В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович. Страница 40

Между тем обозреватель обратил внимание, что некоторые специалисты все чаще равняются на так называемый средний уровень. Недопустимое равнение! Волна середнячества и без того захлестывает наш футбол. Тренерская чехарда, боязнь тренеров за свои места привели к тому, что постепенно выработался какой-то средний тип наставника команды. Мало-помалу удобный, беспрекословный середняк вытесняет с поля талантливых своеобразных игроков и становится своего рода эталоном. Середнячок вроде бы все умеет и сыграет там, куда его ни поставь, сыграет, не испытывая радости творчества на поле, и это середнячество все более окрашивает наш футбол в унылый серый цвет. Недаром раньше в нашем футболе было больше самобытных мастеров – Пономарев, Пайчадзе, Федотов, Бобров… Каждая игра с их участием превращалась в спортивный бенефис. А сейчас? И это наша беда, тяжелый крест, который наш футбол тащит, пожалуй, со времени тех санкций, которые обрушились на него за неудачное выступление на Олимпиаде в 1952 году.

Уровень советского футбола растет, писал обозреватель, но растет слишком медленно. Большая доля вины в этом лежит на спортивных судьях. За техничным, талантливым игроком сейчас идет настоящая охота по всему полю. Знаменитого Пеле костоломы-защитники выбива-ли из соревнований дважды: на первенство мира в Чили в 1962 году и через четыре года в Англии. Кроме грубой силы у защитников не оказалось иных средств против этого великолепного мастера. А недавно получил тяжелую травму Полетаев, надежда нашей сборной. Либерализм судей уравнивает мастера с середняком, а то и просто с неумелым игроком. Необходимо, чтобы грубиян становился как бы заложником всей своей команды. Нагрубил – получай сполна. Спорт сейчас – это не просто грубая, старательно «накачанная» сила; спорт высокого уровня становится союзом мускулов и ума. И вообще пора уже свыкнуться с такой меркой: спортсмен – это не временное звание, а состояние души, и только такие люди имеют право доступа на стадион, к игре, к вниманию зрителей. Всех остальных – вон, вон!

Этого требуют интересы настоящего спорта, большого спорта, этого требует футбол мирового класса, которого мы еще, к сожалению, пока не достигли…

«Локомотив», используя «окно», сидел взаперти на базе. Втягиваясь в рабочий ритм, команда, как скряга, накапливала силы, репетировала игровые схемы. Дни проходили в тренировках, отдыхе, восстановлении сил.

Скачкова ежедневно осматривал Дворкин, что-то записывал, сравнивал, затем отсылал его к массажисту. Матвей Матвеич, разложив хитроумный набор растирок и втираний, растягивал Скачкова на массажном столе и подолгу глубокомысленно орудовал своими чуткими пальцами. Удивительное дело: за свою жизнь Скачков сыграл сотни матчей, у себя дома и за границей, но ни к одному из них он не готовился с таким старанием, как к венскому (по крайней мере так ему казалось). И вовсе не оттого, что он привык считать, будто самые тяжелые и изнурительные матчи всегда впереди. Для него впереди уже ничего не ожидалось, почти ничего, и все, что он делает сейчас на поле, – все в последний раз. Оттого игра с австрийцами представлялась такой заманчивой, такой волнующей. Точно из всей большой исписанной тетради у него осталась вдруг одна последняя страница, а написать хотелось много, очень много!

Тем временем в городе, в связи с подготовкой команды, что-то происходило. Ребята видели: администратор и начальник команды почти не появляются на базе, а часто по каким-то делам уносятся Каретников с Арефьичем. Автобус сновал в город беспрерывно. Разумеется, игроки не имели никакого представления о том, что происходит, и занимались своим делом. На базе запрещены были даже телефонные разговоры с городом. Ключ от комнаты, где стоял аппарат, находился в кармане старшего тренера. Команду, как хорошо отлаженный, но чуткий и капризный механизм, всячески оберегали от любых толчков извне, чтобы к назначенному сроку доставить в целости и сохранности и, нисколько не повредив, выпустить на зеленое поле венского стадиона.

Как-то дождливым серым утром, после небольшой разминки в зале, Иван Степанович собрал команду, сел на стол с макетом и, побалтывая ногами, предложил каждому припомнить матч с «Торпедо», да, да, тот самый, совсем недавний, на открытии сезона, проигранный на последней минуте.

Что привело «Локомотив» к поражению? Вроде бы мелочи, – ведь в основном игра складывалась не в пользу «Торпедо». Заводился, когда не нужно, Серебряков, промазал по воротам Мухин, не успел на перехват мяча Скачков, обманулся Батищев, попав на финт прорвавшегося Полетаева, – взгляни бы он на игрока, а не на мяч, и все, сыграл бы. Ну, и последнее – «накладка» Комова, за что судья дал одиннадцатиметровый. Все вроде бы мелочи, но – не слишком ли много мелочей?

– А давайте-ка заглянем чуть подальше: припомним, как мы собирались и ехали на стадион. Ну, вспомнил? «Торпедо» все-таки, не кто-нибудь! Лидер! Ни одного поражения. Да и Полетаев…. Ведь так? Конечно, так. Чего темнить-то? (Ребята стали понемногу подъезжать на стульях ближе, ближе и под конец совсем окружили тренера, затеснились). Вот тогда-то, братцы, мы и проиграли этот матч – начали проигрывать.

– Геш, – неожиданно спросил Иван Степанович, высмотрев капитана поверх голов, – вот скажи сейчас: ты верил в выигрыш? В душе, я имею в виду, наедине с самим собой? Только – честно. Мы же тут все свои.

Под взглядами ребят у Скачкова медленно, чересчур медленно сами собой полезли вверх плечи:

– Да ведь как сказать…

– О! – Иван Степанович наставил палец. – И так все. Все! Никто не верил. Нам сначала надо было самих себя победить, свою робость, свое аутсайдеровское положение!

Разгорячась, он спрыгнул со стола, достал и быстро залистал свою тетрадку. По окнам ползли полосы дождя, в форточку задувал ветер, относил штору.

– А мелочи… – невнимательно приговаривал Иван Степанович, настойчиво отыскивая что-то в записях, – мелочи сейчас такие, что забудь о чем-нибудь, пренебреги по глупости, потом наплачешься. Под каждой мелочью, как под айсбергом, реальные причины. Вполне реальные! Не попал, скажем, футболист по воротам, мяч не лег как надо, удар не получился, а не получился, потому что игрок устал, сдох, пока бежал, а сдох по той простой причине, что не явился вовремя на базу, не выспался, пропижонил на каком-нибудь просмотре, в духоте, в табачище, да еще и не удержался, глоток-другой винишка выпил. Ну, не верно разве?

Переводя дух после длинной запальчивой тирады, Иван Степанович умолк и ждал, избегая глядеть в сторону нарушителей режима. Скачков вспыхнул: ясно было, в чей огород камешки!

Скачков опустил лицо, Владику в щеки ударила краска. Все-таки посчитался Степаныч, не забыл, нашел момент, дождался!

Засовывая тетрадь в карман, Иван Степанович подал знак подниматься. Опрокинулся чей-то стул, ребята сгрудились, не торопились расходиться. Последними поднялись с мест Владик и Скачков – разогнулись, словно ревматики. Переглянулись, покрутили головами: черт старик! Ну да – за дело…

Иван Степанович, трогаясь к выходу, примирительно сказал:

– Такая уж наша жизнь, братцы мои, такое время, такой век. А где там Владик? – Нашел, обнял, повлек с собой. – Газетой скоро нас обрадуешь? Давай, давай, нажми. Ждем.

Скачков засиделся за обеденным столом и вышел из столовой позже всех. Ребята разбрелись по комнатам, нигде не видно ни души. На два часа самого отвесного зноя база обычно затихала, словно вымирала. У Тузика, забившегося в куст сирени, утомленно дергались бока и капало с языка. Увидев Скачкова, пес вежливо шевельнул хвостом, но остался на месте: жарко.

Из командного домика показались Игорь Белецкий и Матвей Матвеич, они несли большое полотнище стенной газеты. Газета делалась стараниями Белецкого и Серебрякова. Вдвоем, запершись от всех, они составили столы и – клеили, писали, рисовали.

Номер посвящался предстоящей поездке.

На две колонки сверху донизу поместилось выступление Арефьича, разбиравшего первые сыгранные матчи. Он остановился на так называемом комплексе чужого поля и расшифровал его как недостаток «здоровья» коллектива.