Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 2
– Что будем делать, Хомат? – это был голос Алексея. И в голосе этом слышалась безнадёжность – будто бы это не враги его, а он сам висел вот так вот в воздухе, беспомощный, как младенец.
Чародей ответил что-то неразборчиво, он всегда говорил неразборчиво, у него не хватало передних зубов и кончика языка, потерянных не так давно в сражении с призраками. Но Алексей понимал его. Ушан…
А вот подкрались – не услышал.
Сотня уже была на ногах, метались тени, где-то часто хлопали тетивы – и звуки эти завершились всплеском грязи и бульканьем. И ещё кто-то шипел сквозь зубы, скрывая боль.
Но уже ясно было, что всё кончилось.
Как-то слишком быстро и просто…
Хомат протянул руку к одному из висящих – тот забился совсем уж панически, как большая рыба в сачке.
– Тихо, тихо, – сказал Хомат, и теперь было понятно. – Давай-ка…
Он воздел руку вверх, и один из пленников вдруг оказался стоящим на ногах… нет, показалось: подошвы на пядь не достигали земли. Руки его, судорожно вытянувшиеся вперёд и вниз, пытались крючковатыми пальцами вцепиться во что-то несуществующее.
Потом с него упала маска.
Отрада тихонько встала и шагнула чуть вбок, оказавшись за левым плечом Алексея. Почему-то именно здесь было её настоящее место… Лицо пленника, равнодушное и неподвижное, совершенное в пропорциях и чертах, казалось ужасным. Оно катастрофически не совпадало с позой, с руками, с глазами, которые дёргались и метались за веками…
– Так вот вы кто, – в голосе Алексея прорезалась какая-то неуместная нотка. – Последние настали времена… Опусти его, Хомат.
Хомат вновь отозвался неразборчиво, но Алексей оборвал его повелительным жестом. Тогда тот неохотно опустил руку, и пленный качнулся, обретя опору под ногами.
– Ты знал, за что брался, когда шёл сюда, – сказал Алексей.
Белое лицо не изменилось, но чуть качнулось.
– Возьми меч, – приказал Алексей.
И меч мгновенно оказался в руке… кого? Отрада вдруг поняла с ужасом, что не может назвать это существо даже мысленно. Белолицый…
Он держал меч почти небрежно, тремя пальцами – горизонтально перед грудью, легко похлопывая обушком по запястью левой руки. На тонких пальцах Отрада увидела тёмные массивные перстни…
Белолицый нанёс удар первым – свистнула сталь; в пронзающем свете клинок превратился в острую петлю. Три или четыре удара почти слились в один. Потом Алексей медленно отступил на полшага и дёрнул рукой. Меч его выскользнул из груди белолицего, дымящийся и чёрный. Белолицый попытался было поймать чужой клинок рукой, но пальцы его схватили воздух…
Потом он упал лицом вперёд, ещё в падении будто бы ломаясь и разваливаясь.
Хомат присел рядом с ним на корточки, тронул рукой голову. Повернул лицом кверху. Голова повернулась свободно, словно в шее не осталось костей.
Потом он взялся за отпавший подбородок и стянул белое лицо, будто ещё одну маску.
Под лицом был голый и ещё более белый череп…
Нет, не череп. Ровная поверхность, похожая на скорлупу большого яйца…
Хомат постучал по этой скорлупе пальцем, и изнутри тут же донёсся нетерпеливый ответный стук. Тогда чародей, всей позой своей выражая недовольство, вытащил из-за пояса стилет, примерился – и вонзил клинок в скорлупу. Первый удар, видимо, был недостаточно сильным, остриё застряло. Хомат ударил ещё раз, навалившись сверху – теперь клинок вошёл по гарду. Чародей, морщась, несколько раз провернул стилет в ране, будто размешивая там что-то. Лежащее тело совсем не по-человечески задёргалось, потом замерло окончательно.
– Мерзость, – сказал Хомат, судорожно сглатывая – давя рвоту.
– Да, – согласился Алексей. Голова его медленно повернулась налево, потом направо.
И Отрада, вместе с ним посмотрев по сторонам, увидела, что мир преобразился.
Стояли поздние сумерки – скорее утренние, чем вечерние, хотя она не сумела бы сказать, почему думает так, а не иначе.
Все куда-то делись. Отраду и Алексея окружала ровная степь. Туман стелился над самой землей, не выше колен, – туман, а может, дым. Под него взгляд поначалу не проникал, но потом что-то случилось то ли с глазами, то ли с самим туманом.
На земле лежали мёртвые. Их было немыслимо много: так много, что между ними просто не проглядывало даже клочка земли. Кто-то чуть обиходил их, уложив ровно, скрестив на груди руки… тем, у кого руки были…
Потом впереди кто-то поднялся с земли. Бесформенная фигура. Постояла на месте и медленно направилась к ним.
Отрада почувствовала, что вцепляется обеими руками в Алексея, и попыталась разжать пальцы. Но руки были чужие, непослушные, их нужно было где-то искать – где-то внутри себя…
Фигура приблизилась. Когда-то, наверное, белый, а теперь цвета грязи плащ окутывал её. Шагах в пяти она остановилась. Из-под складок показалась рука. Скользнула вверх и откинула капюшон.
Отрада вскрикнула. У женщины, стоявшей перед ними, не было верха лица. Вместо лба, век, скул – висели какие-то лоснящиеся чёрные лоскуты…
– Ла…ра… – Алексей, задышав тяжело, пресёкся на середине слова. – Ты…
Женщина поднесла палец к уголку рта. Это можно было понять как "молчите".
Будто трепет множества маленьких крыльев послышался далеко позади. Отрада попыталась было оглянуться, но – не сумела оторвать взгляд от изуродованного лица, от чистого сияющего глаза, тёмно-синего, бездонного…
Меж тем сзади что-то происходило. Треск дерева… скрежет… шипение…
– Почему… я живой? – спросил Алексей.
Ларисса медленно кивнула; рука её скользнула под плащ и вынырнула обратно – с пяльцами, в которых натянут был белый платок с какой-то вышивкой… но не к вышивке приковало взгляд Отрады, а к тому, что на миг приоткрылось между полами плаща…
Не могли люди сотворить такое с другим человеком, с женщиной… не могли, не могли, не могли!
А шум сзади накатывался, вздымался, напомнив вдруг грохот ледохода – где среди сталкивающихся льдин есть льдины живые, железные, деревянные, хрустальные… Множество голосов заполнили собой пространство.
Отрада сумела наконец обернуться. Один ужас помог справиться с другим…
Перед нею разверзлась могила. У могилы было почему-то деревянное дно. Ярко освещённое жёлтое деревянное дно.
Земля осыпалась под ногой, Отрада вскрикнула и стала падать, продолжая вцепляться в Алексея. Тот удержался бы, но земля превратилась в текущий песок. Они скатывались вниз, как муравьи в воронку песчаного льва.
Она ожидала удара о дерево, но в последний миг дно отдалилось – недалеко, вот, рядом, достать, опереться… нет. Она повисла, как муха в паутине, как… как те странные пленники… как Агат… его прощальный взмах…
(Она не знала, кто такой Агат. Это было в другой памяти. Или в другой жизни. Она обжигалась, когда пыталась дотянуться до этого имени и этого прощального взмаха. Но не оставляла попыток…)
И, повинуясь какому-то новому, незнакомому страху, она согнула негнущуюся руку и схватила себя за щёку.
Под рукой было что-то мягкое, нечувствительное, податливое.
Не трогай, прошептал кто-то рядом, осторожно, сорвёшь… И ещё прошептал: дайте ей пить.
У губ тут же появился горячий край ковша. Давясь, Отрада глотнула жгучую жидкость. Ей показалось, что это дёготь.
Чья-то рука удерживала её затылок.
Пей. Пей, пожалуйста, пей…
Она отхлебнула ещё и ещё. Горечь и сильнейший запах берёзы.
На миг стало светло и легко. Она повернула голову. Неоконченная картина: парящие в воздухе торсы, голые и задрапированные, угол каменной кладки… И тут же торопливо нахлынула липкая пузырящаяся тьма.