Сироты небесные - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 30

– Куда он такой пойдёт, – сказала доселе молчавшая бабушка Наталья. Она сидела в уголке, в платочке, сложив руки на коленях. – В какой его можно лес пускать… Дед, ты, если надо, зубами рви, а чтоб Леночку поддержали. Дело говорит. Буду собираться… – и она скользнула в другую комнату.

– Все с ума посходили, – развёл руками дядя Игорёк и попытался было пойти за бабкой, но тут Артур, совершенно белый, загородил ему дорогу:

– Значит, они – Соньку, а мы на коленки – и смотреть, да? Сволота ты поганая…

И подпрыгнул, метя кулаком в слишком высокий для него нос. А потом перед глазами стало красно, и он уже не слышал, как на него кричат, хватают – а только бил, бил, бил, бил… Наконец справились, оторвали, оттащили в сторону, придержали. Крик Артурчика перешёл во всхлипывания.

В другом углу отпаивали растерянного Игорька. Он утирал смятым платком раскровяненное лицо и всё повторял: "Это нервный срыв, у мальчика нервный срыв…"

Мальчик сидел в углу, сжавшись в комок. Рубаха противно и холодно липла к спине – оказывается, окатили водой. Зло жглись плечи – там, где он стёр их лямкой волокуши. В ушах шумело, иногда сквозь шум пробивался ненавистный голос бывшего Вовочкиного отца – потому что не мог быть отцом Вовочки человек, запросто предложивший выдать на смерть пана Ярека, не просто выдать, а самому ловить и потом сдавать, пана Ярека, только за то, что пан Ярек вступился за дочку…

Подошла мать, потемневшая и каменная. Плотно взяла за руку, подняла с полу, повела. Из-за спины долетело: "Елена Матвевна, вы только мальчика не наказывайте…" Мать дёрнула плечом, и это движение отозвалось во всём Артурчиковом теле.

Она молчала всю дорогу и во время долгого кругового подъёма по крутым неровным ступенькам – и, только втолкнув сына в комнату, обронила: "Сиди здесь", – заперла дверь и ушла. Обратно, наверное. Или в обком. А таких несознательных, как Артур, туда не пускают.

Но, странное дело, ему уже не хотелось стоять посреди большого, с деревянными колоннами, зала и ощущать устремлённые на него взгляды. За те несколько часов, что провёл он один в осиротевшей комнате, он не думал ни о Спартаке, которого оставил в больнице без сознания, ни об Артёме, который и вовсе был неизвестно где, ни об Олеге, который медленно превращается в незнамо что… Он даже перестал быть Арамисом.

За эти несколько часов, уже не чужими, а своими глазами видя в темноте запрокинутое Сонюшкино лицо, он искренне, накрепко, всей душой поверил, что и впрямь был свидетелем всего происшедшего.

Вернулась мать. Взъерошила волосы, дала лёгкого подзатыльника, сказала: "Правильно ты ему врезал… Я бы тоже хотела, да нельзя вот". Она была не то чтобы весёлой, но на подъёме. Видимо, в обкоме всё решили как надо. Потом она что-то пересчитала по пальцам, ушла на кухню, повозилась там. Вернулась с набитым мешком.

– Пошли.

– За нашими? – вскочил Артурчик.

– За нашими, за нашими. Дорогу-то, кроме тебя, никто не знает.

– А как же суд?

– Отложили суд. До полного выяснения обстоятельств. Почтенный Сугорак – умный человек, он понимает, чем всем нам грозит неправый суд…

Она говорила что-то ещё, а Артурчик в холодном ужасе понимал: сейчас он должен будет признаться матери, что соврал. Что Олег с ребятами не на Свалке, а совсем в другой стороне, что они со Спартаком ничего не видели, а просто хотят выручить пана Ярека… и вдруг сообразил: а зачем? Мы просто пойдём по следам. И догоним. Те с носилками, а мы налегке. Завтра точно догоним.

И, обрадовавшись, он чмокнул мать в щёку и подхватил увесистый мешок на спину:

– Пошли! Только я к Спартаку забегу в больницу.

– Я полчаса как оттуда. Спит он, не надо будить. Док говорит, всё будет в порядке. Вовремя вы успели. Паша странный человек, но сколько от него иной раз пользы…

– А от меня, что ли, нет?

– Ну… иногда и от тебя.

Тейшш очнулась от покачивания. Это было непонятно, но, кажется, безопасно. Главный запах был правильный. Это её корабль. И он движется. Если корабль движется, значит, уцелел кто-то ещё …

Но больше уцелеть никто не мог. Она видела. Она ощутила.

Но корабль движется.

Плен?

Не делая ни малейшего движения, она «ощупала» себя с головы до ног. Голова болела так сильно, что боль казалась чем-то внешним, отделённым перегородкой. Глаза целы, зубы целы. Шея цела. Руки тоже болят, но кости не повреждены. Руки не связаны – значит, не плен. Грудь… не ощущается. Совсем. Будто там ничего нет. Яма. Анестетик? Или выгорели нервы? Выясним позже… Наверное, второе – всё-таки несколько выстрелов в упор. Дальше… Живот – цел. Ноги – целы.

Что же вокруг?

Рядом кто-то тяжело и часто дышит. Тоже раненый? Запах странный. Это не эрхшшаа. Другой. Что же здесь происходит? Кто ведёт корабль?

Она чуть приоткрыла глаза.

Рядом лежал голокожий чужак. Морщинистое тонкогубое лицо, длинный нос, кожа тёмная, серо-коричневая. Это он так дышит, и это от него так пахнет – с оттенком перегретого железа…

Дальше, привалившись к стене, сидели ещё двое похожих на него чужаков, но помельче. Глаза их были закрыты. Возможно, они спали.

Она долго смотрела на них, пытаясь понять, кто из них под что модифицирован. Потом рассмеялась про себя: ведь это, наверное, та самая потерянная планета, которую нашёл командор Утта. Нашёл и…

Закрыть глаза. Подавить вздох.

Ни малейшего движения.

Тихо-спокойно-ровно… тихо-спокойно-ровно…

Затерянная планета. Немодифицированные – базовые – люди. Значит, небольшие – это дети. Дети, которые спят. То есть – эти базовые не враги мне и не считают врагом меня.

Кто же ведёт корабль?

Медленно-медленно она повернула голову так, чтобы боковым зрением дотянуться до пилотов.

Справа тоже сидел ребёнок. Просто сидел и смотрел вперёд.

А слева… Непонятно. Плечи и голова в шлеме.

Не обманывай себя, Тейшш. Это не эрхшшаа. Это тоже базовый. Абориген. И он смог поднять корабль.

Боль вдруг стала такой сильной, что пришлось закрыть глаза. Потом она поняла, что стонет, попыталась остановить, приглушить дурноту, но не смогла. В глазах плыло – тошнотворно текло навстречу – красное с тяжёлыми фиолетовыми звёздами.

Под голову ей подсунули руку, а губами она почувствовала что-то твёрдое и холодное. В рот полилась вода. Она глотнула несколько раз, и её вырвало. Чужие руки бережно придерживали её.

После рвоты стало чуть легче, только неостановимо кружилась голова. "Аптечку, дайте мне аптечку. Пожалуйста…" Как ни странно, её поняли. В обуженном болью поле зрения она увидела знакомую коробку. Дрожащими руками открыла. Помощников не было, наверное, их уже использовали… ну да, эта яма на месте груди, на месте волновых ударов… Она разорвала пакет с активным гелем, вывалила гель на ладонь и стала втирать в голову. Скальп занемел, начала утихать боль – но вдруг пропали все силы. Тейшш упала на пол, рука деревянно стукнула рядом – как мёртвая. Рвотную лужу кто-то из детей подтёр, кажется, снятой с себя одёжкой. Потом другой осторожно дотронулся до головы и лёгкими круговыми движениями продолжил втирать гель. "Благодарна…" – сказала она и куда-то уплыла.

Когда она снова пришла в себя, то обнаружила, что лежит на траве. Открыла глаза, попыталась сесть. Села. Тут же повело, но подскочил ребёнок, подхватил, стал что-то говорить, легонько нажимая ей на плечо и поддерживая под спину. Она поняла, что её просят лечь, и легла. Корабль стоял рядом, открытый. Её спасители сидели вокруг маленького костра. Над всеми ними нависала почти непроницаемая крона какого-то исполинского дерева.

Солнце стояло низко. Наверное, был вечер. Или утро.

Я жива, наконец-то сказала она себе. Я жива…

Оставалась самая малость – вернуться домой. И как можно быстрее.

За ними прислали не катер и даже не эсминец – чего Некрон в тайне ожидал, имея в виду важность своей миссии. Пригнали эту здоровенную дурищу «Москву» – в сущности, старый транспортный «Руслан», переделанный с реактивной тяги на гравигенную. Выходить в пустоту он не мог, но на пятьдесят километров поднимался свободно и там выжимал четыре маха, имея в огромном брюхе более ста тонн груза. Сейчас и этого не было: побитый «Аист» весил чуть больше двадцати пяти тонн. Плюс два «Портоса» и «Медведь», в разное время застрявшие на Кергелене – их, пользуясь случаем, не стали перегонять своим ходом, а погрузили в этот летающий ангар – ещё тридцать пять тонн…