Тополиная рубашка - Крапивин Владислав Петрович. Страница 21
Нюра, однако, никого не разбудила. С полчаса я слышал сквозь заколоченную дверь, как она постанывает и стучит зубами на своей лежанке, потом опять стало тихо. Я поднялся…
На этот раз я добрался до бани без приключений. Оконце не светилось. В бане было пусто. Исчез дощатый стол, исчезли прялки, ткацкий станок, швейная машина. Это я определил на ощупь, потому что стояла темнота. Луна пряталась за тучами, а лампочка не зажглась, сколько я ни щелкал выключателем.
На мой робкий оклик никто не отозвался.
Сразу, отчетливо и полностью понял я, что сказка кончилась. И даже показалось, что ничего не было: ни ведьм, ни тополиной рубашки, ни Хозяина. Может, я все придумал, а теперь просто так пришел сюда? Я готов был поверить в это, да только откуда бинты и ноющие царапины?
Впрочем, к утру царапины перестали болеть и засохли. Бинты я размотал. Правда, пришлось натянуть длинные штаны и раскатать рукава у ковбойки, потому что выглядел я все-таки ужасно ободранно. Маму я убедил, что совершенно здоров, и помчался к друзьям на улицу Герцена.
Там, во дворе, я увидел Вовку Покрасова, Тольку Петрова, Амира и еще нескольких ребят. Был среди них и Лешка Шалимов. Оказалось, его пригласили, чтобы он помог решить сложный вопрос: как достать из развилки тополя Вовкин самолет. Вовка соорудил модель из дранок, бумаги и резины, и они с Толькой пустили эту штуку из окна Толькиной квартиры, со второго этажа. Самолет сделал вокруг тополя вираж и застрял в разветвлении ствола. В таком месте, куда никому не удавалось добраться.
Когда я подошел, все обрадовались:
– Ура, Славка достанет!
Лешка хлопнул меня по спине и сказал:
– Давай проявляй свои способности.
Я покачал головой:
– Не могу.
Толька Петров сразу разозлился:
– Почему не можешь? Надорвешься, что ли?
Я понимал, что хитрить бесполезно. И сказал сразу:
– Всё, ребята. Отлетался я. Больше уже никогда не смогу.
Они сразу поняли, что это всерьез.
– А что так? – сочувственно спросил Вовка Покрасов.
Ответить я не сумел, потому что заскребло в горле и защипало в глазах. Чтобы этого не заметили, я запрокинул лицо и стал смотреть на застрявшую модель. Ее растрепанный хвост косо торчал из развилки. А на тополе трепетали и тихонько лопотали о чем-то листья… А может, они мне что-то лопотали? Может, сказать хотели что-то, утешить? Наверно, так и было! Это же м о й тополь, в моей крови капелька его сока! Значит, он меня понимает…
– Подождите, парни, – сипловато от подступивших слез сказал я. – Отойдите пока… Я попробую…
Они, конечно, ничего не поняли, но послушно отступили от меня и от тополя, а я шагнул к стволу, погладил бугристую кору. Даже щекой к ней прижался. И прошептал:
– Ну зачем тебе этот самолет? Отдай… Вовка с Толькой делали, старались… Ну, пожалуйста…
Может, и правда тополь услышал и встряхнулся. А может, ветер дунул покрепче. Похожая на крылатую табуретку модель вывалилась из развилки и с треском приземлилась у крыльца.
– Ну и дрова, – сказал Лешка Шалимов. – Стоило из-за такой развалины шум подымать…
Вовка и Толька ответили, что им и такая модель хороша, а кому не нравится, пускай делает сам. Дровами обзывать каждый может, а вот смастерить что-нибудь…
Они понесли свою летающую табуретку ремонтировать, почти все ребята пошли за ними, а Лешка и я сели на крыльце.
Лешка поглядел на меня сбоку и спросил осторожно:
– Так что с летаньем-то с твоим? Разучился, значит?
– Не в том дело, что разучился. Просто рубашка изорвалась. Ну, та, с листиками. А я только в ней мог…
– И починить нельзя?
Я помотал головой.
– Ну, ничего. Все же ты кое-что успел, – сказал Лёшка. Он был мудрый человек. – Другие всю жизнь проживут, а взлететь ни единого разика не могут. А ты вон сколько летал. Что было, то было…
И мне стало гораздо легче. Даже веселее. В самом деле, подумал я, мне повезло. Я летал. Это было, и эту частичку жизни, эту сказку у меня никто не отнимет, потому что я всегда ее буду помнить… Конечно, я не так четко это думал, как пишу сейчас. Но все равно я это чувствовал.
“А может быть, и еще когда-нибудь удастся полетать”, – сказал я себе в утешение.
– А может быть, и еще когда-нибудь полетаешь, – сказал Лешка. И я был ему очень благодарен.
Жизнь побежала, как прежде. Обычная летняя мальчишечья жизнь: с купаньем, с футболом, с вечерними играми в мушкетеров и сыщиков-разбойников. Приходилось, конечно, и в магазинных очередях стоять, и на рынок ходить за картошкой, и с Леськой нянчиться (а он вредный такой рос, паршивец). Но все-таки свободы мне хватало. Как убегу в середине дня в дяди Борин двор под тополем, так и живу там до сумерек.
Правда, сумерки теперь наступали раньше: незаметно подобрался август. Был он нежаркий, но солнечный, с ласковым теплом, с паутинками в тихом воздухе. Листья тополя начали кое-где желтеть и подсыхать по краям. Но это было еще лето!
В один из таких дней к нам в город приехал театр из Тобольска. Для ребят он показывал “Снежную королеву”. Спектакли шли в летнем павильоне, в саду напротив городской библиотеки.
Я у мамы выпросил трешку, но билеты в кассе оказались распроданы. Мы с Вовкой, Толькой и Амиром грустно сидели на лавочке под березами и смотрели на счастливчиков, которые показывали контролерше синие билетики и проходили внутрь.
– Может, попробуем “на протырку”? – предложил Амир.
– Ага, попробуй, – сказал Вовка. – Вон какая ведьма сидит…
Контролерша была хмурая, толстая, в очках и надвинутом на лоб платке. При слове “ведьма” меня будто подтолкнули. Я пригляделся. На мясистом лице контролерши торчали коричневые волосатые бородавки. Сердце у меня стукнуло.
Я поднялся и начал прохаживаться у входа в театр.
Конечно, я ни в чем не был уверен. Ведь я ни разу не видел ржавых ведьм при свете дня и сейчас вполне мог ошибиться. Тем более что старуха не обращала на меня ни малейшего внимания.
И чего я тут топчусь? Глупо. И ребята уже смотрят на меня с ухмылками…
В дощатом павильоне протренькал второй звонок. К входу пробежали две опоздавшие девчонки с бантами, и контролерша осталась одна. Грузной своей фигурой она полностью загораживала дверь. Я тихонько плюнул с досады и пошел к ребятам… И услышал за спиной бубнящий голос:
– Ну-к, ты чё пошел-то? Подь сюды…
Я подскочил. Бабка глядела булавочными глазками сквозь очки. Степанида или нет? Она кивнула в темную глубь павильона:
– Иди. Да только тихо там, в уголке сядь…
– Не… – вздохнул я и оглянулся на скамью. – Без ребят я не могу.
– У, шалапуты. Ну дак зови быстро, чё стоишь…
Я возликовал и махнул Тольке, Вовке и Амиру. Их сдуло со скамьи…
И еще была встреча.
На углу Первомайской и Герцена, рядом с городским театром, продавали мороженое. Замечательное мороженое, сейчас такого не делают. Его черпали ложкой из жестяного бачка, обложенного кусками льда, набивали в формочку, где лежала вафля, накрывали другой вафлей (тоненькой и хрустящей) и выдавливали из формы плоский снежно сверкающий цилиндрик. Идешь по улице, лижешь его молочные, льдисто-сахарные бока, и весь белый свет кажется прекрасным…
У меня были три рубля, а маленькая порция стоила как раз трешку. Я стоял и терзался: купить мороженое или оставить, деньги на кино? В “Темпе” шла прекрасная комедия “Цирк”.
Наконец я трезво рассудил, что кино – это почти два часа удовольствия, а мороженое – не больше чем на десять минут. И решил, что лучше попрошу у продавщицы бесплатно кусочек льда. Его можно бегом донести до двора, а там сунуть за шиворот Вовке или Амиру (рыжему Тольке не надо – он лишен чувства юмора). Если продавщица – тетка не сердитая, лед она даст…
Я подошел. Продавщица была молодая. Высокая, с круглым лицом и… с глазами Насти. Только у Насти под глазами всегда были тени и морщинки, а у этой – ничего подобного. Я растерянно остановился. Мы встретились взглядами. Она смотрела весело, но непонятно.