Славка с улицы Герцена - Крапивин Владислав Петрович. Страница 32

– Да-а! Мы с тетей Ларой в июне были у тети Маруси в Падерино и там заплутали в бору и прошли пятнадцать километров. Но, конечно, это меньше, чем ты. Да еще я не в сапогах был, а в тапочках, и без груза…

Я просто физически, всей кожей, ощущал, как растет в глазах приятелей мой авторитет. И это было чрезвычайно важно. Потому что за последние недели ему, авторитету этому, несколько случаев нанесли ощутимый урон.

Недавно мы втроем на улице играли в красных конников (рубили деревянными саблями крапиву), а мимо проходил незнакомый дядька с рослым рыжим псом. Пес шел без поводка. Ему не понравилось, как мы замахиваемся сосновыми клинками, он загавкал и бросился к нам. Виталик храбро укрылся за Володькой. Тот повел себя еще храбрее – врезал псу по морде. Дядька ухватил своего «волкодава» за шиворот и, ругаясь, оттащил. Но я все это узнал позже. А в тот решительный момент с ревом кинулся во двор и захлопнул калитку. (Кстати, такой случай был уже не первый.)

Потом я объяснял, что это у меня «нервные последствия» (повторял мамины слова). Мол, в раннем детстве на улице Герцена меня напугал скандальный соседский шпиц Марсик и с тех пор страх перед собаками «растворился в моей крови».

Володька сочувственно кивал. Он меня никогда не упрекал за все мои грехи: вранье, хитрости и (мягко выражаясь) недостаток храбрости. Это был славный такой, светловолосый и тонколицый мальчишка, рассудительный и умелый во всех делах. Мне очень хотелось быть похожим на Володьку, но порой он подавлял меня своей снисходительностью, больше, чем Виталик своими шумными разоблачениями. Впрочем, Виталик в тот раз не упрекал меня, а просто добивался полной правды. Хлопая пузырящимися губами, он требовал:

– Ты только не ври! Скажи сразу, что струсил, и тебя поймут! Просто честно скажи!

Но я не мог так честно. Я продолжал про Марсика и застарелый нервный испуг. Тогда Виталька усилил нажим:

– А если ты окажешься на фронте и на тебя фрицы выпустят стаю учёных собак? Тогда что?

– Балда ты! Какие фрицы? Их давно всех разбили!

– Ну, какие-нибудь другие враги!

– На фронте у меня был бы автомат! Я бы их всех… очередями…

– А здесь у тебя сабля была! Володька собаку по носу, а ты – драпать!

– Володька ведь, а не ты!

– Да, я тоже испугался! Но хоть не побежал!..

– Хватит вам, – негромко сказал Володька. – У каждого свой характер. И потом он укрепляется, когда люди делаются взрослые…

Я понимал, что Володька жалеет меня, и стыдливо сопел.

Так же тошно мне было и в том случае, когда я наконец решился прыгнуть с дровяного сарая в кучу опилок. Эта куча осталась после того, как Лилькин и Галкин отцы долго пилили привезенные с лесосклада бревна (целую поленницу наворотили). Девчонки бесстрашно сигали в опилки с высоты, а я никак не мог решиться. Заберусь на сарай, посмотрю и с захолодевшим животом лезу по дровяному штабелю обратно. Объясняю это дело тем, что недавно, прыгая с качелей, подвернул ногу и теперь опасаюсь снова «повредить связки». Зловредные Галка и Лилька, хихикая, рассказали Володьке и Виталику, как «наш Славик чуть не обоссался на крыше да так и не прыгнул».

– Да нога же болела! – взвыл я.

– У тебя чуть что – сразу нога болит, – напомнил Виталик. – Скажи лучше честно, что испугался. Я вот боюсь и не скрываю…

Выхода не было. Я рывком взлетел по штабелю на сарай, сжал в животе мгновенный ледяной страх и ухнул в опилки. И… ничего. Встал живой-невредимый. И уже смотрел победителем, но… вдруг подкатила неудержимая икота. Как тогда, после шаровой молнии. Крупные «ики» выскакивали из меня через короткие равномерные промежутки, как большие деревянные шарики.

Девчонки заржали.

– Не обоссался, так обикался, – сообщил длинная отвратительная Галка.

–Дура… ик… Это от сотрясения… ик… желудка…

– Скажи честно, что от испуга, – уточнил Виталик.

– Сам ты от… ик-спуга…

– Ну, чего вы, – остановил спор Володька. – Бывает, что от сотрясения…

Но я-то понимал, что он видит меня насквозь. Как и в тот раз, когда играли в «океанскую эскадру».

Тот случай был самым ранним из подорвавших мой чахлый авторитет, но запомнился мне больше других. Более горько, что ли…

Случилось это в тот день, когда в комнате рванула шаровая молния, а потом я, уже успокоенный, любовался с крыши сверкающим после дождя городом и белой башней. Тогда меня Володька и Виталик и позвали навстречу морским приключениям.

На улице Первомайской, в квартале между Смоленской и мостом через лог стояло тогда (а, может, и сейчас стоит) двухэтажное кирпичное здание, которое называлось «Маслозавод». Или говорили еще «Молокозавод». Там выпускали всякие молочные продукты. Перед Маслозаводом дорога слегка понижалась, образовывала длинную пологую выемку. Разумеется, после каждого дождя там появлялась лужа. Чем обильнее дождь, тем шире и глубже «водоем». А в тот день он получился «ну, прямо океанский». Так выразился Виталик. Он был в одних трусиках и первым ринулся бороздить водную стихию. Володька скинул свои длинные брюки (предмет моей и Виталькиной зависти), повесил их на штакетник у тротуара и тоже пошел бурлить ногами. Его сатиновые трусы вздувались, как черный парашют. Я ступил в воду последним.

На мне были штаны с лямками – те, в которых я потом путешествовал на картофельное поле.

– Да сними ты их! – посоветовал Виталька, возникая передо мной в ореоле брызг.

– У меня под ними ничего нету…

Я врал. Под штанами были, конечно, трусики, но «самодельные», из полинялого трикотажа. Мама сшила их из своих старых рейтузов – приходилось экономить на всем. И я боялся, что сейчас увидят и захихихикают: «Девчоночьи!» По крайней мере, Виталик бы точно захихикал. Да еще уточнил бы: «Я не дразнюсь, а правду говорю…» И я начал осваивать «морской простор», не сняв штанов.

Мы изображали военные корабли.

Глубина была где-то по щиколотку, а где-то и выше колен. Опасаясь, что слишком забрызгаю штаны, я не носился по воде очертя голову, как Володька и Виталик, двигался «со средней скоростью». Объявил, что я тяжелый броненосец, а броненосцы, как известно, корабли солидные, неторопливые.

– Просто ты боишься, что за штаны дома влетит, – уточнил «правдоискатель» Виталик.

Но я боялся не этого. Думал, что придем после игры к Володьке во двор (там у нас было что-то вроде «штаба»), и он скажет: «Да не стесняйся, тут же посторонних нет. Сними их, посиди в майке, а они высохнут на заборе». И опять придется врать: мол, надо скорее домой, мама ждет… А он, Володька-то, всегда чует вранье.

В общем, сидело во мне этакое внутреннее опасение, не дававшее развивать большие скорости. Конечно, я отставал, когда надо было совершать маневры в кильватерном строю.

Играть нам никто не мешал. Прохожие огибали лужу далеко по краям, по высоким дощатым тротуарам, и на нас поглядывали без интереса. Машины проходили редко. Легковые сюда вообще не совались, а если вдруг появлялся какой-нибудь ЗИС или студебеккер, мы пережидали в сторонке, пока он с бурленьем и плеском пересечет синюю от небесного отражения и сверкающую от солнца лужу. Говорили, что налетел ураган…

Чтобы отвлечь внимание Володьки и Виталика от своей тихоходности, я предложил передохнуть и придумать для всех для нас название корабля. Написать его у каждого на груди «химическим» (то есть чернильным) карандашом. Карандашный огрызок лежал у меня в кармашке штанов.

Виталик тут же сообщил, что он будет миноносец «Стремительный». И я, обмакивая грифель в воду, вывел это длинное слово повыше Виталькиного живота.

Володька сказал, что он крейсер «Варяг». Виталик выхватил у меня карандаш:

– Дай, я напишу! Я быстрее, а то ты долго возишься!

Конечно, он быстрее! То ли тринадцать букв, то ли шесть!

Впрочем, написал он всего пять букв – кривым полукругом в широком вырезе выгоревшей Володькиной майки. Тогда я со значительным видом взял у Виталика карандаш и вывел в конце слова большой «твердый знак». А Виталику важно сказал: