Малой кровью - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 21
Но внешность сменить всё-таки надо. Потому что, помимо продуманных и запланированных засад, бывают ещё и всякого рода случайные встречи. От них тоже надо застраховаться.
Итак, мы едем на рыбалку…
От клюшек для гольфа – так, кстати, ни разу и не опробованных – она избавилась на первом же безлюдном участке шоссе. Просто разбросала их по колючим кустам. И поехала дальше.
Из магазина «Инстант фишермен» вышло кто-то невнятного пола: в мешковатых светло-серых штанах, защищающих от жары, холода, комаров и дождя, в просторной многокарманной рубахе тех же кондиций, в тёмных очках на пол-лица – чтобы не слепили блики, – и в рыбацкой кепочке с длинным козырьком. В руках существо держало длинный зелёный чехол, из которого высовывался кончик спиннинга.
Теперь нужно озаботиться транспортом…
Пол говорил, что раньше в Калифорнии было принято иметь по две-три машины на семью. То есть машин было примерно столько же, сколько взрослых людей. И сегодня просто невозможно представить себе, что творилось на дорогах – особенно в городах…
Но кое-какое впечатление можно было составить и сегодня – оказавшись на утилизаторе.
Этот ещё был маленький. В пустыне, по дороге в Неваду, Юлька видела утилизаторы, тянувшиеся на многие километры вдоль шоссе и до горизонта в обе стороны. А здесь была просто уставленная машинами пустошь у перекрёстка двух шоссе. Естественно, между машинами имелись какие-то дорожки для проезда, но всё равно – похоже было, что они срослись в плотный железный панцирь.
Подавляющая часть их будет безжалостно спрессована, разрезана, потом оттранспортирована в Т-зону «Феникс» и там превращена во что-нибудь полезное. В железные стержни для энергетических конверторов, например. Один легковой автомобиль – это три-пять полётов тяжёлого сторожевика, или две недели питать электричеством такой город, как Большой Лос-Анджелес…
Но многие из старых автомобилей здесь же, на утилизаторе, приведут в порядок, отремонтируют и покрасят. Потому что современные пластмассовые мыльницы и пузырьки – это удобно, практично и дёшево, зато старые железяки – дорого и стильно. А здесь такого рода стиль ценят куда выше, чем в Питере, это она уже неоднократно имела возможность заметить.
И нельзя сказать, что ей это не нравилось. Наверное, её заразил этим ещё Санька с его допотопным мотоциклом…
Машины, подготовленные для продажи, стояли вдоль дороги, а на перекрёстке возле бензозаправки вообще было что-то вроде базара: с переносными тентами, закусочной, полицейским постом и даже мобильным отделением какого-то банка – серебристым микроавтобусом с зарешёченными окнами. Не было только людей. Юлька медленно проехала дальше, потом развернулась. Пока что ей не попалось ничего подходящего.
Свой автомобильчик она увидела издалека – и, подъехав, прочитала, что это «Сузуки-самурай» ноль второго года выпуска. На картонке, приклеенной к капоту скотчем, были написаны всяческие данные, но их она даже не стала читать. Переделан на электрическую тягу – этого с неё вполне достаточно.
Юлька позвонила в колокольчик, висящий на столбе, и минут через десять на тарахтящем жуковатом «Фольксвагене» подъехал самый настоящий индеец. Он молча выбрал нужные ключи из связки, подал Юльке, потом помог забросить в багажник мотороллер и разрешил ехать за собой.
У неё не спросили даже прав. Взяли деньги, выписали квитанцию. Индеец проводил её до выезда с территории, напоследок сказав: «Барахлит переключатель света, миз». Развернулся на узкой дороге, сильно кренясь, и бодро затарахтел обратно.
Глава седьмая
Солнце перевалило зенит и застыло неподвижно. Камень верхней площадки раскалился, как будто долго лежал в костре. Спасали куски лестницы, которые Серёгин напилил и пропихнул сквозь люк. На дереве ещё можно было лежать…
Из этой же доски он сделал себе щит с узкой Т-образной прорезью для автомата. Наверное, он сильно удивил чапов, когда в первый раз подполз к пробоине в парапете, дал прицелу максимальное увеличение – и выпустил несколько очередей в стрелков, так нагло расположившихся напротив. Автомат почти не давал отдачи, настильность и кучность были великолепные, так что первая же очередь накрыла цель – один повалился, остальные бросились врассыпную. Потом он обстрелял тот расчёт, который стоял левее. Они успели два раза пальнуть по нему, но обе пули пришлись в кирпич. Зато по крайней мере трое отвалились и поползли спасаться. Тогда Серёгин попытался достать тех, кто справа, но ему не хватило буквально несколько сантиметров, чтобы изогнуться и нормально прицелиться – мешал парапет. Он попытался целиться подслеповатым левым глазом, промазал, зато у ребяток не выдержали нервы, и они разбежались. Четвёртую установку отсюда видно не было вообще, но и они, в свою очередь, не представляли для Серёгина опасности…
Теперь он смог разобраться с подносчиками дров. Они оказались как на ладони. Один пытался прикрыться вязанкой, другой бросил дрова и просто стоял, остальные пытались убежать. Он не кровожадничал – если промахивался в спину, то позволял удрать, уползти, спрыгнуть в канавку… Их оставалось много, десятка два как минимум – но Серёгин надеялся, что без серьёзного огневого прикрытия они не полезут. А огонь вести будет некому. Об этом он позаботится.
Несколько раз отчаянные смельчаки пытались подобраться к брошенным дальнобойкам, но Серёгин был начеку. Правда, один раз в него всё-таки выстрелили – и попали в щит. Удар был, как кувалдой, – по левой руке, а потом по лбу. Однако тёмное узловатое и очень плотное дерево (наверное, в воде бы оно утонуло) удар этот выдержало. Потом, разобравшись со стрелком, Серёгин осмотрел щит. Пуля, к счастью, вошла под углом, поэтому пробила первую доску и глубоко погрузилась во вторую – но, расплющившись, не прошла насквозь. Он хотел было добавить третий слой дерева, потом подумал, что это не имеет смысла: тех, кто по фронту, он с гарантией погасит раньше, чем они передёрнут затвор. А против фланговых достаточно и двух досок…
Время от времени он всё-таки не выдерживал, оставлял автомат как угрозу и уползал под площадку – остыть. И заодно прислушаться: а не пробрался ли кто в нижний этаж, не готовит ли диверсию? Но внизу каждый раз было тихо. Серёгин делал глоток коньяку, потом три-четыре глотка воды. Почти сразу же его пробивало обильным потом, и становилось немного легче. Тогда он снова выползал наверх, в жестокое пекло.
…Парни, вас ждут два месяца пекла, говорил, расхаживая перед строем голых по пояс новобранцев, сержант Фогман. У вас у всех за плечами армия и флот, кто-то и повоевать захватил, но я клянусь – ещё нигде над вами так не издевались, как будем издеваться мы. Два месяца вы будете не люди, а дешёвые сучьи потроха. У вас не будет права даже обосраться от натуги, ясно? Притом, что нагрузки будут немерянные, вы и после литры чистого представить их сейчас не сможете. Каждый третий из вас или сдохнет, или запросит пощады, и его пощадят: дадут такого пинка, что он всё забудет и окажется на родной планете только с теми тремя мятыми бумажками, что получил авансом. Повторяю для тупых: каждый третий. У меня обычно отсев ещё больше. В остальных будут вколочены все необходимые рефлексы. Вколочены в прямом смысле – мы будем вас бить. И чтоб я не слышал, что это нарушение прав и так далее. Загляните в свой контракт, там мелкими буквами примечание. Так вот: бить буду. Столько, сколько надо. Может, кому-то из вас это пойдёт на пользу…
Гриша не был садюгой и бил не из удовольствия, а ради дела. И по истечении тех двух месяцев вводной подготовки проставился бочонком пива, а «щеглы» проставились ему встречным бочонком. А потом, когда уже началась служба как таковая, его вспоминали чуть ли не с нежностью – потому что Гриша дал именно ту подготовочку, не больше и не меньше, которая пригождалась каждый день.