В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович. Страница 47
В доме все еще было полно Женькой (пока его не было, она приходила каждый день – без пяти минут жена!). Анна Степановна, уязвленная этой скоропостижною женитьбой, сказала только: «Смотри, сын. Сам смотри. Тебе жить, не мне…» Но отчуждение к снохе осталось, особенно в первые дни, и Клавдия этого простить свекрови не могла.
Для самого Скачкова Женька пролетела и забылась, но он знал (рассказывала Лиза, сестра), что мать и Женька еще долго сохраняли родственные чувства и, когда встречались на улице, в магазине, говорили только о нем.
Когда родилась Маришка, Женька встретила его при выходе из магазина – Скачков подозревал, что караулила. Клавдия рожала трудно, все извелись, переживая. Скачкова увел к себе домой Арефьич и наладил информацию по телефону из роддома (у него везде были свои люди). Поздно ночью позвонил врач, поздравил, рассказал, и обрадованный Скачков поехал к матери, в поселок. Наутро, закупая ворохами все, что надо и не надо, с охапкою покупок, он повстречался с Женькой. Может быть, как раз эти покупки, которые он нес в обнимку, и укололи Женьку, – особенно, наглядно. (Со Скачковым, как уверяла Лиза, у Женьки были связаны все надежды в жизни). Или ей больно и обидно стало от его захлопотавшегося, счастливого лица? «Геш, поздравляю… Можно ведь?» И вдруг не выдержала, дернула из рукава платочек и убежала.
У Скачкова тогда точно камень лег на душу…
С тех пор они не виделись. И вот встреча. Безмятежная улыбка Женьки, растанцевавшейся, румяной, помогла ему перебороть неловкость. Впрочем, не с ее характером было копить на него зло столько времени!
– Едете, говорят? – спросила она, слегка поворачиваясь к залу, потому что опять заиграл оркестр.
– Да надо… Скоро уж.
– Зашел бы как-нибудь, что ли…
Затаившись в ожидании ответа, она смотрела мимо него. Скачков покраснел и поэтому перед Клавдией потом не мог найти уверенного тона.
– Некогда, Жек. Честное слово! Так, знаешь, зажали, что даже позвонить домой…
И спохватился: о доме-то, пожалуй, не следовало поминать. Женька рассмеялась:
– Да верю, верю! Ох, Геш, ты все такой же, как погляжу… Сухов вон, однако, ухитряется.
– Теперь и он не ухитрится.
– Так заходи, когда сможешь.
– Обязательно! А вообще-то… как жизнь? Что нового?
– Да заходи вот, тогда и поговорим. Чего же на дороге-то?
– Ладно, – пообещал он, – как-нибудь… А что тебе привезти?
– Господи… – Она смутилась. – Ну свистульку какую-нибудь, если не жалко. У тебя, слава богу, есть о ком позаботиться. Как дочка-то растет?
– Ну! Вон какая уж.
Приблизился молоденький вежливый парнишка и, робея перед Скачковым, сделал приглашающий поклон. Женька оживилась, подхватила парнишку и с места, не готовясь, пошла в такт музыке.
Партнер ее старательно смотрел под ноги. Лицо Женьки плыло, кружилось, улыбалось безмятежно.
«Ну вот, – с непонятной грустью подумал Скачков. – А жизнь в общем-то идет».
Иван Степанович вместе с массажистом, в плащах, обходили клуб и собирали футболистов. «Ребята, пора. В автобус».
Арефьич тихо спросил Скачкова:
– Где Сухов?
– Здесь где-то был… Должен быть здесь.
– Уехал Федор, – вмешался подошедший Стороженко. – Сразу же уехал. На такси.
От удивления Иван Степанович покачал головой; как-то не верилось. Засомневался и Скачков. Он видел, как сидели вместе Сухов с Комовым. Неужели Федор бросил своего закадычного собутыльника и раньше всех укатил на базу?
Арефьич оказался прав. Когда команда приехала из города, Федор Сухов был в постели и крепко спал.
Прежде чем отправиться к себе наверх, Иван Степанович недоверчиво поинтересовался:
– Как он… не того? – И щелкнул себя по горлу.
В коридоре появился Саша Соломин, переодетый в синий тренировочный костюм, с полотенцем и зубной щеткой. Узнав, о чем разговор, он заверил, что сосед его абсолютно трезв. Матвей Матвеич, сомневаясь, на цыпочках прокрался в комнату и наклонился над спящим. Нет, дыхание было ровным, чистым. В коридоре массажист ошеломленно развел руками и сказал одно слово:
– Фокус!
Рассмеявшись, Иван Степанович пожелал всем спокойной ночи и бодро взбежал наверх.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Многодневное утомительное заточение команды на базе подходило к концу.
Старшему тренеру в эти дни приходилось присутствовать на множестве совещаний, где обсуждалось все, что касалось поездки и самой игры. Несколько раз Иван Степанович разговаривал с Москвой и успел поскандалить. Ему сказали, что массажиста, врача, второго тренера следует оставить дома, вместо них поедут москвичи. Иван Степанович вспылил. В конце концов он согласился включить одного представителя Федерации футбола, все остальные, кто обслуживает команду, останутся свои.
Последний вечер перед отъездом футболисты надеялись провести дома. Так велось всегда. Эти кратковременные отдушины удивительным образом восстанавливали душевные силы игроков. После побывки дома ребята вновь обретали способность молча и упорно, не срываясь, тянуть однообразный тренировочный режим, в какой-то степени уподобляясь живым, одушевленным частям большого и налаженного механизма команды. Может быть, именно эти отдушины, когда ребята с головою окунались в городскую жизнь, помогали им не чувствовать себя бездушными частями раз и навсегда заведенной машины.
Ожидая отпуска, каждый из футболистов заранее планировал, как он проведет этот свободный вечер. Скачков предупредил Клавдию, что они отправятся к матери в поселок.
Закончив последнюю тренировку, ребята бодро бежали на базу. Стороженко первым обратил внимание, что нет автобуса, – не пришел из города. Ну да придет, никуда не денется! Потом, пока мылись, стало известно, что отпуск отменяется. Новость принес Арефьич. Он, хитрец, знал об этом раньше, а, пользуясь старательностью ребят, на прощанье дал чудовищную нагрузку, семь потов сошло!
– И… как же теперь? – глуповато спросил ошарашенный известием Серебряков.
Арефьич спокойно разделся, погладил себя по поджарым коричневым бокам.
– А никак. Помашешь завтра своим кралям в аэропорту.
– Как будто в кралях дело! – вспыхнул Владик, запахиваясь в простыню.
Чтобы помочь команде скоротать унылый вечер, привезли двухсерийную кинокартину. Постепенно все утихомирились. Ребята вповалку улеглись на ковре, упираясь спинами в сиденья положенных набок стульев. Когда окончательно стемнело, открыли для прохлады окна. Мерцала звездочка в окне, успокоительно стрекотал аппарат.
Узнав, что Скачков уедет, не заглянув домой, Клавдия расстроилась.
– Это Степаныч вас опять не отпустил? Передай ему, что я его возненавижу!
– Ну… получилось. Так надо.
– А, ты еще меня будешь уговаривать!
Она сердилась, она расстроена – понять это нетрудно.
– Так что, Геш, ни пуха ни пера?
– Ну тебя, слушай! – суеверно испугался Скачков.
– А ты пошли, пошли меня к черту!
– Ладно тебе. Чего уж…
– Ох, Геш, откровенно сказать, боюсь я что-то за вас. Вспомни: в прошлом году. Если бы не Маркин, залетели бы вы штуки на три. Разве не так?
На три! Могли и больше «залететь». А получилась все-таки ничья. Если бы не стоял великолепно Маркин, если бы не срезка у австрийцев, если бы не рывок Федора Сухова, да если бы он не сумел поймать в нырке мяч головой… Футбол, любой матч, это сплошные «если». И все же Клавдия невзначай затронула общую, тщательно скрываемую рану: пожалуй, в команде не было ни одного человека, который не думал бы о предстоящем матче с постоянной тревогой. Разумеется, все молчат, готовятся, но в душе-то, наедине-то с собой!..
На прощанье Клавдия пообещала, что, может быть, приедет в аэропорт.
– Маришка не спит? – спросил Скачков. – Дай-ка ей трубку. Он вытащил из-под себя ногу и живо подсунул другую.
– Па-ап, а разве мы не пойдем к обезьянкам?
– Пока нет, маленькая. Я уезжаю.
– А я печенья накопила. Знаешь, сколько?