Журавленок и молнии - Крапивин Владислав Петрович. Страница 19

У Капрала затуманилось красивое лицо, он виновато улыбнулся:

– Да дело-то обыкновенное… Честно говоря, перебрали мы вчера на дне рождения у одного корешка. Тебе этого не понять, да и слава богу. Не надо… Только поверь мне, грешному: голова трещит, будто в ней рота барабанщиков, и муторно так, словно мыла наелся.. Вон и Студент слегка бледный…

Он говорил тихо, доверительно и смотрел на Горьку с надеждой, словно тот и в самом деле мог помочь.

Горька ощутил симпатию и жалость к страдающему Капралу. И легкую гордость оттого, что знаменитый Капрал не грозит, не требует, а так по-доброму просит о помощи. Но о какой? На бутылку ему, что ли, надо? Горька добросовестно вывернул карманы, вытряхнул крошки и несколько медяков.

– Вот, все… – Он честно взглянул в печальные глаза Капрала.

Капрал вздохнул и качнул головой:

– Да нет, не то. Все на деньги не измерить… особенно, когда их нет… Понимаешь, тут надо немного смелости. Конечно, не.как в партизанском отряде, но все-таки… Найдется у тебя?

В Горьке опять задрожала тоскливо-тревожная струнка. Он пожал плечами.

– Найдется, – уверенно сказал Капрал. – Да и задача-то пустяк. У магазина сейчас будут разгружать ящики с коньяком "Белый аист". Никто за ними толком не смотрит, грузчики мотаются туда-сюда. Протопаешь мимо ящиков, дернешь одну бутылку, сунешь вот в эту сумку, обойдешь кругом квартал – и сюда. Нас там всякая собака знает, а на тебя и не взглянут. Сделаешь?

– Нет… – сказал Горька, осипнув от страха. И неловко затоптался на месте.

Капрал без улыбки смотрел, как он топчется. Потом сказал со вздохом:

– Ну, нет, так нет. А может, решишься?

– Нет. Пустите меня, – опять пробормотал Горька, пряча глаза.

– А кто тебя держит? Иди, – проговорил Капрал. – Только условимся по-джентльменски: про наш разговор никому. Понял?

– Понял, – торопливо согласился Горька и оглянулся на дверь. Выход был свободен. Горька обрадовался… и не пошел. Виновато посмотрел на Капрала, будто в чем-то обманул хорошего человека. Капрал сказал ему ласково:

– Ты ведь не боишься. Ты это с непривычки. Думаешь, наверно, что нехорошо, мол… А какая разница, кто эту бутылку выпьет? Мы для поправки здоровья или какие-нибудь алкаши, которые работу прогуливают? Или думаешь, государство обеднеет на десятку?

Горька не думал про государство, он думал про себя.

– Если поймают…

Капрал засмеялся:

– Да кто тебя поймает? Если даже увидят, разве догонят? Да и не увидят…

– Ну, а поймают, так что такого? – с писклявой усмешкой вмешался Шкалик. – Ты скажи, что коньяк хотел вылить, а бутылку сдать, чтобы двенадцать копеек получить.

– Точно, – согласился Капрал. – Посмеются да отпустят. Ну, может, пинка дадут… Да чушь это, никто не увидит. Зато от нас будет тебе вечная благодарность и защита от недругов. А?

Потом, вспоминая все, что было. Горька так и не мог понять, почему он согласился. Боялся Капрала и его дружков? Пожалуй, нет. Мстить они не стали бы, слишком мелкая он для них личность. Да и связываться с сыном милиционера – себе дороже. Пожалел Капрала? Может быть, самую чуточку. Но не настолько, чтобы идти из-за него на риск. Обрадовали слова о благодарности и защите? Пожалуй, обрадовали, но все же не в этом дело. Хотел доказать, что не трус? Кому? Себе? Про себя он и так все знал. Капралу и его компании? А зачем? Все равно они жулики…

И все же пошел. Будто его заколдовали. Вместо того, чтобы кинуть в траву сумку и рвануть домой, он деревянными шагами двинулся в переулок.

От крыльца магазинчика отъехал крытый грузовик, у входа осталось несколько ящиков, в которых блестели стеклянные горлышки. Два дюжих дядьки подхватили пару ящиков, крякнули и потащили в магазин. Прохожих не было. Оглушительно звенел в ушах августовский полдень. Горька с застрявшим в горле страхом боком подошел к ящику и липкими пальцами вытянул узкую бутылку. Шагнул в сторону. Брючина зацепилась за полуоторванную жестяную полоску на ящике. Полоска задребезжала. Ее звон показался Горьке громом небесным.

Горька замер, будто надетый на громадную стальную спицу. И сквозь грохот и звон услышал:

– Ах ты, жулик проклятый!

На крыльце стояла грузная тетка и смотрела на Горьку пронзительными глазами.

Пробитый ужасом, как ударом тока, Горька дернулся и остался на месте. Бутылку он держал перед собой, не решаясь ее ни уронить, ни поставить обратно.

– Ах ты, сопляк! А ну иди сюда! – сказала тетка, будто не сомневаясь ни капельки, что Горька и в самом деле пойдет.

И он пошел. Как под гипнозом. На ослабевших ногах. По-прежнему держа бутылку в согнутой руке на уровне груди.

Тетка дождалась его, взяла за шиворот и крепко огрела сумкой, в которой лежали тугие кульки.

…Он оказался в комнатушке с письменным столом, за которым сидела молодая крашеная женщина в белом халате. Она сразу стала кричать на Горьку. Тетка, которая привела его, тоже кричала и один раз хлопнула по шее. Грузчики стояли в углу и добродушно гоготали. Потом в комнату втолкнули Шкалика. Он дернул плечом и презрительно скривил губы.

Сквозь отчаяние и страх Горька все же сообразил, что Шкалик, видимо, следил за ним, был неподалеку. Значит, его тоже заподозрили и поймали. Украдкой Шкалик показал Горьке кулак. Наверно, хотел напомнить, чтобы Горька молчал про Капрала.

Горька пытался захныкать, что больше не будет, и бормотал что-то про двенадцать копеек, но его не слушали. Женщина в халате куда-то позвонила. Через какое-то время (заполненное для Горьки безнадежным ужасом) приехал милицейский фургончик…

Потом была серая комната, где пахло клеем и едкой известкой. В окне за решеткой в виде солнечных лучей светился и звенел такой радостный и свободный мир, теперь недоступный для Горьки. За столом Горька увидел пожилую женщину в форме лейтенанта милиции. У нее было усталое и скучное лицо.

Женщина открыла серую папку, посмотрела на Горьку и Шкалика почти ласково, встряхнулась и бодро спросила:

– Ну что? Будем отпираться или сразу все скажем честненько? Как у нас насчет совести?

Шкалик закатил истерику. Он зарыдал, затопал ногами и взахлеб закричал, что стало уже невозможно выйти на улицу. Что такого он сделал? Шел мимо магазина, а его хватают как вора! Есть в Советской стране такие законы, чтобы ни с того ни с сего хватать? Да что же это такое?! В чем он виноват?! Взрослого бы, небось, не схватили! Взрослый знает, что делать: он и к прокурору пойдет, и в суд, и в газету напишет! А с маленьким все можно, да?

Была в слезах и ярости Шкалика такая неподдельная правота, что лейтенантша растерялась. К тому же Шкалик упал на деревянный диванчик и крепко стукнулся лбом о подлокотник. Прибежала девушка-сержант, Шкалику дали воды, велели успокоиться и отпустили. Уходя, он напомнил Горьке залитым слезами взглядом: "Не болтай"…

Горька, всхлипывая, покорно рассказал историю, как хотел сдать бутылку, чтобы получить деньги на кино.

– Так-так, – покачивая какой-то домашней, не милицейской прической, сказала лейтенантша. – С этого все и начинают. Жаль мне тебя, но родителей придется для беседы пригласить. И, возможно, оштрафовать. Где ты живешь?

Горька знал, что изворачиваться бессмысленно. Морщась от слез, назвал адрес, потом – как зовут маму и папу.

– Место работы родителей?

Услыхав о работе отца, лейтенантша отложила ручку. Что-то изменилось в ее лице.

– Как? Значит, тот самый Геннадий Сергеевич Валохин, старшина? Ну и ну… Ладно, иди домой, Горислав Валохин, а папе я позвоню. Надеюсь, папа займется твоим воспитанием…

Горька знал, что "папа займется"…

Страх у Горьки сначала поубавился, когда он оказался на улице. Все-таки кругом был простор и была свобода. Но Горька понимал, что свобода эта обманчивая. Куда он денется? Бежать? Все равно сыщут, доставят обратно через детприемник. Еще хуже будет.

От досады и отчаяния Горька закинул в траву сумку Капрала. Он знал, что на этот раз отец не будет горячиться: тут не двойка в дневнике и не ведро с мусором, которое Горька забыл вынести… Станет тихо-тихо, мама уйдет на кухню, прижав к лицу руки, и в этой тишине отец спокойно скажет: "Ну-ка иди сюда… Значит, воровать начал? Хочешь, чтобы отца прогнали с работы? Не выйдет, лучше я тебя сам…" Потом начнут слабо звякать колечки портупеи…