Мой отец — Лаврентий Берия - Берия Серго Лаврентьевич. Страница 72

В свое время Юлия Борисовича дважды пытались отстранить от работ, связанных с созданием ядерного оружия, и даже обвиняли в шпионаже. Были люди, которые с самого начала не хотели, чтобы Харитон занимался научной деятельностью. Главный аргумент, который использовали его противники, был такой — Харитон работал в Англии, а следовательно, верить такому человеку нельзя. А Юлий Борисович действительно работал в Кавендишской лаборатории у Э. Резерфорда. По тем временам «компромат» достаточно серьезный…

Так вот, к этим работам Харитон был допущен по настоянию моего отца. Я понимаю, почему Юлий Борисович об этом не вспоминает и, поверьте, никаких претензий к нему не имею. Он замалчивает этот факт по той же причине, почему не говорят всю правду и остальные. Я это понимаю…

К счастью, тогда все обошлось, и академик Харитон продолжил работу. А спустя несколько лет, отец к тому времени уже не имел и косвенного отношения к органам безопасности, его вызвал Сталин:

— Это материалы на Харитона… Убеждают меня, что английский шпион… Что скажешь?

Не берусь точно утверждать, кто именно возглавлял тогда госбезопасность — Абакумов или Игнатьев, — но «дело» было состряпано в этом ведомстве. Материалы на Харитона были собраны и представлены Сталину. А коль ядерный проект курировал отец, Сталин вызвал его.

Отец хорошо помнил предыдущие попытки «убрать» Харитона и не особенно удивился, что вновь зашел разговор о работе академика на английскую разведку.

— Все люди, которые работают над этим проектом, — сказал отец, — отобраны лично мною. Я готов отвечать за действия каждого из них. Не за симпатии и антипатии к советскому строю, а за действия. Эти люди работают и будут честно работать над проектом, который нам поручен.

Разговор происходил в кабинете Сталина, дело на академика Харитона лежало на столе Иосифа Виссарионовича, и можно только догадываться, что там было написано.

— А насчет Харитона могу сказать следующее, — доложил отец. — Человек это абсолютно честный, абсолютно преданный тому делу, над которым работает, и на подлость, уверен, никогда не пойдет. Отец изложил свое мнение в письменной форме и отдал бумагу Сталину. Иосиф Виссарионович положил ее в сейф:

— Вот и хорошо, будешь отвечать, если что…

— Я головой отвечаю за весь проект, а не только за Харитона, — ответил отец.

Бумага, написанная отцом, так и осталась у Сталина, а Харитон благополучно дожил до наших дней, плодотворно проработав в науке многие десятилетия.

Таких случаев, кстати, было немало, когда ученым предъявлялись вздорные обвинения. Одних подозревали в шпионаже, других во вредительстве. И точно так же, как в случае с академиком Юлием Борисовичем Харитоном, моему отцу приходилось в письменной форме гарантировать их лояльность.

Были случаи и посерьезней, скажем, в 1939-1940 годах, когда отец был наркомом внутренних дел. Точно так же ему удалось тогда «вытащить» многих военных, специалистов. Разумеется, ни в чем эти люди не были виновны, но те же Ворошилов, Жданов всячески препятствовали их освобождению, потому что сами были повинны в массовых репрессиях.

В 1936-1938 годах в результате повальных арестов страна, по сути, лишилась цвета технической интеллигенции. Туполев, Мясищев, Петляков, Королев, Томашевич, один из заместителей Поликарпова… Десятки и десятки людей. А вместе с ними и их ближайшие помощники. Фактически в этот период была парализована техническая элита, занятая разработкой военной техники. Аресты охватили самолетчиков, специалистов по двигателям, танкостроителей. Пострадали и те, кто впоследствии участвовал в реализации ядерного, ракетного проектов. Кто отправлял этих людей в тюрьмы и лагеря, я уже говорил. Да и они сами хорошо об этом знали…

Когда отец стал наркомом внутренних дел, ему, вполне понятно, потребовалось какое-то время, чтобы изменить ситуацию. Нелепо было бы утверждать, что до прихода в НКВД он не знал, что творится в стране. Знал, конечно. Знал и понимал, к чему все это ведет. Обстановка была такая, что были обезглавлены целые научные направления.

Конечно, проще всего сказать сегодня, что тут же следовало выпустить всех репрессированных и тем самым восстановить и попранную справедливость, и решить возникшие проблемы. К сожалению, даже нарком такой властью не обладал. Лучше бы было вообще не подвергать людей арестам, но коль так случилось до его прихода на должность главы НКВД, отец начал в меру сил поправлять дело. И тут же столкнулся с колоссальным сопротивлением партийной бюрократии.

Скажем, Туполева, как ни стремился, освободить он сразу не смог. Удалось это лишь тогда, когда Туполев закончил один из проектов самолета. Был такой самолет Ту-2. И только потом, через Сталина, хотя партийная верхушка и мешала всячески этому, Туполева удалось освободить. Мало того, конструктор и его помощники тогда же получили высокие награды, воинские звания. Туполев получил генеральское звание, к примеру, а через какое-то время за второй самолет — звание Героя Социалистического Труда.

Коль мы уже заговорили о советских ученых, конструкторах, работавших в оборонных отраслях, давайте проследим судьбу того же Туполева. Примерно такими же трагическими были и судьбы многих других ныне широко известных людей.

Так называемое «Дело Туполева» от начала до конца было выдумано. Отец это понял. Но было признание самого осужденного. Какими способами в тридцать седьмом получали такие признания, известно…

Когда мой отец впервые вызвал его на беседу, был потрясен. Туполев находился в тяжелейшем физическом и психическом состоянии.

— Я был буквально ошеломлен тем, что говорил Лаврентий Павлович, — рассказывал мне уже позднее сам Туполев. — Откажитесь, сказал, от своего признания Вас ведь заставили это подписать…

И Туполев отказался. Нужны ли еще какие-то комментарии?

По его же словам, он просто не поверил новому наркому и расценил все это как очередную провокацию НКВД. Он уже отчаялся ждать, что кто-то когда-то хотя бы попытается разобраться в его судьбе. Три месяца Туполев упорно настаивал на том, что он понес заслуженное наказание за свои преступления. Окончательно, рассказывал мне, поверил отцу лишь тогда, когда услышал:

— Ну, хорошо, ну, не признавайтесь, что вы честный человек… Назовите мне лишь тех людей, которые нужны вам для работы, и скажите, что вам еще нужно.

По приказу отца собрали всех ведущих его сотрудников, осужденных, как и сам Туполев, по таким же вздорным обвинениям, и создали более-менее приличные условия для работы. Жили эти люди в общежитии, хотя и под охраной, а работали с теми специалистами, которым удалось, к счастью, избежать репрессий.

Моего отца нередко обвиняют в создании таких «шарашек»… Но он мог лишь добиваться освобождения этих людей, но отменять решения судов не мог. Проходило какое-то время, пока разбирались и принимали решение об освобождении. Чтобы как-то облегчить участь ученых, оказавшихся в лагерях, их и собирали в такие «шарашки».

Ни в коей мере не собираюсь опровергать воспоминания людей, которые там работали после лагерей. Допускаю, что рядовые исполнители многого не знали. Наверняка они искренни в своих рассказах о пережитом. Как и те люди, которые с тридцать шестого, тридцать седьмого, тридцать восьмого годов находились в тюрьме. Они знали фамилию нового наркома, не больше. А позднее, уже в пятидесятые, был создан тот образ Берия, о котором мы говорили…

Туполев, Королев, Мясищев, Минц, многие другие люди, ставшие жертвами репрессий, рассказывали мне о роли моего отца в освобождении советских ученых — и ядерщиков, и авиаконструкторов, и всех остальных — и тогда, и до моего ареста, и позднее, когда отца уже давно не было в живых. Какая нужда была этим людям что-то приукрашивать?

Они считали, что их спас мой отец. Двурушничать передо мной в той обстановке им не было никакого смысла. Напротив, их заставляли давать показания на отца…

Они были благодарны отцу за то, что он «вытащил» их из тюрем и лагерей, добился того, что им были созданы условия для работы, а затем и полного освобождения всех этих людей.