Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 71
– Почему это вдруг я должен обижаться?
– Ну… так. Накатило на меня. Столько времени прошло, а вот ведь – не забыть…
Алексей включил дворники: снег повалил сильнее, крупными хлопьями, влажный и липкий. Это плохо, подумал он, это ведь может всю видимость перекрыть…
– А самое мерзкое, – продолжал Бог, – когда ты, всё это унижение снося и страх, ловишь себя на том, что начинаешь искать в них что-то невыразимо прекрасное, а людей полагать последней падалью под их ногами… потому что иначе – вообще невозможно ни быть, ни думать… Какие слова говорились! Какие… – он оборвал себя, и Алексей услышал звук, который понял не сразу: скрип зубов. – И ведь верили в это – вопреки всему, вопреки разуму, вопреки смыслу… только бы угодить… мясо они очень любили. И сейчас, конечно, любят. Пожалуйста, вот мясо. Человечинки? Вот вам человечинка… Всё, что угодно, только бы откупиться, а потом друг другу – слова. И какие слова!.. От самого сердца… много слов…
– Как ты думаешь, – спросил Алексей, вглядываясь сквозь летящий снег в ставшую почти неразличимой дорогу, – они были когда-нибудь… людьми? Или кем-то другим, но – разумным? Или же…
– Не знаю, – сказал Бог. – Могло быть и так, и этак. Разницы я не вижу. А почему ты спросил?
– Что-то такое померещилось… Ты мне так и не сказал: кто же и каким способом утащил у Астерия камень?
Камнем они по молчаливому согласию называли Белого Льва.
Бог, прежде чем ответить, положил руку на грудь. Там, под курткой и свитером, висел на простой верёвочке этот самый камень.
– Довольно смешная история, – сказал он. – Ломают там старые дома – ну, мальчишки, понятно, рыщут по подвалам и чердакам. В какой-то, говорит, коробке среди старых журналов… завёрнутый, между прочим, в газету пятьдесят седьмого года… камень наш и лежал. Вот и всё. Говорю: что ты хочешь взамен?..
Алексей уже не слушал. Снег прекратился внезапно, и сразу же стало невыносимо светло. Солнце пылало сзади и слева, поджигая собой белую натянутую плоскость равнины, белый ровный чуть вогнутый склон похожей на амфитеатр горы, охватывающей полгоризонта, огромный белый полумесяц в пронзительно-синем небе – и впереди, почти рядом, чуть приподнятый на возвышении, сверкающий гранями чёрно-зелёный замок…
И Алексей подумал, что судьба – кто бы ни управлял ею – подарила ему в этот час (возможно, последний его час) одну из самых прекрасных картин, какие только могла создать природа – кто бы ни управлял ею…
А потом он увидел, что навстречу им по сверкающей белизне несётся ярко-синяя точка.
И буквально в ту же секунду на равнине справа обозначилась складка, стала стремительно расширяться и поворачиваться, распалась на десятки крыш, потом показались стены, и – как-то сразу поддавшийся взгляду – открылся посад, пригород…
Если бы Алексей придумывал места, где хотел бы жить, он в первую очередь придумал бы именно это.
Летящий навстречу автомобиль издалека замигал фарами и заметно снизил скорость. Алексей тоже сбросил газ. Потом вынул из бардачка "шерифф" и положил его рядом с собой на сиденье.
Бог глубоко вздохнул…
Мелиора. Юг
Он открыл глаза и первое, что увидел – это плачущую и смеющуюся морду Конрада Астиона.
– Живой…
Голос был женский, Юно чуть скосил глаза. Ведима Аэлла… Сколько же времени прошло?
– Живой твой начальник, не реви, не реви… первый раз вижу, чтоб по начальнику так убивались… Вон – и глаза открыл. Слышишь меня, потаинник?
– Слышу… ведима… спасибо тебе, умелица…
– Рано благодаришь. Ног у тебя нет. Сгорели твои ноги.
– Жалко…– и Юно засмеялся. – Эх, так и не станцевали мы с тобой…
– Зато теперь ты от меня не уйдёшь, – сказала Аэлла сердито. – И сколько бы дней ни осталось…
– Постой, – Юно вдруг почувствовал, что вновь куда-то отплывает. – Отрада – дочь… на самом деле… Филадельфа. Наследница всей его… мощи. Ничего не умеет. Белый Лев – живое…
Аэлла коснулась пальцами его губ.
– Уже что-то происходит, – сказала она. – Воду опять можно пить.
Юно не понял её, но ускользнул в золотисто-коричневое гудящее липкое сладковатое небытиё со странным, неясным ему самому облегчением.
Кузня
Живана заметила машущего первой. Не потому, что была самой зоркой, а просто её пощадили, не навьючили грузом – и руки оказались свободными, чтобы смахивать пот и пыль.
– Тысячник! Венедим! Вон, справа – человек!
Человек широко шагал наперерез им, размахивая над головой палкой. Самое забавное – это то, что она сразу узнала его, но себе не поверила, потому что ну никак не рассчитывала встретить здесь, в этой проклятой пустыне, самого кесаря.
Отряд с готовностью остановился, хотя до намеченного пятиминутного привала оставалось ещё шагов триста. Упали с плеч мешки…
– Междь зосрач, и правда, кесарь!.. – громко сказала сама себе Живана, когда до того оставалось рукой подать. – Ну, дела…
– Я уже не кесарь, азах, – сказал Светозар. – Ох, быстро же вы ходите…
– А я не азах, а азашка, – сказала Живана и сморщила нос. – Азашья жена…
– Государь… – подоспел Венедим. Пыль всех сделала одинаково серыми. – Государь, зачем?.. – изумление его было огромно.
– Иду с вами, – сказал Светозар. – И я не государь. Буду вашим отрядным чародеем. Как же вы вдруг решились – в Кузню без чародея?
– Решились вот… – Венедим вдруг смешался. – Не думал, что так глубоко будет…
– Эх, слав. Тот раз вам Пактовий девочку буквально на руках вынес. Теперь-то на что полагались?
– На себя больше… Да что там говорить: не было надежды. С самого начала. Но и не идти нельзя было… вон, огонька я вызвал…
Светозар медленно обвёл взглядом сгрудившихся славов, азахов, отроков… эту страшную девку с чёрной повязкой через глаз… Живана увидела в нём, словно в зеркале, себя и своих. Измождённые дорогой и зноем, с серыми угловатыми лицами. Глубокие провалы глаз…
И – почувствовала его гордость.
– Который день пустыня? – спросил Светозар.
– Восьмой, – неуверенно ответил Венедим и посмотрел на других, прося подмоги. – Если не девятый…
– Тогда понятно, – чародей кивнул. – Несёт вас по кругу… И огонёк ваш безмозглый, – добавил он добродушно. – Хороший, а безмозглый… не понимает, что вы – живые. Так бы и водил, дурачок…
– Государь…
– Не зови меня так, не надо. Лучше простого имени люди пока ничего не придумали… День, день всего лишь прошёл наверху. Закружило тут вас времечко…
Живана как-то сразу, без возмущения ума, поняла это. Неспроста дни казались ей настолько одинаковыми.
– Что же делать?
– Воду где брали? – как бы не слыша, спросил Светозар.
– Колодезная… попадаются колодцы…
– Осталось ещё?
– Да вот… – Венедим потянулся к фляге, но прежде его несколько фляг, баклажек и бурдючков просунулись к чародею. Тот выбрал тыквенную баклажку на тесьме, плеснул немного воды на вогнутую ладонь, что-то прошептал над водою… Живане послышался будто бы даже плеск волн и шум далёкого ветра.
Потом он подбросил воду над собою. Капли не достигли песка, пропали. Но будто бы стало прохладнее.
– Воины, дети мои, – сказал Светозар. – Не могу никого звать за собою, ибо не для человека то, что предстоит тем, кто пойдёт. Но опять же – выводить остающихся не в силах я, а даже по следам своим дорогу вряд ли найдёте. Такое уж это место… А с другой стороны: здесь вам грозит разве что смерть. Кто же решится пойти, скажу: в огонь идём и в зубы чудовищ. Даже не то страшно, что умрём, а то, как умрём. А коли не умрём, так ещё может стать горше. Ибо есть вещи много страшнее смерти. И страшнее бесчестия. Решайте сейчас. Потом – не будет возможности…