Топот шахматных лошадок - Крапивин Владислав Петрович. Страница 27

Костя не знал, что ответить, поэтому неловко кивнул и полез в машину.

А когда выехали из аллеи, он попросил:

– Останови. Я пройдусь пешком. Тут ведь недалеко…

Вадим не спорил. Сказал:

– Ну, смотри…

– Я смотрю… – Костя толкнул ногой чехол ракетки.

– Шарик при тебе?

Костя хлопнул по груди (и опять ощутил в кармане конька).

– Гуляй, – разрешил Вадим. – А я тогда вернусь к Сереже, есть еще дело… Кстати, мы служили на одном корабле, он был радистом…

Вадим уехал, а Костя свернул в переулок, показавшийся ему знакомым. Он думал, что выйдет на Институтскую улицу. Но оказался почему-то среди кирпичных стен с редкими окнами, а потом на незнакомой узкой площади, посреди которой торчала странная треугольная штука. "Ну, дела!.."

Было безлюдно. "Дзын-нь", – тихонько отдалось в ушах и, казалось, качнулся воздух. Наверно, это от жары…

Справа виднелись красные старинные здания, слева пестрые магазинчики и мастерские, впереди поднималась над вытянутым двухэажным домом зубчатая башня. Башня была, кажется, знакомая. "Значит, там улица Рылеева…"

Костя зашагал по дышащей теплом брусчатке с торчащей из щелей травой и желтым мелкоцветьем.

Из-за треугольного сооружения ("Это же солнечные часы!") вышли навстречу трое: два мальчишки и девочка.

– Костя! – сразу сказала девочка.

А мальчишки ничего не сказали, но смотрели по-хорошему, без подозрительности и вредности. Один был ростом с Костю, другой пониже и очень тонкий – красный трикотаж висел на нем, как флажок в безветрие. А белые волосы – такие легкие, что шевелились в поднимавшемся от нагретых камней воздухе.

– Мальчики, это Костя, – сказала Белка спутникам. А Косте: – Это Вашек и Сёга… Ты как здесь оказался?

– Да случайно… Ходил по одному делу… к знакомым. Хотел сократить обратный путь и забрел сюда. Сроду здесь не бывал. Странное какое-то место…

– Здесь хорошее место, – строго сказал белоголовый Сёга. А Вашек опять ничего не сказал, но Косте показалось, что он смотрит с ожиданием. Наверно, братья знали уже, что он не просто Костя, а Костя Рытвин.

И тогда он толкнул ногой чехол и досадливо сообщил:

– Я говорил с отцом про больницу. Но никакого прока. Непрошибаемо это…

Старший из братьев Горватовых кивнул. С пониманием. Этого, мол, следовало ожидать, ты не виноват. А Сёга пристально смотрел Косте в грудь, на карман.

– Да, вот! – спохватился Костя, выдернул тяжелого костяного конька. Протянул его Сёге на ладони. – Это ты собираешь лошадок?

Сёга засветился, как включенный торшер…

Вторая часть

Гироскоп

Луиза и Пространственный Абсолют

Валерий Эдуардович Рекордарский – профессор-доктор, высший магистр, академик, член всяких ученых комитетов, советов и обществ, автор многих научных статей и книг – знал про себя (подобно древнему философу Сократу), что он большой невежда. По крайней мере в области альтернативной физики и математики аномальных пространств – той области, где он считался ведущим специалистом. Валерий Эдуардович признавался себе, что не понимает в этих проблемах почти ничего. Слегка утешало его лишь то, что другие понимали еще меньше. А если и не меньше (как, например, Иннокентий Пятёркин, известный под псевдонимом Тюпа), то все равно бестолковее. В силу недостатка опыта и классификаторской практики, эти специалисты, как правило, не могли привести свои знания, наблюдения и опыты в систему. А высший магистр кое-что мог. Это и создало ему недосягаемый авторитет.

Например, он все-таки сумел неопровержимо доказать существование четвертого вектора, который вместе с тремя другими активизировал на данном участке планеты очередное аномальное пространство. Мало того, профессор установил, что вектор этот на линейном протяжении в плоскости АБС/Rn совпадает с меридианальным вектором С. и Я. Скицыных, что само по себе уже было сенсацией.

Однако что это давало в итоге? Ни источник, ни природа вектора оставались неизвестными. Был ли он «струной», возникшей в результате резонанса каких-то неведомых энергий с меридианом Кристалла (упоминание о котором в официальных академических кругах до сих пор считалось ересью), или лучевым сигналом, направленным из неведомой точки антимира? "А холера его знает", как любит выражаться восьмилетний обитатель Институтских дворов, очень воспитанный Славик Ягницкий.

Но и холера, конечно, не знала!

А сюрпризы четвертого вектора были непредсказуемы. Совпадая, казалось бы, с меридианальным вектором, он тем не менее проявлял немалую самостоятельность и демонстрировал фокус за фокусом. Выяснилось, например, что он претендует на роль… четвертой стороны треугольника!

Бред, скажете вы! Конечно, бред несусветный! Даже с точки зрения альтернативной физики-математики, богатой всяческими парадоксами!.. Ну, ладно, теоретически это еще можно было как-то допустить. Но ведь сказывалось и на практике! Например, стало ясно, что конфигурация данного пространства наделена некоторыми свойствами квадрата (оставаясь при этом треугольной!). Площадь ее оказалась равна не половине произведения основания на высоту, а полному произведению! Немудрено, что ее территория, будучи вдвое больше видимой, втягивала в себя многие кварталы и площади, которые, на первый взгляд лежали за ее пределами…

Впрочем, это ничему не вредило и даже приносило пользу. Очевидно, благодаря такому свойству конфигурации Институт сумел много лет почти незаметно и без больших проблем существовать на одном пространстве с Госпиталями. Обосновать этот факт с позиций науки профессор смог лишь недавно. Причем обоснование это никак не способствовало разрешению других загадок.

А загадок было пруд пруди.

Случалось, что оставшись один, профессор (который на людях был неизменно бодр и деятелен), от сознания своей беспомощности впадал в меланхолию. А в меланхолии он делался сентиментальным. Ложился на древний, воющий ржавыми пружинами диван (имущество институтского фонда) и печально звал:

– Кыса, иди ко мне, пожалей папу…

Луиза (если была дома) шла. Устраивалась у «папы» под мышкой (то есть между отодвинутой рукой и боком) укладывала ему на плечо лапки, а на них усатую голову с прикрытыми глазами. "Мр-р".

– Ты одна у меня утешительница… – с детской слезинкой в горле, говорил профессор. Луиза не спорила…

Около трех лет назад Валерий Эдуардович подобрал на мокром снегу тощего черного котенка – тот беззвучно разевал розовый рот и, видимо не мог уже двигаться. Профессор принес его за пазухой домой. Георгина Мефодьевна, супруга профессора, сказала, что теперь в доме появилось второе неприспособленное к жизни существо (первым был, естественно, муж). Но кошечка, названная Луизой, оказалась приспособленной. Быстро подросла, сделалась изящной и самостоятельной, полюбила прогулки по Институтским дворам и познакомилась с многими студентами и ребятишками. Была доброжелательна и ласкова, и никого не пугала, если вдруг пересекала дорогу. Случалось иногда, что она не возвращалась к вечеру и пропадала на двое-трое суток. Валерий Эдуардович тогда не находил себе места. Но Луиза в конце концов являлась и слегка виновато терлась мордой о профессорские брюки.

– Вы эгоистка, сударыня – скорбно укорял ее профессор. – Я из-за вас не спал две ночи… Ты же знаешь, как я тебя люблю, глупое животное…

– Мр-р, – отзывалась Луиза, что означало: "Я тебя тоже…"

Она в самом деле любила профессора. Случалось, что часами неподвижно сидела на кафедре, когда он читал лекции. К этому все привыкли. Изредка Луиза рожала разноцветных котят. Вскоре их, подросших, нарасхват разбирали восторженные студентки и сотрудницы института. Иметь "котеночка от Луизы" считалось признаком престижа и хорошей приметой.

…Улегшись под мышкой у «папы», Луиза начинала уютно мурлыкать и погружалась в полудрему. А Валерий Эдуардович пел песенку. Он провалился бы сквозь пол от великого смущения, если бы ее услышал кто-то другой, кроме его любимицы. Слова и мелодия были похожи на простенькую новогоднюю песенку давнего профессорского детства: