Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 75

– Единственно, могу попробовать послать вперёд птицу. Или зверя. Буду слышать то, что слышит он. Да и то… не уверен. Вымотался я, Венедим. В теле сила ещё вроде осталась, а в душе… последние капли.

– Послать зверя – это не то, нет. Я о другом думал. Говорят, чародеи могут между собой за сотни вёрст письмами обмениваться. Один пишет, а другой будто бы слушает и только рукой водит.

– Такого я не умею… А в чём вообще у тебя сомнения?

Венедим поколебался, но всё же не промолчал:

– Доместик здешний – бывший почтовик, руку всех сигнальщиков знает. Вот и говорит: вроде бы сменилась где-то рука, на каком-то посту… и ведь вот не так сильно, чтобы уверенным быть, а – сомнения закрадываются.

– Думаешь, засада ждет?

– Думаю, может случиться и засада… Завтра из гарнизона полсотни заберу, уже договорились… а всё равно опасаюсь. Рассказывали же тебе об этих… каменных степняках?

Алексей кивнул.

– Сам я их в деле не застал, а хоронить потом своих многих пришлось. Тоже, говорят, род чародейства…

– Да, слышал я про такое, – сказал Алексей неохотно. – Рассуждал Филадельф о подобном… но сбывшимся вроде бы не считал…

Тогда просто речи ещё не заходило о Белом Льве, подумал он, считался этот артефакт безнадёжно утраченным…

Наверху вдруг прекратилось непрерывное поскрипывание настила под ногами часовых, а через секунду грохнул колокол: раз-и-два!

– Эй, что там? – вскинул голову Венедим.

– Так кто-то к воротам подъезжает! Конные, человек двадцать! Эй, на воротах!

– Видим и слышим! – донеслось как из-под земли.

– В тёмное время ездят люди, – сказал Алексей, и Венедим, услышавший, возможно, в его голосе несуществующий укор, отозвался:

– Нельзя нам так вот рисковать…

А на воротах уже перекликались с подъезжающими и посылали за доместиком, и брякало железо бегущих на стены солдат…

Через четверть часа после всяческих разговоров и паролей открыли внешние ворота, впустив ночной отряд во внутренний дворик. Здесь при свете факелов их рассмотрели в упор сквозь бойницы, и доместик, переглянувшись с Венедимом и Алексеем, сказал:

– Не соврали…

И всё равно в крепость ночных путешественников пропускали по одному сквозь узкий лаз, где им всем пришлось низко пригибаться – даже плотному высокому седобородому старцу. Но когда он ступил во двор и распрямился, построенные в каре и крепостные солдаты, и остатки сотни Венедима, и сам Венедим, и доместик – все почтительно опустились на колени.

Государь-монах возвращался в мир…

Мелиора. Крайний север

И издали, и вблизи это можно было принять только за вырванное с корнем и унесённое в море дерево: отмытый добела ажурный веер корней, чуть выступающий над водой длинный ствол, несколько обломанных сучьев… Ни у кого из капитанов сторожевых гаян не возникало желания подойти к плавнику поближе – и уж тем более не хватило бы терпения следить за ним несколько дней подряд. Тогда бы, конечно, стало ясно, что плавник не подчиняется воле ветров и волн.

Держась в виду берега, одолевая в сутки вёрст по двадцать, редко по двадцать пять, "плавник" шёл на север. На двенадцатый день плаванья он миновал Красную Прорву: подковообразный утёс цвета запёкшейся крови, окаймляющий небольшую бухту, в которой никто никогда не мог промерить глубину и где время от времени – совершенно непредсказуемо и независимо от погоды – возникают вертикальные волны, бьющие выше мачт, или воронки, вполне способные утянуть под воду средних размеров судно. Красная Прорва обозначала с моря перешеек, соединяющий Мелиору с Долом…

То, что даже вблизи казалось обычным плавником, было потаённым судном, построенным Огненом Пафнутием, безумным корабелом, о котором шла молва, будто он пытался построить камышовый корабль, летящий над водой, и теперь вынужден скрываться от чародеев, обозлившихся на него за такое посягательство на их исконные умения; как всякая молва, и эта имела за собой реальные происшествия, с которыми обращалась по произволу.

Обихоженный и защищённый Юно Януаром, безумный корабел создал несколько действительно необычных судов, в том числе и вот это: полностью скрытое водой, лишь гребень да башенка, замаскированные сейчас корнями и сучьями настоящего дерева, выступали над волнами. В сорокасаженном теле судна, разделённом переборками на три отсека, было тесно и воняло, как всегда воняет в запертых трюмах. Гребцы сидели в заднем отсеке по двое в ряд на шести скамьях и ритмично раскачивали подвешенный на кардане тяжёлый брус. От бруса через рычаги сила гребцов поступала на гибкое перо за кормой, которое, двигаясь наподобие рыбьего хвоста вправо-влево, посылало судно вперёд. В среднем отсеке в гамаках отдыхала другая смена гребцов. Здесь же был гальюн: парусиновая выгородка, за нею несколько вёдер с запирающимися крышками; ночами их подавали наверх и опорожняли за борт. В переднем отсеке непрерывно качали меха, прогоняя через судно свежий воздух, и так же непрерывно качали помпу, удаляя сочащуюся сквозь щели воду. Там обитал сам Огнен, ставший на этот поход капитаном, совсем юный чародей Ферм, мрачно-гордый от осознания важности своей первой и наверняка последней миссии, и похожий на старика, хотя годами ещё вовсе не старый Лупп Хрисогон, бывший десятитысячник Паригориев, который вдруг бросил всё и ушёл в бродиславы, несколько лет держал в страхе свои же бывшие провинции, а потом постригся в монахи… Он сам пришёл к Юно Януарию и предложил свои услуги, и Юно поручил ему возглавить этот поход. Лупп посмотрел на карту и мрачно кивнул.

На рассвете дня, следующего после прохождения Красной Прорвы, Ферм простым глазом увидел на высокой скале неизвестную башню…

Весь светлый день ушёл на медленное приближение к берегу.

А под покровом темноты потаённое судно опустело. Огнен прошёл по нему из носа в корму, пробираясь на четвереньках сквозь лазы в переборках. Похлопал по приводному брусу. Брус чуть покачивался – масляно и упруго. Потом он сел на банку гребца, взялся за отполированную рукоять. Вперёд – легко, на себя… Он всем телом почувствовал сопротивление воды и ход сквозь неё движущего пера. Ещё гребок, ещё, ещё…

Чуть слышно заговорила вода по ту сторону борта.

Примерно через час стало меркнуть пламя в фонаре. Некому качать мехи.

Огнен встал, пролез в средний отсек, по трапу поднялся в башенку. Судно, слишком облегчённое, всплывшее, как всплывает раздутым брюхом вверх снулая рыба, мотало на короткой волне. До берега было с полверсты. Впрочем, темнота могла и обманывать.

Оставив люк настежь, он спустился вниз и стал отвинчивать барашки вначале в переборках, открывая отверстия под самым подволоком, а затем в днище. Вода, отбросив крышку, хлынула на его руки. Над головой засвистел, выходя, воздух. Потом свист сменился крупным бульканьем. Сверху тоже хлынула вода. Огнен обхватил руками трап, прижался к нему. Такой нежности и горечи он ещё никогда не испытывал…

Степь. Побережье

– Теперь понятно, зачем мы вам понадобились… – Пист подпёр пальцами голову. Сидящие за столом смотрели и ждали.

– Вы понимаете, конечно, что ничего этого мы могли бы вам вообще не говорить, – сказала госпожа Кремена, сестра умершего адмирала. Вуаль она сняла. Без вуали скуластое лицо её казалось простоватым. – Очень легко было заставить вас действовать как бы по вашему собственному разумению, но по нашей воле. Мы отказались от такого образа действий и решили быть с вами предельно откровенными.

– Я бы не сказал, что вы отказались, – сказал Пист. – Я бы сказал, что вы этот образ действия значительно улучшили.

– Возможно, – легко согласилась Кремена. – Возможно также, что наши доводы кажутся вам, людям военным, смехотворными. Но военные вообще склонны недооценивать то, что происходит вне казарм.

– Военные… – пробормотал Пист. – Видите ли, госпожа, я шестнадцать лет прослужил дядькой в сиротском доме. Вот этот – мною воспитан, мною выбит… – он кивнул на отрока Фирмина. – Промышлял птицекрадством… отец на махонькой войнушке сгинул, мать померла… И половина из тех, которые без толку в ловушке сгинули, – мои дети были. Так что вот…