Славка с улицы Герцена - Крапивин Владислав Петрович. Страница 62
– А какие слова? – в тон Чижику шепнул Форик.
– Ну… вот, я придумал. Может, подойдут… – Чижик постеснялся две секунды и пробормотал:
Мы с серьезным видом одобрили заклинание. И решили так: прочитаем его хором три раза, а потом укроемся за сугробами у лестницы, ведущей на улицу Нагорную. И подождем. Вдруг змей и впрямь покажется?
Луна была такая сияющая и снег мерцал так волшебно, что появление Горыныча казалось нам вполне возможным. Вот шевельнется чешуйчатая мостовая и превратится в живую спину дракона. А над обрывом подымутся три огненные головы на длинных шеях и загнутый спиралью хвост…
Мы сидели в сугробах не менее получаса. Несмотря на лунный свет, заглушающий большинство созвездий, прямо над нами переливалась крупная звезда. Она усиливала ожидание сказки.
Один раз на искрящийся снег и чешую булыжников набежала тень. Видимо, облачко зацепило лунный диск. Но не исключено, что это была тень драконьих крыльев. Однако в тот же миг на спуске показался подвывающий автобус. Какое после этого волшебство?
Форик так и сказал:
– После такого безобразия фиг он вылезет…
– Но тень все-таки была, – заметил я, чтобы утешить нас всех, а главное – Чижика…
Хотя зачем утешения! Никакого разочарования у нас не появилось. Ощущение волшебства не исчезло. Все равно что-то было под этой луной, под переливчатой звездой.
Потом, вспоминая детство в студенческих стихах, я сочинил такие строчки:
С этим ощущением сказки, озябшие, но довольные жизнью, мы вернулись в наш кинозал под лестницей. Радостно сжевали по горячему пирожку с капустой и включили аппарат.
Форик наугад выхватил из коробки кадрик. Вставил.
Оказалось – это Любовь Орлова. То есть американская циркачка Мэри. И рядом – советские друзья и ее сын-негритенок у них на руках А вокруг – первомайские знамена.
– Это когда ее спрашивают: «Теперь понимаешь?» А она говорит: «Теперь понимаю!»
Мы все это слышали, будто наяву: и мелодию «Песни о Родине», и слова с американским акцентом:
– Теперь понимаю!
Американская артистка наконец поняла, в какой замечательной стране она оказалась. В той, где не угнетают негров, где всегда вольно дышит человек и у всех ребят счастливое детство.
Мы тоже это понимали.
А что, разве не так? Негров у нас в самом деле не угнетали. Фашистов мы победили. К Новому году обещают снижение цен на продукты и промтовары. В городе появилось еще несколько новеньких автобусов, а в кинотеатре «Темп» с завтрашнего дня пойдет цветной фильм «Сказание о земле Сибирской». Хотя и не трофейный, но, говорят, замечательный…
Конечно, кое-какие сомнения по поводу счастливого детства и всеобщей справедливости у нас возникали. Особенно у Форика – сына капитана Усольцева, героя войны, а теперь обитателя одного из северных лагерей. Но все же справедливость готовилась победить и здесь. Форику было известно, что есть надежда на пересмотр отцовского дела.
Пересмотр состоялся, только позже. Георгий Усольцев вернулся домой в сентябре пятьдесят третьего года. Однако той зимой, в конце сорок девятого, Форик верил в близкую радость. Поэтому он, как и мы, знал, что детство у нас все-таки счастливое.
Да оно и было счастливым. Потому что мы делали его таким сами. Своими руками. Как фанерный киноаппарат, кораблики из сосновой коры, ледяную гору на углу Казанской улицы, пиратские костюмы для новогоднего утренника и пугачи из медных трубок. И нашу дружбу.
А кроме того, совсем близко были зимние каникулы. Уж они-то – самое неподдельное счастье.
Босиком по Африке
Ранним слякотным утром 2 ноября 1972 года я приехал в Шереметьево, чтобы сесть в самолет, улетавший на Кубу.
Было еще темно, отражения фонарей зябко ежились в мокрых бетонных плитах. А в нашем громадном, как звездолет, четырехмоторном лайнере (это был “Ил”, не помню уж, с каким номером) оказалось тепло и уютно. Однако очень скоро тихий уют сотрясло нарастающим ревом пропеллеров. И они нас понесли сквозь дождливый рассветный воздух – круто вверх.
Какое-то время крылатая махина с дрожанием и тряской пробивала облака. И вдруг – синева! Тучи остались внизу и теперь были похожи на громадные чистые сугробы. А слева и сзади ударило в овальные иллюминаторы веселое умытое солнце.
Для тех, кто остался внизу, оно еще не взошло. Да и после восхода его не увидят за многослойной сырой хмарью. А здесь – пожалуйста! Незамутненное, первозданное.
Самолет бодро гудел, свистел искрящимися винтами: старался, чтобы солнце его не догнало. Однако наше неутомимое светило все же догоняло нас, пытаясь обойти “Ил” с левого борта. Но догоняло медленно: скорость у лайнера была ого-го какая, и потому утро растянулось на несколько часов.
Самолет мчался на юго-запад, постепенно догоняя лето. Или, по крайней мере, теплую погоду. То, что внизу нет унылой осени, стало видно примерно через час, когда облака исчезли и открыли под нами прозрачную глубину – до самой земли.
Я, к сожалению, сидел не у иллюминатора, а во втором от прохода кресле. У овального окошка удобно устроился самый пожилой член нашей писательской делегации – известный казахский драматург. Мы звали его, разумеется, Аксакалом. Между ним и мною углубилась в кресло наша переводчица – крупная дама средних лет, с высокой черной прической. непростым (как мы уже поняли) характером и привычкой восклицать в моменты удивления по-испански: «Фантастико!» Ей хотелось быть похожей на испанку, но мы про себя звали ее на французский манер – Мадам.
Слева сидел Барбудо – молодой огнебородый зам редактора детского литературного журнала.
Понятно, что мое место было не самым удобным для наблюдения из иллюминаторов. Поэтому я в конце концов перелез через добродушно ворчащего Барбудо и встал в проходе. Теперь можно было смотреть сразу в несколько окошек. И земля под таким углом была видна гораздо лучше.
Внизу медленно двигались острые зеленые хребты Югославии. Кое-где на склонах виднелись проплешины глинистого осеннего цвета, но в общем было впечатление, что там – полное лето.
Потом началась Италия: Средиземное море с неподвижной бирюзовой рябью, изумрудные грудки островов, желтая кромка берега в снежной оторочке прибоя. А дальше – покрытая растительностью суша с частыми вкраплениями очень синих озер…
Из-под алюминиевого дрожащего закрылка выполз белый городок с крошечной колокольней. Среди зелени я разглядел похожее на ребристую подкову строение. Что это? Стадион? Или развалины древнего амфитеатра?
Мне вдруг представилось, как там, на бугристых, прогретых солнцем камнях стоит, задрав голову, мальчишка. Этакий Пепе из горьковских «Сказок об Италии»: тощий, смуглый, с дырами на мешковатых штанах и цветастой рубахе. Смеется и машет рукой нашему «Илу». Я улыбнулся и тоже помахал мальчишке (мысленно). И услышал голос стюардессы в динамике:
– Уважаемые пассажиры! Через десять минут будем пролетать Рим…
– Фантастико! – возгласила в своем кресле Мадам.
Никакого Рима я не увидел, хотя динамик повторил обещание по-испански и по-английски. По-прежнему тянулись мелкие белые городки. Может, это были римские окраины, а сам Вечный город оказался под брюхом «Ила»? Я глянул под ноги: словно пробил взглядом ковровую дорожку, дюралевую палубу, груды чемоданов и сумок в багажном трюме и клепаную обшивку. Они словно стали стеклянными. И представилось, как за этим стеклом подо мной плывут кварталы, башни, мосты, древние акведуки, поломанная чаша Колизея, купол собора Святого Петра…