Коктейль под названием «муж» - Ларина Арина. Страница 46
«Если еще плюс ко всему окажется, что я беременна, то это будет замечательный сюрприз. Санта-Барбара отдыхает!»
Глава 25
Из-за дверей квартиры доносился заливистый хохот Никиты, мультяшные вопли и чей-то бубнеж.
Голова гудела. Но не от мыслей, а от тягостной пустоты. Надо было, наверное, что-то планировать, рассчитывать, делать выводы, но на это не было сил: ни моральных, ни физических.
Звонок привычно зачирикал, уносясь в глубину квартиры.
– Кто там? Зубастый волк? Или добрая фея? – придуривался за дверью дед.
– Зубастая фея, – попыталась пошутить Маша.
Она встрепенулась от мозговой спячки: надо срочно придумать, почему дома нет Алексея. Объясняться со стариком на тему трагического распада семьи было еще рано.
– А где Вероника? – Маша через силу улыбнулась.
– Это такая фигуристая? Да? Которую мы за попу щипали? – сюсюкал Михаил Яковлевич, подкидывая на руках веселящегося правнука. – Убежала!
– В каком смысле?
– В прямом. Ускакала, тряся своим богатством. Ладная девка, правда, Никита Алексеевич? Мы ей инвентаризацию провели. Хороша, зараза!
Кто бы сомневался! Все, что моложе 25, для деда хорошо.
– Надеюсь, она не совсем сбежала после вашей инвентаризации, – Маша сбросила сапожки. – Дед, ты бы поосторожнее. Вон в Америке за косой взгляд тетки уже к суду привлекают, а ты всех пощупать норовишь.
– Так то в Америке. А наши бабы вниманием не избалованы, им только в радость, когда хороший мужик за мясо подержится.
– Дедуль, так то мужик, а у тебя правнуки уже.
– Это не мешает мне оставаться мужиком.
– Это тебе твоя малолетняя артистка сказала?
– Которая?
– Лида, кажется. Беленькая такая, на школьницу похожа.
– А, нет, она у меня больше не живет.
– Как же ты один-то? – фыркнула внучка. – То-то за всех подряд хватаешься.
– Не за всех подряд, а только за хорошеньких. И не один я. У меня, можно сказать, каждый день на счету. Ни минуты простоя!
– Это кто хорошенький? Вероника? Или ты разглядел ее прекрасную душу?
– Не знаю, я так глубоко еще не залезал, – дед снова подкинул Никиту.
– И кто на этот раз? Опять пионерка?
– Нет, солидная дама. Библиотекарь.
– Солидная? Неужели ей уже двадцать пять?
– Двадцать девять! – произнесено это было таким тоном, словно неизвестная библиотекарша была как минимум ровесницей революции.
– Ужас. Совсем старуха.
– Ну, старуха – не старуха, а интеллигентная женщина. Знаешь, надоели мне эти дурехи малолетние. Не поговорить по душам, не отдохнуть. Я как в последний раз в боулинге руку вывихнул, так до сих пор ноет. Перехожу на спокойный образ жизни.
– Библиотеки, музеи, грядки?
– Я, конечно, для тебя гриб червивый, но списывать меня еще рановато, внученька. Бери выше: экзотические путешествия. Хочу на родину инков съездить, в океан с аквалангом нырнуть, к тибетским монахам пешком дойти.
– Молодец ты, дед. Красиво живешь.
– Я и помереть хочу красиво. А помру, ты на сдачу с моего наследства тоже на старости живи красиво, не хорони себя раньше времени. Вот гляжу я – скучно вы, молодежь, живете. Где муж твой? Молчишь? На работе! А разве можно так жизнь транжирить? Только в старости осознаешь, сколько всего не успел. Торопись жить, Машуля, торопись. А то здоровья на весь век не хватит. У меня вот сегодня сердце так прихватило, аж испугался.
– Дедуль, давай врачу покажемся, – заволновалась Маша. Она так привыкла к тому, что дед всегда был здоров и крепок, как старый дуб, что словосочетание «прихватило сердце» пугало не на шутку.
– Да прошло уже, – скривился Михаил Яковлевич. – А все зараза эта вертлявая! Ведь знал же, что она Максу рога наставляет, а лезть не хотел. А тут, дурак старый, пожалел мочалку. Дай, думаю, проведаю паразитку. Может, надо ей чего. Чай, не молоденькая уже. Вдруг, думаю, отнялось у нее чего-нибудь с горя, и лежит никому не нужная.
Михаил Яковлевич так вошел в роль, что даже пустил старческую слезу, мигом покраснев и расчувствовавшись от собственной заботливости.
– Да я с ней только вчера разговаривала. Тоже мне, нашел одинокую пенсионерку, – прыснула Маша. – Ну и «любите» же вы друг дружку!
– Да глаза б мои ее не видели! – плюнул дед. – Прихожу – Здрасьте вам! Сначала двери открывать не хотела. А я-то снизу на окна смотрел, вижу, что открыты. Значит – дома. Покричал, в дверь побарабанил – открывает. Фря! Фу-ты, ну-ты! И это бабка моего правнука! Голая, только стыд ленточкой прикрыла. «Ой, – говорит, – не ждала вас!» Я ей, мол, ждала не ждала, чего уж тут, все одно пришел, чаю налей. А сам думаю: не иначе, хахаля ждет. В такой-то хламиде позорной. Тьфу! Ну, думаю, ладно – я тоже подожду. Сидит, ерзает, чай разве что не насильно в меня вливает. Что-то, говорит, долго пьете. Я ей, мол, сколько хочу, столько и пью. В гости пришел, не к врачу на прием, нечего меня гнать. Опять сидит, ерзает. Вдруг в квартире кто-то как чихнет! Я – в спальню, а там – бугай. Морда наглая, задница голая, лежит, газету читает. Ишь ты, думаю, изба-читальня. Я ей говорю, мол, кто это у тебя? А она мне – сосед сверху. С балкона упал, ударился, ждет, пока нога пройдет. Зашибся он, значит. А исподнее потерял, пока с балкона на балкон летел. И этот хмырь за газетку спрятался, ржет – аж газета ходуном ходит. Ну, конечно, погонял я его малость по жилплощади, вещи с балкона скинул. Еще милицию вызвать пообещал. Ругался он шибко, когда уходил. Быстро уходил-то, надо сказать. Боялся, что вещички с газона растащат.
Дед довольно хихикнул и потер руки.
– Динка в рев, этот под окнами матерится, а у меня сердце прихватило от волнения. Надо сказать, бугай-то здоровый был, мог и врезать. Но, знаешь, морда у него как у альфонса. Такие вообще-то не дерутся, но риск есть всегда.
– Ты еще и психолог? – вздохнула Маша. Маму было жалко. Теперь было ясно, почему Ленский приехал к ней: роман с Дианой Аркадьевной подошел к трагической развязке.
– А то, – гордо хмыкнул дед.
Уложив Никиту спать, они сначала ели, потом пили, хотя старик, периодически вспоминая про педагогические обязательства перед внучкой, строго сводил косматые брови и сурово изрекал:
– Не пей!
Ближе к полуночи позвонил Алексей. Михаил Яковлевич уже спал, а Маша горько плакала за кухонным столом. Просто так, без всяких конкретных мыслей и обвинений, жалея себя. Возникала иллюзия, что от слез становится легче.
Разговаривать с мужем Маша не смогла. Сработал внутренний барьер, чутко уловивший ее настроение и пресекший попытку выговориться. Если бы Маша начала объясняться с мужем, то он обязательно понял бы, как ей без него плохо. Как больно, когда тебя предают. Как страшно, когда рядом пустота. Как жалко себя, как трудно казаться сильной и равнодушной, как горько пить одной сладкий ликер в тишине. Но ничего этого он не узнал. Где-то на заднем плане его окликнул удивительно знакомый женский голос. Сам голос Маша не запомнила, осталась только мучительная мысль: я где-то его слышала.
И она повесила трубку.
А утром проклинала себя за вечернее пьянство.
«Если бы я была трезвой, то поняла бы, кто это!»
Отчего-то казалось, что, установи она личность разлучницы, и станет легче! Словно эта неизвестность была единственной проблемой. Хотя, если подумать, то так оно и было.
Если вас обокрали, то разве вы думаете о том, что не важно, кто украл, главное – что украли? Нет. Вы желаете вычислить супостата даже больше, чем вернуть украденное. Потому что в каждом человеке живет мощнейшее чувство справедливости. Когда дети дерутся, в них нет злости. В них живет лишь инстинкт восстановления справедливости: удар – за удар.
– Это что ж получается: я хочу отомстить даже больше, чем вернуть мужа? – спросила Маша у своего опухшего отражения. Признаваться себе в этом было стыдно. Да и мужа уже не вернуть. Вообще ничего не вернуть. Стоит ли игра свеч?