Штурмфогель - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 7
Да. И город снов не кишел английскими моряками и американскими летчиками. Он был почти пуст, и лишь немногие жители сидели на табуретках возле своих дверей.
И еще там не было дня. Ночь или сумерки.
Чернолицая мадам Теопия сама нашла его: подошла и сказала пароль. С тех пор Айова стал завсегдатаем маленького полуподпольного борделя. Впрочем, уединялся он только с самой мадам и потому среди простых посетителей, зенитчиков из форта и летчиков истребительного авиакрыла, слыл гурманом и сволочью.
Все равно Ираклион оставался для него городом-тупиком, из которого не было выхода.
Яна и Джулия… Он вспоминал их не только и не столько за постель, которую они легко и охотно с ним делили, а за какой-то веселый звон и сияние, исходившие от них. Люди так не звучат, и девушки, с которыми он встречался после, казались вырубленными из сырых чурбаков.
Проклятый Эрвин…
Может быть, тебе будет легче, сказал он, уходя (холодный темный Лондон и час, неотличимый от ночи; скоро завоют сирены), если ты будешь знать: то, что ты станешь сообщать мне, прежде всего будет предназначено для защиты верхнего мира. Твоих наяд. И всего того, что их окружает. Война началась слишком рано, мы – те, кто бывает там, – не успели договориться. Ты будешь работать не на Германию, а на верхний мир. На Хайлэнд…
Агент Хайлэнда… Айова знал, что если его поймают, то расстреляют как простого нацистского шпиона.
Впрочем, поймать его было бы непросто. Сообщает какие-то сведения? Потому что болтун. Рация, рация где? Или хотя бы стремительно летящие в бурном небе почтовые голуби? Нет, и гадалка Дженни в Лондоне, и подслеповатый букинист в Сицилии, и мамаша Теопия здесь, на Крите, – все они, выслушав Айову, лишь замирали на четверть часа, закрыв глаза и чуть закинув голову, и только пальцы чуть подрагивали, как будто руки их были руками пианиста, вспоминающего давнюю мелодию… Так что контрразведчикам было бы трудно предъявить кому-либо обвинения – даже если бы они ворвались в разгар «сеанса».
Иногда он ненавидел себя. Иногда – гордился…
В любом случае жизнь была кончена. Не зря же проклятый Ираклион издавна возникал в его снах как город по ту сторону.
И, как всегда после сеансов связи, несколько бессонных ночей майору Айове Мерри, заместителю коменданта авиабазы Вамос по специальным вопросам, были обеспечены…
СБОР ИНФОРМАЦИИ
Как любой ночной житель, по утрам Штурмфогель чувствовал себя отвратительно. Ему удалось поспать четыре часа на диване в кабинете Гуго и потом освежиться кофе и шоколадом «Кола», который просто обязан был сообщать мышцам силу, а мыслям легкость, но, наверное, слишком долго хранился на складе стратегических резервов… Штурмфогель ненавидел спать в помещении «Факела», даже в этом новом, которое вроде бы не должно было успеть пропитаться миазмами их работы, но вот тем не менее – успело. И вообще плохо, когда утро начинается с Карла Эделя…
Карл вошел, продавив тонкую пленку сна, и вонзил когти в плечо спящему Штурмфогелю, и пока тот отбивался, все хищно улыбался и щурился, как кот, сожравший дюжину мышей и решивший заполировать трапезу птичкой. Штурмфогель сначала замер в его когтях, но потом вздохнул и сел.
– Ф-фу… Что у тебя, Карл?
– Можешь себе представить – зацепка. По одному из прошлогодних дел проходила девка, которая была или остается связником Эйба Коэна.
– Она у нас?
– Нет, она на свободе, но тем лучше!
– Да, конечно. Где она?
– В Женеве. Где еще быть шпионке?
– Ты прав. Ты чертовски прав… У тебя есть кто-нибудь в Женеве, кто смог бы организовать наблюдение за ней?
– Где же еще быть шпионам… Ну, поскольку твоей операции дан полный приоритет, я сниму одного своего парня с наблюдения за русской колонией.
– Ага. Но только пусть не спугнет…
Карл уже уходил, но в дверях обернулся.
– Ты знаешь, – сказал он, – Сунь-Цзы пишет, что для обслуживания одного солдата требуется восемьдесят крестьян, а для обслуживания одного шпиона – сто солдат. Я посчитал, и получается, что каждый взрослый швейцарец обслуживает примерно одного целого и семь десятых шпиона. Неплохо устроились эти швейцарцы, правда?
Он ушел, а Штурмфогель остался, несколько обалделый.
Едва он успел умыться и проглотить кофе, как за ним зашел Гуго, деловитый, как счетовод.
– Поехали, я познакомлю тебя с десантом.
– Поехали… А куда?
Гуго усмехнулся и ткнул пальцем вверх.
– Надолго?
– Час-полтора.
– Хорошо…
Штурмфогель сгорбился, потом резко расправил плечи, запрокинул голову и сделал специфическое движение всем телом – будто на носу у него балансировал мяч и надо было подбросить его к потолку.
Он по-прежнему был в кабинете Гуго, но теперь это был неуловимо другой кабинет. То ли чуть просторнее, то ли чуть светлее… Две секунды спустя Гуго появился рядом.
– Никогда не успеваю за тобой, – сказал он. Штурмфогель пожал плечами.
Гуго распахнул окно – влетел и закружился пыльный смерчик – и перевалил через подоконник свернутую веревочную лестницу. С некоторых пор в коридорах «Факела» стало твориться что-то неладное: если войти в дом и найти свой кабинет было легко, то выйти из дома сделалось непростой задачей. Коридоры змеились, раздваивались и растраивались, пересекали сами себя на разных уровнях – и то и дело норовили вывести в какую-то исполинскую душевую, предназначенную для помывки не менее чем полка… Гуго однажды проблуждал шесть часов – и, разозленный, приказал всем обзавестись веревочными лестницами, пока не будет устранена проблема. Но проблема устраняться не желала, большинство сотрудников как-то научились ориентироваться в лабиринте, тратя на выход минут десять, и предлагали Гуго пройти ускоренный курс ориентирования, однако шеф безопасности упрямо пользовался веревочной лестницей…
Автомобиль, лакированный и хромированный шестиколесный монстр с какими-то безумными завитушками решеток, бамперов, дверных ручек, ждал под окном.
Рюдель, водитель Гуго, выбрался из машины, чтобы открыть двери пассажирам. Штурмфогель отметил, что Рюдель стал еще грузнее и как будто старше. Там, внизу, он уже четвертый месяц лежал в госпитале СД, не приходя в сознание, и был в двух вздохах от смерти: пролежни проели всю его спину…
– Ты как будто с похмелья, – сказал ему Гуго.
– Прошу прощения, штандартенфюрер, – просипел в ответ Рюдель, – пива вчера холодного выпил, а как голос утратил – шнапсу глотнул…
– «Шнапсу», – передразнил Гуго. – От шнапсу толку мало, разве что в прорубь ухнешь, а голос надо горячим кагором восстанавливать, учи вас…
Рюдель виновато поеживался.
– Куда едем, штандартенфюрер?
– В Цирк.
– В Цирк так в Цирк, отлично…
Мотор взревел, как судовой дизель, машину заколотило. Но когда Рюдель выжал сцепление и монстр тронулся, дрожь и рев пропали, сменившись нежным пофыркиванием. Булыжная мостовая, вся в покатых буграх и впадинах, мягко ложилась под колеса. Привлеченный каким-то движением в зеркале, Штурмфогель оглянулся – но это была только нелепая длинноногая многокрылая птица, из тех, что в штормовые безлунные ночи бьются в окна…
Снаружи здание «Факела» напоминало вагон исполинского бронепоезда: железные листы внахлест, болты, заклепки, бойницы и амбразуры. Стальной масленый блеск.
Машина свернула налево, в сторону рынка, и «бронепоезд» пропал из виду.
Здесь не было ни единой прямой линии: погнутые столбы фонарей, покосившиеся фасады, кривые темные заборы. И эту нелепую кривизну всего и вся лишь подчеркивала торчащая прямо по курсу исполинская глинисто-красная пожарная каланча со шпилем.
Прохожие здесь были редки – район считался небезопасным в любое время суток.
В одном из переулков уже много месяцев стоял темно-серый танк, оплетенный плющом. Башня танка была чудовищной, как и торчащая из нее пушка. Казалось, что танк утонул в земле, пустил корни и дал побеги. Иногда на нем появлялась какая-то надпись на русском. Потом ее смывали дожди. Потом она опять появлялась.