брали на работу», – с расстановкой произнес Валентин, – уже сам по себе развязывал мне руки. А кроме того… если бы мне доверяли, тогда и можно было бы требовать «преданного служения». А то ведь…

– Почему же вы думаете, что вам не доверяли?

– Я «думаю»!.. Нет, уважаемый Семен Семенович, Ведомство не та контора, где кому-то доверяют… Ваш прежний коллега Артур Косиков, при всей теплоте наших приятельских отношений, то и дело сажал меня под колпак. То ли по привычке и для развлечения, то ли выполнял инструкцию. Причем иногда совершенно по-глупому, хотя вроде и не дурак в этом деле… Знаете, наверное, толстую особу с трогательным именем Розалия Борзоконь. Вечно «молодая и начинающая» поэтесса и корректорша в «Торговом листке»… Так вот, были мы почти незнакомы, но вдруг однажды начала она меня бурно приветствовать на улице, то и дело попадаться навстречу, зазывать к себе в гости и громко поносить Лигу и правительство. Чуть не силой навязала мне видеофильм с речами эмигрантов. А потом поведала, что у нее с приятелями целая видеостудия и скоро они наладят независимую телехронику с захватом кабельного канала… Я прямо сказал Артуру: «Ты не мог подсунуть мне кого-нибудь хотя бы помиловиднее?» А он только ухмылялся, змей. Потом заявил: «Выбирать не приходится, работаем с теми, кто есть…»

– А вы не ошиблись? – настороженно спросил Абов.

– В чем?

– Я знаю эту… Борзоконь. Она же активная деятельница «Союза Петра Великого». Заядлая монархистка. Мы ее не раз вызывали для профилактики…

Валентин сказал с удовольствием:

– Монархисткой она стала после соответствующих указаний, когда исчерпала прежнюю роль… О вызовах к вам она кричит всем знакомым, а раз в неделю незаметно спешит на явку в контору «Автосервиса», с черного хода.

– Однако же…

– Что «однако же»? Мне из окна видно, с четвертого этажа, – приятно улыбаясь, объяснил Валентин. – У меня труба хорошая, двенадцатикратная, я иногда люблю понаблюдать за жизнью окрестных улиц… А что касается «Союза Петра Великого», то не станете же вы отрицать, что именно Ведомство финансирует сей славный патриотический орден?

– Стану… По крайней мере, я ничего про это не знаю. Честно вам говорю.

– Допустим, я вам даже поверил, – вздохнул Валентин. – Это, однако, ничего не меняет. Кстати, восемь лет назад я был большой теленок, не знал о вашей конторе и сотой доли того, что знаю сейчас. Хотя, конечно, и тогда не строил иллюзий насчет этой славной фирмы.

– Если не строили, зачем соглашались на сотрудничество? Странное даже… Отказались бы, и дело с концом.

– Да, а какой был бы конец? Вы знали, что деваться мне некуда… Индекс вербуемости – категория научная, все учитывает.

Абов ухмыльнулся почти как Артур (есть в них во всех что-то общее!).

– Что значит «деваться некуда»? Соблюли бы принципиальность… столь свойственную лучшим представителям нашей творческой интеллигенции.

Валентин опять откинулся к стене.

– Я, Семен Семенович, не имею оснований относить себя к лучшим представителям… И может быть, поэтому в мои принципы не входит мученичество… То есть я готов преклониться пред страдальцами за идею или за собственную внутреннюю целостность, но все же считаю, что роль мученика… это что-то противное человеческой природе. Надо быть богочеловеком, как Христос, чтобы надеяться, будто пример страданий кого-то спасет и подвигнет людей на очищение. А когда в мученики стремится простой смертный… есть в этом что-то мазохистское.

– Так что, по-вашему, героизм совсем бесполезен, что ли?

– Смотря какой… В древней еврейской истории есть предание, как повстанцы Иуды Гавлонита дали изрубить себя римским солдатам, но не обнажили мечей, потому что была суббота – день, когда религия запрещает иудеям всякий труд. Они соблюли принципиальность, проявили героизм… А в начале Второй мировой польские гусары на конях и с саблями бросались на вражеские танки. Благородно и красиво, это я без насмешки. Но не они победу сделали, а те, кто и отступать умели, и в обороне сидеть: в землю вгрызаться, вшей кормить, грязь месить…

– Мы тоже умеем, – тихо сказал Абов. – Мы ведь не эти… не гусары. И грязи не боимся.

– Да. Но не боитесь и людей с грязью смешивать… Впрочем, я сам виноват. Играл и чуть не доигрался.

– А что случилось-то? – озабоченно, будто о болезни, спросил Абов.