Опоздавшие к лету - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 42

О-ла-ла, подумал Петер, а пацан показывает зубки… Ладно, потом.

– Господи, – глухо сказала Брунгильда, – да что они с ним сделали-то такое? Петер, что они с ним сделали? Ведь он за них все – душу, кровь… все… а они? За что? Как так можно ослепнуть, чтобы своих?..

– Можно, – сказал Петер. – Еще и не так можно. Саперы ведь видят – мы появились, и пошла всякая мерзость. Значит, мы виноваты. Значит, нас под ноготь… виноват, к ногтю. Что они, могут со стороны разобраться, кто именно виноват? Да ни черта. Ни черта! И мы ни черта не можем, вот в чем самая-то беда…

Снег сыпал и сыпал, изо дня в день, понемногу, мелкий и редкий, но он сыпал без перерывов и заваливал все на свете, и все силы вскоре приходилось тратить на пробивание дорожек и дорог, на расчистку площадок и прочее, и прочее, и прочее. Козак заходил редко, с оглядкой – как он говорил, антикиношные настроения вроде бы рассосались, но опасаться, чтобы тебя еще раз рубанули сзади лопатой, приходилось. Вероятно, наиболее активные сторонники террора погибли при газовой атаке, а сами киношники, удалившись в павильон, больше глаза не мозолили и рецидивов ненависти не вызывали. Работы стояли прочно, на мертвом якоре. Для чего-то саперы выходили на свои места, крутились по стройке, создавая иллюзию какого-то движения, но за последний месяц мост не прибавился ни на одно звено.

На экране же дело обстояло следующим образом: после восстановления разрушенной электростанции очень быстрыми темпами мост был достроен, соединен с противоположным берегом и закреплен. Предварительно там был высажен воздушный десант, который захватил плацдарм и удерживал его до момента введения моста в эксплуатацию. Танковая армия – пластмассовые танки в одну пятидесятую натуральной величины – форсировала Каньон и прорвала наспех возведенные оборонительные сооружения противника. Однако противник не терял надежды на контрудар. Высадив танковый десант в нашем тылу, он попытался прорваться к мосту, но был остановлен и в тяжелом бою разбит наголову артиллеристами и саперами. Апофеоз – генеральное наступление – решено было снимать на натуре, и не здесь, а на юге, и не сейчас, а весной.

– Темпы, темпы, темпы! – господин Мархель метался по своей резиденции – пол был завален исписанными и смятыми листами бумаги, окурками дорогих сигарет, фотографиями и кусками киноленты. – Как показать темп? Как создать темп? Петер, ты что молчишь?

Петер сидел, закинув ногу на ногу, и курил дорогую сигарету господина Мархеля. Они только что просмотрели отснятое, и… темп, господа, темп! Видно было невооруженным глазом, что саперы еле передвигаются.

– Не молчу, – сказал Петер. – Я думаю. И думаю, что надо не форсировать темп, а оставить так, как есть. Пусть будет видно, до какой степени измучены люди, что они еле стоят на ногах, – но мост тем не менее построен. Как, Гуннар?

– Императору может не понравиться. Он не любит излишнего натурализма.

– Тогда дать им недельку отдохнуть, отоспаться, подкормиться – и переснять. Снять-то надо метров двести…

– Подкормиться… подкормиться… – пробормотал господин Мархель. – Пожалуй, да. Недельку, говоришь? Может, поменьше? Дня два-три?

– А куда торопиться? – спросил Петер. – Давай пока смонтируем остальное, а эти куски вклеим.

– Н-ну, давай… – как-то неуверенно сказал господин Мархель.

С ним в последнее время творилось что-то не совсем понятное – будто кончался завод его пружины, и в движениях и действиях стали возникать паузы и перебои. Не раз он принимал предложения Петера по поводу фильма и не раз уступал ему в спорах. Петер, каждый раз ожидавший упрямого сопротивления, терялся, когда вместо каменной стенки на его пути оказывалась труха, и не доводил дело до конца. Сейчас, почуяв слабину, он двинулся дальше:

– Да, Гуннар! Мы ведь забыли об одном деле – об одной сцене. Арест майора Вельта – до сих пор не снят. А может получиться очень эффектно!

– Да-да, – согласился господин Мархель. – Надо снять. Сделай это, пожалуйста. Комендантских тебе дать?

– Не надо, – сказал Петер. – Ну их. Я саперов возьму.

– Хорошо, – согласился господин Мархель. – А вечером суд. Петер уже выходил, когда господин Мархель окликнул его:

– Подожди! Мы же не переснимали предателей – так за что же арестовывать майора?

Петер нашелся сразу – вероятно, ответ был уже заготовлен и лежал под рукой, один из многих:

– Как за что? За гомосексуализм, конечно.

– А! Ну да, – вспомнил господин Мархель. – Конечно. Извини, склероз…

Но арестовать майора Вельта не удалось: увидев вооруженных саперов и операторов, он понял, в чем дело, попытался бежать, потом открыл пальбу; саперы, разумеется, в долгу не остались…

– Ну вот, – недовольно сказал Петер. – Хоть бы морду целой оставили, что ли…

– Душу отвели, – сказал Козак, забрасывая автомат за спину. Выход нашли: Арманта, похожего фигурой на майора, одели в майорскую форму, и Петер снимал со спины, как его ведут в блиндаж, запирают за ним дверь и пломбируют ее, и два сапера с автоматами становятся на стражу; потом господин Мархель в полковничьем обличии прочел Арманту – Петер опять снимал со спины – приговор, согласно которому майор Вельт за поведение, позорящее честь офицерского мундира, приговаривался к пожизненному заключению и полному поражению в правах.

– Скомкали эпизод, – сказал с сожалением Петер. – Могло лучше получиться.

– Сойдет, – сказал господин Мархель. – Не будем отвлекать внимание зрителя на второстепенные сюжетные ответвления.

Вечером этого дня Петера попытались убить. Он возвращался из павильона один, и вдруг перед ним вырос человек, и скрипнул снег сзади, там тоже кто-то был, человек поднял руку и что-то сказал, Петер не расслышал, потому что, сделав обманное движение вправо, сам отклонился влево и повернулся боком, выстрел был глухой и мимо, Петер бросился в ноги стрелявшего, но тот успел выстрелить еще раз, и Петера обожгло вдоль спины, он сбил мазилу с ног, кто-то топтался рядом, Петер крепко держал своего противника за кисть с пистолетом, еще раз грохнул выстрел, потом из темноты мелькнул сапог – прямо в лицо, вспышка была поярче, чем от гранаты, но Петер выскользнул из-под этой вспышки, пистолет был уже в его руке, и он выстрелил по метнувшемуся еще раз сапогу, и тут вдруг стало легко, кто-то оторвал от него противника, потом ему терли снегом лицо, и, кажется, Козак сказал: «Ну и уделали тебя!» И тут вдруг поплыло, и очнулся Петер уже в тепле.

Это был тесный блиндаж саперов, он лежал на нарах, было душно и накурено, горел свет, саперов было много, во рту горело от рома, и кто-то сказал: «О! Сразу и полегчало. Налей-ка еще», – и ему поднесли еще кружку, Петер выпил и пришел в себя окончательно. На правом глазу был бинт, вообще вся правая половина лица была как деревянная, и страшно горела спина.

– Говорил же я тебе – на хрена ты ходишь в одиночку? – сказал Козак, он был здесь, и еще были знакомые лица, а в углу сидели двое с набитыми мордами – должно быть, покушавшиеся.

– Эти, что ли? – кивнул на них Петер.

– Они, – сказал Козак, – они, родимые…

– Зачем это вы, ребята? – спросил их Петер.

– Мы уж тут пытались им внушить, – сказал Козак. – Но тупые, как пеньки. Деревня…

– Сами вы тупые! – сдавленно сказал один из тех, помоложе. – Не видите, что ли – продали нас всех на корню! Это же заговор! А-а… – Он обреченно махнул рукой.

– Так ты что же думаешь – киношников перебьешь, и все пойдет как по маслу? – спросил Петер.

Тот промолчал, глядя исподлобья, зло, как хорек.

– Чего молчишь? – ткнул его в бок Козак.

– Погоди, Карел, – сказал Петер. – Ребята не разобрались – бывает. Давайте с начала. Не было киношников – все шло хорошо. Приехали киношники – все стало плохо. Значит, убить киношников – и все опять будет хорошо. Так, что ли?

– Ну, – сказал один из тех. Другой молча кивнул.

– Поздно убивать, – сказал Петер. – Надо было сразу. В первый же день. Теперь уже поздно. Карты сданы, и игра сделана…