Когда пришли триподы - Кристофер Джон. Страница 19
Анжела выложила им новость, а я не мешал ей.
Когда она кончила, Марта сказала:
– Ужасно. – Она помолчала. – Но ведь до завтра шапки не появятся? Я уверена, он сумеет убежать. Энди изобретателен.
Я ответил:
– В доме полицейского есть комната, похожая на камеру. Нам говорил Йон. В двери наружная задвижка и два замка, а единственное окно – в трех метрах и забрано решеткой. Тут никакая изобретательность не поможет. Без помощи он не сможет уйти.
Она покачала головой:
– Хотелось бы что-нибудь сделать.
– Мы должны.
– Ты не понимаешь. – Она выглядела усталой и сердитой, а на лице ее было то упрямое выражение, которое появляется у взрослых, когда они тебя не слушают. – Мы не можем.
Я повторил, стараясь быть терпеливым:
– Но мы должны.
Марта сказала:
– Йон рассказал нам о шапках, когда вас не было: он встретил знакомого в шапке. Мы решали, что делать. Здесь оставаться нельзя. Через несколько дней придут и сюда с шапками.
– Что касается Энди, вопрос не дней – ему наденут завтра утром.
Она не обратила на это внимания.
– Твой отец и Йон выработали план. Ты знаешь железнодорожный тоннель вверх к Юнгфрау?
Я кивнул. Я был там, когда в первый раз приезжал в Швейцарию. Колея проходит по дальней стороне глубокой долины, отделяющей Фернор от склонов Айгера. Поезд по тоннелю поднимается внутри горы, ему требуется почти три часа, чтобы достичь конечной станции, где расположены отель, лыжная база и астрономическая обсерватория.
– Отель и дорога закрыты из-за чрезвычайного положения, – продолжала Марта. – Йон говорит, что мы можем скрываться внутри тоннеля. Он защитит от непогоды, а в отеле может быть пища. По крайней мере убежище на время. Лучше, чем оставаться здесь и позволить надеть на себя шапку.
– Звучит прекрасно, – сказал я. – Я целиком «за». Как только вернем Энди.
Лицо ее приобрело гневное выражение, это значило, что она чувствует себя виноватой.
– Мы не можем. Во-первых, необходимо время. Йон хочет сходить на разведку, прежде чем мы все туда переберемся. Но есть еще кое-что. Швейцдед умирает. Он может протянуть несколько часов или дней, но не больше.
– Не вижу, в чем разница. Если он умирает, значит, умирает.
Она хрипло сказала:
– Может, и не видишь. В твоем возрасте. – Это уже подавление. – Но Швейцба и Ильза – для них разница есть. Мы не можем взять его с собой, а они не пойдут, пока он жив. Нам нужно продержаться еще несколько дней. Если попытаемся освободить Энди, расшевелим осиное гнездо, чем бы эта попытка ни кончилась. Они придут сразу.
Она посмотрела на меня и негромко добавила:
– Мне жаль. Энди мне нравится.
– А если бы это был я? – спросил я. Марта не ответила. – Или Анжела?
Я повернулся к отцу, который все время молчал:
– Мы ведь не оставим его? Он просил рассказать тебе, что случилось. А я ответил: «Все будет в порядке – я расскажу папе».
Он не смотрел мне в глаза. Сказал:
– Мне тоже жаль. Но Марта права. У нас нет выбора.
На полпути к деревне я остановился. Чувство собственной глупости придавило меня почти физической тяжестью. Глупости и неблагодарности. Я подумал обо всем, что сделал папа, чтобы увести нас от триподов, – поездка на Гернси, угон самолета, приезд сюда. И теперь у него новый план, как сохранить нашу безопасность. Что заставляет меня считать, что я знаю, что делать, лучше, чем он?
Марта права: неудавшаяся попытка освобождения всех подвергает риску, даже если я проделаю ее в одиночку. И даже если папа сделает вид, что отказывается от меня, чтобы спасти Ильзу и остальных, все равно я привлеку опасное внимание к гостинице.
Я все обдумал хладнокровно, спокойно, рационально. Был ранний вечер, неожиданно холодный; горы четко вырисовывались на фоне темно-голубого неба; на западе, где село солнце, небо было желтым. Где-то, невидимая, прокричала сойка, должно быть, ищет корм.
Но я ощущал еще кое-что – за холодной рациональной мыслью. На этот раз не холодное – чувство облегчения, такое сильное, что мне хотелось крикнуть навстречу молчаливым горам. Я знал, что боюсь идти в деревню, но не понимал, насколько боюсь. Ужас, еще более сильный, чем на самолете, летевшем в Женеву.
Я стоял, глядя на крыши деревни и на поднимающийся почти вертикально дым из труб. Красочная и в то же время обычная сцена, только люди под крышами утратили нечто, делавшее их людьми, – свою индивидуальность и волю действовать как свободные мужчины и женщины. Но их индивидуальность была отнята у них насильно; я отдавал свою из трусости.
Я вспомнил, что говорил папа о Марте и полицейской машине. Бывают времена, когда все, что ты можешь сделать, – это нажать на акселератор и рисковать. Я знал ответ на вопрос, который задавал себе в самолете: не лучше ли позволить надеть на себя шапку, но оставаться живым. Глубоко вдохнув морозный горный воздух, я двинулся дальше по склону.
9
Было уже темно, когда я достиг деревни: ночь в горах наступает быстро. Первой моей целью было узнать, где держат Энди, и я решил действовать напрямую. Я сказал Марте, что иду в свою комнату читать, и прихватил с собой несколько книг как доказательство. Они были в моих руках, когда я нажал звонок у дома полицейского.
Внутри тяжело прозвучали шаги, и я приготовился к встрече с отцом Руди. Но дверь открыла его мать. Она удивленно посмотрела на меня.
– Ach, so. Der Englander… Was willst du?
– Почитать. – Я показал ей книги. – Для моего друга Энди.
Она сказала что-то, чего я не понял. Я покачал головой, и она заговорила по-английски:
– Ты дать книги мне, чтобы я дать их твоему другу?
Это не поможет. Я спросил:
– Я могу повидаться с ним?
Она с сомнением покачала головой. Я услышал голос Руди. Они о чем-то быстро поговорили, и она знаком пригласила меня войти.
Руди сказал мне:
– Тебе нельзя видеться с Энди без позволения моего отца. Он пошел в деревенскую гостиницу, но скоро вернется. Подождешь?
По крайней мере я в доме, хотя дальнейшее не очень обнадеживает. Почему я просто не оставляю книги, чтобы их передали Энди; я был уверен, что отец Руди именно так и скажет.
Фрау Грац, хоть и сомневалась, впускать ли меня в дом, принесла бутыль домашнего лимонада и шоколадное пирожное. Она дала и Руди. На столе лежала его тетрадь для уроков. Я кивком указал на нее и сказал:
– Продолжай. Я не хочу мешать.
Он пожал плечами:
– Это Naturwissenschaft. Наука, по-вашему. Скоро мы кончим ее изучать.
– Кончите? Почему?
– Старший учитель сказал, что Naturwissenschaft больше не нужна. Теперь, когда правят триподы, наука не нужна.
Я понимал причину этого. Наука – часть независимого мышления, а оно для человечества в прошлом.
Я посмотрел на Руди. Я практически ничего не знал о нем, но он не выглядел довольным, когда я говорил о том, что Энди ожидает шапка. Мать его была в кухне, напевая что-то под радио.
Я негромко сказал:
– Говорят, триподы – наши друзья, все, что они делают, – к лучшему. А ты как считаешь?
Он молчал. Если я ошибся, он, вероятно, расскажет отцу, и это все кончит.
Но он наконец ответил:
– Энди не хочет носить шапку?
Я зашел слишком далеко, чтобы отступать.
– Нет. И я не хочу. А ты?
Он перевел дыхание.
– Не хочу. Я ненавижу шапку!
Руди сказал, что выпустить Энди нетрудно: в кабинете отца есть дубликаты всех ключей. Он вышел из комнаты и вернулся с ключом, который протянул мне. Он сказал:
– Налево и через заднюю дверь. Я пока буду отвлекать маму.
Энди находился в чем-то вроде сарая, но очень прочном. Я открыл дверь и обнаружил комнату с единственной раскладушкой. Когда дверь открылась, Энди был на ногах.
Я быстро сказал:
– Некогда разговаривать. Руди отвлекает мать. Пошли.