Опоздавшие к лету - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 76

– Проглотишь всухую? – спросил Тригас.

– Вряд ли…

– Тогда сейчас, – Тригас сходил на кухню и принес стакан воды. Таблетки были горькие, с отвратительно-сладковатым привкусом, и Март пожалел, что разжевал их – надо было глотать целиком.

– Ну вот, – через полчаса будешь как новенький. На тебе остальные, – он сунул Марту упаковку. Март не смог удержать ее в руке, таблетки упали на пол. Тригас поднял их и положил Марту в карман.

– Юхан, – сказал Март, – пожалуйста, вынь вон из того фотоаппарата кассету. А еще лучше – засвети пленку.

– Что это за пленка?

– Жизнь и смерть нашего друга Петцера.

– Он… умер?

– Нет, я неудачно выразился. Просто он заложник за эту пленку. Если она попадет в чьи-нибудь руки, Петцера убьют.

– Я примерно понимаю, что такое «заложник», – кивнул Тригас. – А если не попадет?

– Что не попадет?

– Ты сказал, что если попадет не в те руки… А если не попадет?

– Не знаю. Не знаю, что хорошего… вообще ничего не знаю.

– Так что там?

– Там результаты натурных испытаний нового боевого отравляющего вещества на наших с тобой знакомых…

– Так это были не террористы? Я так и подумал почему-то.

– Бывшие террористы. Теперь это, наверное, какое-то секретное армейское подразделение.

– Слушай, а как ты оказался в курсе этого?

– Да вот, занесла нелегкая. Случайно, в общем.

– Врешь ведь. Я давно догадывался, что ты… Сам знаешь, что я думал.

– Не совсем так, – возразил Март. – Это было бы слишком банально… Я не просто выдаю себя за другого. Я и есть тот другой. И тот, и другой – в одном теле два человека. Так получилось, приходится жить за двоих.

– Никакие ты не два человека, – сказал Тригас. – Ты просто несчастная жертва ядерных испытаний, живущая в мире, для тебя не предназначенном. И мечешься ты, и хочешь что-то сделать, только ничего сделать нельзя, потому что все уже сделано. Жизнь проиграна, дело проиграно, надо просто кончить комедию на должной ноте – чтобы звучала подольше. У тебя хорошо получилось там, на стене. Это – долго. А у меня ни черта не получается…

– Отпусти себя на волю.

– Страшно, – передернул плечами Тригас – Страшно на воле. Я не выживу на воле.

Они оба замолчали, потому что слишком много надо было им друг другу сказать и слишком мало было отсчитано им времени. Так и слышались в тишине удары метронома – большого спокойного сердца некой снисходительной твари…

– У всех свое предназначение, – сказал Тригас. – Кто-то ложится костьми. Нам с тобой дано умение творить чудеса. Но я не могу им воспользоваться – боюсь, боюсь и… уже не могу. Слишком успешно я с этим умением расправлялся. А ты еще можешь. И должен. Уезжай. И не вяжись больше во всякие эти дела. Нас так мало осталось. Делай, делай свое дело – пока не придут за тобой. Все равно придут, так пусть хоть из-за настоящего, а не из-за всякой пыли…

– Это не пыль, – сказал Март. – Это тоже настоящее, только по-другому.

– Настоящее, – легко согласился Тригас, – но этим могут заниматься и другие. Ты должен сохранить себя насколько сможешь. Уезжай.

– А ты?

– А я хочу посмотреть на тех, которые придут сюда. Слишком задешево мы им доставались. Они ведь сюда идут не только от ненависти – поразвлечься. А обо мне не жалей. Я же… Я чуть не стал вампиром. Хотел стать как они, представляешь? И еще захочу, если… Уезжай. На моей уезжай. Хорошая машина.

– Не валяй дурака, Юхан. Я без тебя не уеду.

– Перестань, Март. Я решил. Так будет лучше всего. У меня тут пять патронов. Ты не поверишь, но я даже мечтал об этом. Вот они, а вот я, и у меня целых пять патронов. Полжизни готов был отдать за такую возможность. А ты хочешь меня увезти. На тебе ключи. Мою машину и ребенок водить сможет, там только две педали – газ и тормоз, – остальное автоматика. Разберешься. Бак под пробку. Давай. Время уже. И пленку свою не забудь.

Подталкиваемый Тригасом, Март оказался уже за дверью, уже у машины, вот и дверца открыта… Что-то неладное с головой, чем он меня напоил, он же давал мне какие-то таблетки… Март знал, что ему надо было остаться и выйти навстречу толпе, дать последний бой – нет, последний бой я уже дал, когда заканчивал картину, а это – только завершение его, подпись под картиной, которая должна была закрепить победу; но я дал себя уговорить, и вот сижу в машине, и сейчас поеду – уже еду, – дал себя уговорить, и победа стала неопределенно-затушеванной и как будто отодвинутой в тень; но я жертвую определенностью этой победы ради следующих побед, – дал себя уговорить, и уговаривал меня не только Тригас, я сам себя уговаривал и продолжаю уговаривать, а дело ведь не только в этой победе – не победе, а в чем-то более важном, но я никак не могу понять в чем…

Темнота стояла кругом, и свет фар только чуть раздвигал ее. Пропал в темноте домик с Тригасом, в котором он провел последнюю черту под своей судьбой. Темнотой был полон весь мир, и сквозь эту темноту катились машины с развеселыми парнями, не умеющими ни в чем сомневаться; и в ту же сторону, но чуть быстрее и поэтому удаляясь от них, беззвучно уносилась «хонда» желтого цвета со свободным художником внутри; но между ними уже был непроходимый рубеж в виде револьвера с пятью патронами и трудного мужика Тригаса, не пожелавшего смириться с отведенной ему ролью и решившего поступить хоть раз по-своему… Темнотой был окутан весь мир, и где-то в темноте и перед еще большей темнотой лежал Андрис, перебирая свою жизнь и считая набранные и проигранные очки и не сходясь в счете с результатом, взятым из ответов в конце книжки, и где-то в темноте лежал Петцер – лежал без сна и ждал, когда же кончится эта минута и начнется следующая; и где-то плакала Венета, плакала трудно и зло и повторяла только: ну дайте же мне кто-нибудь спичку! Март тормознул так резко, что его ударило о руль. Перед домом останавливались машины, он видел это так ясно, как если бы все это происходило под ярким солнцем и перед его глазами, из машин выходили люди, натягивая на ходу белые балахоны, и выстраивались полукругом, переговаривались, подбадривали и подзадоривали себя словами и выкриками, и вот дверь распахнулась, и вышел Тригас, они, конечно, не видели револьвера в его руке и не видели, что это Тригас… Март не мог слышать выстрелы, он отъехал довольно далеко, но каждый выстрел отдавался у него в висках: два – в лица, два – в спины… Оглохнув, он ждал пятого выстрела. И вдруг все погасло.

И пришел ужас.

Март сидел, уткнувшись лицом в скрещенные на руле руки, будто пытаясь спрятаться, скрыться от него. То, что произошло, было страшнее смерти. Недаром все естество его так противилось бегству, лишь жалкий рассудок распорядился иначе… Только что он, Март, пусть не руками своими, но согласием, трусостью, вспыхнувшим вдруг желанием выжить, заплатив любую цену, – только что он убил мутанта. Убил мутанта. Сделал то, что хотел, но не смог сделать – в изнеможении – Тригас, чтобы сбросить с себя этот дар-проклятье. Убил мутанта.

Но я же не хотел!!! Это отдалось в ушах, оказывается, он кричал вслух, в полную силу. Откуда-то из глубины подступал к горлу мучительный истерический хохот – подступал и вот пробился. Март хохотал – внутренний человечек со страхом и отвращением смотрел на него – и повторял, не в силах перестать: «Бедный Йорик! Ах, бедный Йорик!» Наконец все прошло. Стало пусто и тихо. И холодно – как в покинутом доме…

Как в доме покойника…

Выхваченная узким лучом света, отбитая у темноты, перед ним лежала дорога, и в конце ее плакала Венета, и кассета с пленкой жгла карман, и пусть все было кончено, надо было продолжать жить и хоть что-то делать…