В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович. Страница 15

Соскучившийся Виктор Кудрин полез вперед и стал тыкать его в спинку, задирать: «Сем, а Сем…». На базе они с Татищевым жили в одной комнате, в поездках занимали вместе номер, и Семену от пересмешника-сожителя не было спасения. Выручало его терпение, воловья невозмутимость.

– Эй, земляк, – затормошил Виктор батищевского карапуза, так и сидевшего с пальцем во рту, – откусишь палец-то. Или ты его вместо щетки приспособил? А? Да ты скажи, чего молчишь? Есть у тебя щетка, нету? Тогда у батьки забери, мы ему общественную найдем.

На балагурство Кудрина обернулись, усмехнувшись, массажист и шофер Николай Иванович: вот балабон! А дело было давнее. Когда-то, только взятый в дубль и поселившийся на базе, Батищев вышел утром умываться. На подзеркальнике над раковиной лежали чьи-то мыло, щетка и паста. Семен помылился, потом принялся неторопливо чистить зубы. Внезапно появился Шевелев, капитан команды, тогда еще игравший, не ушедший на покой.

– Ты!.. – заорал он на Батищева. – У тебя что, глаза вылезли? Это же моя щетка!

Семен спокойно вынул щетку изо рта и подал:

– Я не знал. Думал, она общественная.

С тех пор прошло много лет, но случай со щеткой не забывался.

– Вить, отстань! – терпеливо отбивался от приятеля Батищев.

Кончилось все тем, что Кудрин перетащил к себе батищевского пацана, устроил его на коленях и, наклоняясь, стал что-то ворковать и показывать в окно.

Алексей Маркин рассадил возле себя дочек и привстал, чтобы подвязать трепетавшую на окне занавеску. Тугой ветер ударил в счастливые рожицы девчушек, они хватались ручонками за огромные банты на головах и наперебой смеялись.

По лицу вратаря Скачков пытался угадать, добрались ли до него вчера поздние гости и какой у них состоялся разговор. «Да нет, – успокаивал он себя, – пустой номер. Алексей не клюнет».

Пока ехали по городу, автобус часто останавливался, пережидая трамваи или перед светофорами. Прохожие узнавали футболистов и восторженно пялились в окна. Милиционеры на перекрестках улыбались и брали под козырек. В ответ Николай Иванович коротко рявкал клаксоном и салютовал рукой.

За городом, выбравшись из переулков, разогнались и набрали скорость. Автобус возносило и опускало, будто на отлогих незаметных волнах, и в такт неровностям прямой однообразной автострады нежно колыхало пассажиров. В напряженном трепыханье занавесок стало слышно комариное зуденье рассекаемого на равнине ветра.

Соприкасаясь головами, оживленно разговаривали Клавдия с подругой. О чем? – не разобрать. Они вдвоем не замечали никого. Мальчишка Звонаревых стоял на коленях и поверх спинки сиденья исследовал Скачкова круглыми упорными глазенками.

Раза два Клавдия обернулась и мазнула взглядом по нему с Маришкой, убеждаясь, что они на месте, все у них без перемен. Чем она живет сейчас, чем вообще жила все это время, пока он был на юге? Странно, что именно он ничего не знал об этом или же знал гораздо меньше других. Футбол накрепко отгородил его от всей жизни.

Кто-то тронул Скачкова за плечо, он обернулся: Павел Нестеров.

– Геш, треп идет, что Кому в Ленинград берут.

– Кто сказал?

– Да говорят…

Обдумывая новость, Скачков с сомнением покачал головой. Он-то знал, что у Комова и Сухова совсем другой расчет. Однако что им стоило распустить слух и о приглашении в Ленинград? Дескать, смотрите какой ценный игрок, не пропадает и без «Локомотива!»

В Ленинград! Зачем он, спрашивается, там? Если по большому счету, то Комову с его репутацией не найти места ни в одной команде. Однако где он, большой счет, если те, что сидят в центральной ложе стадиона, весь свист и улюлюканье трибун воспринимают как собственное оскорбление? Переглядываются, кривят губы и – тренеру каюк. «Ничего что-то у него не получается». В прошлогоднем осеннем матче с австрийцами Рытвин и его внушительное окружение явились в перерыве в раздевалку. Тренер был готов порвать фуфайку на груди. «Вы же сами видите, у нас Стороженко на одной ноге играет. Мениск!» И требовал, чтобы тот встал и показал распухшее колено. Кто-то из свиты, кажется, директор домостроительного комбината Феклюнин похлопал Владика Серебрякова по плечу и дал отеческий совет: «Ты рвись в штрафную. Чего ты? Снесут тебя – пенальти. Просто же!» И когда Федор Сухов вколотил ответный гол, это было принято, как результат руководящего воздействия. «Ну вот! А то, подумаешь, чикаются. Совсем же другое дело!» Хозяева команды, они знать ничего не знают о слагаемых настоящего, большого спорта, да и не желают знать. От каждого нового наставника команды они требуют немедленно, буквально в нынешнем сезоне пробиться в лидеры, никак не меньше! «Смогла же стать чемпионом страны ворошиловградская «Заря»! А чем мы хуже?» Ради этого они не скупятся на условия, переманивая игроков из других команд, ради этого они хватаются за телефоны и дружно нажимают на ректора института, если подошла пора экзаменов, а у команды ответственный матч. «Потом, потом он осилит всю вашу науку, – увещевают они ректора, добиваясь для парня оценки без экзамена, – сейчас ему играть надо. Встреча-то предстоит какая!» Кажется, они сделали все, чтобы обеспечить успех команды, остальное – дело тренера. И горе тому, кто обманет их старания, их честолюбивые надежды. Потому-то тренер, боясь за свое место, махнет рукой на воспитание молодых ребят и берет игроков со стороны, берет, если даже и видит, что «товар» с гнильцой: существует целая категория игроков, которые кочуют по городам и республикам, из клуба в клуб…

Занавески на окнах автобуса вдруг прекратили трепыханье и обвисли, исчезли освежающие сквозняки и сразу ощутилась духота полуденного зноя. Пассажиры сбросили оцепенение, зашевелились. Автобус, скрипя гравием, сползал с асфальта на проселок. Скоро показались кущи тополей, шиферные крыши домиков, незагороженное поле с сиротливыми воротами, в стороне блеснуло озеро с купальней – приехали.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В одних трусах и босиком, с простыней через плечо, Скачков проводил женщин с детворой до калитки. Ступал он, поеживаясь от ощущения горячих мелких камешков под ногами, – совсем отвык ходить без обуви.

– Пап, а ты? – спросила Маришка, когда он приготовился уйти.

– Я в баню, маленькая. Париться.

– А я? – Маришка плаксиво надулась.

– Тебе нельзя, малыш. Иди с мамой. Смотри, как вас много. А я скоро приду.

– Геш, мы будем в купальне, – сказала Клавдия. – Ты же недолго?

– Посмотрю там…

Он помахал дочке рукой, Маришка в ответ подняла скрещенные пальчики: все тот же условный знак о скорой встрече, которым в свое время они с Клавдией обменивались украдкой от Софьи Казимировны.

Условная сигнализация Скачкова с дочерью заставила Клавдию покраснеть. Она дернула Маришку за руку.

– Ладно, ладно вам!

Валерия, вежливо улыбаясь, дожидалась в стороне: в купальнике, под зонтиком. Так же, как Клавдия, она тащила сумку и свернутую валиком подстилку, свободной рукой вела ребенка.

Распрощались, и Скачков поспешил к приземистому вытянутому зданию с забеленными окнами – бане. В окно дежурки его увидела Марковна, сторожиха, приветливо заулыбалась. Старуха жила на базе безвыездно. Муж Марковны, рабочий литейного цеха, пропал на фронте без вести. Почему-то в голову ей запала уверенность, что муж жив, но страшно покалечен, без рук, без ног и не хочет объявиться, чтобы не стать для молодой жены тяжелой унизительной обузой. Несколько лет она собирала слухи о покалеченных солдатах и ездила по госпиталям. Калеки были, действительно отказывались давать о себе весточку родным, но своего она так и не нашла. На остаток своей жизни одинокая Марковна прилепилась к команде, и ребята, зная все ее мытарства, любили добрую старуху. Да и то – в ее отношении к запертым на базе футболистам было что-то матерински трогательное, неизрасходованное.

Перед крылечком бани Скачков чертыхнулся и запрыгал на одной ноге, выковыривая из подошвы впившийся колючий камешек.