Иное небо [Чужое небо] - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 30

Ладно… Я смыл пепел, еще раз мысленно перебрал все предметы, остающиеся после нас в тех коттеджах, которые мы занимали – нет ли чего-нибудь среди них специфического? Пожалуй, нет. Естественно, всего знать нельзя, но все же… В большую дорожную сумку я бросил все наши деньги, аптечку, свой раухер и блок памяти от «Алконоста» Якова и, наконец, ББГ-камеру. Получилось около пуда. Распылил одортель в комнатах, где мы жили, обрызгал себя и Вахтанга – он сидел, как я ему приказал, неподвижно, закрыв глаза и зажав уши – наверное, этого не требовалось, зачем я так с ним?.. – еще раз оглянулся по сторонам, достал из шкафа новую свою куртку, обрызгал ее, надел… вот теперь, кажется, все. Да, все. Можно идти.

Снаружи был туман, густой, как сметана. Когда такой туман, что-то странное начинает происходить со звуками: привычные, повседневные: речь, птицы, автомобили – почти не слышны, зато откуда-то прилетают непонятные шелесты, скрежеты, скрипы, вздохи, гудки… Я шел впереди, едва различая тропу под ногами, Вахтанг следом, механически-легкий, пустотелый, а вдали кто-то терзал огромным смычком огромную скрипку. Наших шагов слышно не было.

На берегу на нас обрушился преувеличенный туманом скрип уключин и плеск воды под веслами. Невидимая лодка кружила вокруг, потом исчезла. Наверное, утонула.

До заросшего тальником овражка, куда я вел Вахтанга, было метров четыреста, но путь этот показался мне едва ли не бесконечным. Проклятый туман искажал не только звуки. Наконец, мы пришли.

По дну овражка сквозь заросли вела узкая, почти незаметная тропа. По тропе мы дошли до крошечной пролысины в тальнике. Здесь было старое кострище, несколько ящиков и чурочек, пригодных как на дрова, так и для сиденья, и солидная куча пузатых баночек из-под баварского. Безналоговый ночной бар.

– Пришли, – сказал я, сбрасывая с плеча сумку. – Садись… вот сюда.

Вахтанг сел. Команды он выполнял мгновенно, без малейшей заминки. Пожалуй, это единственный способ опознать «буратино». Человеку нужно хотя бы четверть секунды – понять, что от него требуется…

– Сними куртку. Дай левую руку.

Из аптечки я достал шприц, набрал сорок единиц инсулина. Наложил Вахтангу жгут, нашел вену, вкололся, снял жгут и стал медленно-медленно вводить инсулин. Это надо делать очень осторожно, потому что никто не может знать заранее, на какой дозе инсулин начнет действовать. Вахтанга, наверное, давно не кормили, потому что уже на пятнадцати единицах он мелко задрожал, а кожа его стала влажной, как лягушачья. Я быстро доввел ему еще единицы три и выдернул иглу. С гортанным криком он, запрокидывая голову, повалился назад и забился в судорогах. Я придерживал его под затылок. Через несколько минут характер судорог начал меняться: мышцы входили в гипертонус. Теперь нужно было поймать момент: не поспешить с выведением из шока, потому что тогда все напрасно, и не промедлить, потому что тогда тоже все напрасно… Вахтанга выгнуло дугой, он приподнялся на локтях, ноги рыли песок. Пора, подумал я, сосчитал до пятнадцати, взял систему с глюкозой, вкололся еще раз – вены были толстые, как веревки – и изо всех сил сжал руками мешок с раствором. Через полминуты Вахтанг вытянулся, как мертвый, и вздохнул глубоко и жалобно. По-хорошему, ему надо было бы дать вздремнуть минут четыреста… да. Не только ему. Обстоятельства не те. Я доввел глюкозу, потом через ту же иглу вкатил тюбик «седьмого дыхания» – нашего фирменного коктейля из стимуляторов, анаболиков и синтетических эндорфинов. Вахтанг зарумянился и заулыбался во сне. Ладно, десять минут – твои…

Истраченную систему и шприцы я засунул в пивную баночку, смял ее и вдавил в песок. Если будут искать, то найдут, а случайно никто не наткнется. Потом взял ББГ-камеру, проверил кассету – свежая, – нацелился объективом в зенит, включил запись и стал наговаривать текст – по-немецки, усредненно, лишь изредка и невзначай позволяя проскакивать намекам на рейнский диалект.

– Российскому министру и рейхсминистру внутренних дел, шефам гепо всех уровней и прочим, кто заинтересован в этой информации. С шестого по двенадцатое июня сего года на территории Москвы действовала команда истребителей террористов «ФАГ», принадлежащая международной организации «Социум-77». Задачей команды был срыв террористической акции, направленной против глав четырех держав. Акция готовилась совместно группами «666» и «Пятое марта». В ходе операции группа «666» уничтожена полностью, группа «Пятое марта» понесла большие и вряд ли восполнимые потери. Команда «ФАГ» погибла. Я, единственный уцелевший, обращаюсь к руководителям служб безопасности России и Рейха: не тратьте время и силы на разработку групп, базировавшихся в комплексе «Алазани» и на улице Черемисовской. Их уже нет. Однако возможно, что оставшиеся в живых террористы имеют атомную мину «Тама», которой попытаются заминировать подземные помещения Измайловской Иглы, которые сообщаются с внешним кольцом подземки. Не исключено, что минирование уже состоялось. Желаю успеха, коллеги.

Ну, все. От вчерашнего, так и не дочитанного «Садового кольца» я оторвал полоску с адресом и телефоном редакции, подсунул ее под прозрачное окошечко на кассете. Протер кассету и камеру, сунул кассету в карман спящему Вахтангу, камеру – в свою сумку. Избавлюсь по дороге. Так, теперь последнее… Рядом с кострищем я вырыл небольшую – на две пригоршни песка – ямку, положил на дно блок памяти, сломал предохранительный язычок и вдавил кнопку ликвидатора. Снова засыпал песком. Через несколько секунд песок побелел и задымился. Это надежнее, чем размагничивание. Все? Похоже, что все.

Можно трубить побудку.

– Эй, парень!

– А? Вахтанг распахнул глаза. – Что? Что случилось?

– Не знаю, – сказал я. – Просто ты спишь не в самом удобном месте. Тебе куда, на поезд?

– Да… на поезд… – он добавил что-то по-грузински, махнул рукой и медленно встал, озираясь. – Как я сюда попал?

– Тебе лучше знать… Но если хочешь успеть на поезд – то надо торопиться. Идем?

– Идем, – сказал он.

Мы выцарапались по невысокому, но крутому склону овражка наверх. Туман расслоился: лощинка была полна и до краев, а здесь он подвсплыл вверх – так, что видимость вперед и в стороны открылась, а кроны деревьев, стоящих вдоль невысокой насыпи грунтовой дороги, размывались и исчезали. Остро пахло травой, землей, водой – всем сразу. Потом вдруг над головой возникло медового цвета свечение: где-то там, по другую сторону Москвы, солнце поднялось выше дымки, выше облака, скопившегося за ночь над городом, выше…

– Красиво, – сказал Вахтанг. – Знаешь, так бывает в горах, в горных долинах… Ты был на Кавказе?

– Нет, – соврал я.

– Значит, не видел… – он вздохнул сочувственно.

– Чем ты занимаешься? – спросил я.

– Занимаюсь? Я? Я занимаюсь… русской филологией. Да, русской филологией. – Он замолчал, нахмурился. – Извини, у меня что-то… Мы ведь знакомы?

– Более-менее. Позавчера, у костра – помнишь? Вино, песни…

– Да-да-да, помню, конечно же!

Сейчас в памяти его зияла приличных размеров дыра. Ни сознание, ни подсознание человека не могут мириться с таким положением, и заполнение этой дыры идет очень интенсивно. В пожарном порядке ее заваливают обрывками прошлых воспоминаний, фантазий, снов, пройдет еще час-два – и все они склеются, соединятся, срастутся в, может быть, причудливую, но вполне законченную и логичную картину. В поезде он найдет в кармане кассету с адресом и вспомнит, что именно поэтому едет в центр… и так далее.

Мы вышли на ровную, хорошо убитую грунтовку и бодро потопали вперед.

Отсюда было минут пятнадцать ходьбы до платформы, у которой останавливаются поезда, везущие рабочих из шлафтревиров к большим заводам. Человеку без документов сейчас нет более надежного способа попасть в центр города… конечно, ничего страшного не случится, если его возьмут по дороге, но лучше, чтобы кассета попала к журналистам.

Оставшийся путь мы прошли молча: он «вспоминал» себя, а я ему не мешал. На платформе было десятка два человек, и, хотя поезд был набит, как бочка сельдями, Вахтанг втиснулся в дверь. Я помахал ему рукой и перешел на противоположную платформу. Встречный поезд подошел минут через семь.