Сироты небесные - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 47
Продолжая ворчать, он подошёл к печи и выволок подкопчённый сбоку чугунок. Снял крышку, заглянул внутрь.
– Сойдёт, – сказал – и водрузил чугунок на середину стола. Потом взял объёмистый деревянный черпак и размешал варево.
Мощнейшая волна аромата расплылась по кухне.
Первый черпак ушёл в резную миску Тейшш. Немножко неуклюже орудуя деревянной ложкой, она зачерпнула золотую жидкость, поднесла ко рту, подула, потом пригубила.
Брови её поднялись.
– Сильно, – сказала она. – Очень.
Потом наперебой застучали ложки ребятишек, основательно заработал сам Ярослав, и даже Олег проглотил немного жидкого.
– Хорошая рыбка попалась, – похвалил Ярослав, и Артём вдруг застеснялся. Он очень любил ловить рыбу, у него это здорово получалось – но почему-то казалось неприличным, что ли. Или нечестным. Поэтому он делал это только по необходимости.
– Расскажи сказку, Михель, – попросил он. – Не всё ж пану Яреку работать.
– Из новых? – уточнил Михель. И не дожидаясь подтверждения объявил: – Сказка о бутербродах.
Олег скромно опустил глаза.
– Жил на свете один бутерброд. Был он на редкость умный и сообразительный, никогда вперёд не высовывался, а наоборот – норовил за братьев спрятаться и закопаться поглубже в тарелку. Только ведь, умный ты или не умный, а от судьбы не уйдёшь. Настал и его час, подхватили его огромные грязные пальцы с обкусанными ногтями, подняли в воздух и поднесли к чудовищной влажной пасти с сотней острых, как нож, зубов и длинным раздвоенным языком. Закричал бутерброд от ужаса, забился рыбкой, но пальцы лишь сильнее стиснули его тонкое тельце.
А потом пасть разинулась шире, хлестнул язык, лязгнули зубы – и раз, и другой, и третий – и бутерброд умер.
Тут ему и конец пришёл.
– Вот это, я понимаю, готика, – восхищённо сказал Вовочка.
Олег молчал.
А потом снаружи донёсся приглушённый свист.
Все вскочили.
– Корабль, – сказала Тейшш спокойно. – Зовёт меня другой.
Через секунду до Олега дошло.
– Тебя нашли другие эрхшшаа? – просил он. – Прилетели?
– Они прилетели близко, – она встала из-за стола, лапками стряхнула с лица и груди невидимые крошки. – Здесь сейчас сразу вот.
И тут же над головой раздался странный приближающийся звук: будто грустная птица жерлянка перекатывала в горлышке воду.
Артём не помнил, как оказался под открытым небом. Серые и коричневые клочья облаков летели стремительно и невысоко, хотя над землёй царило полное безветрие. Солнечные лучи, скользящие полого, расцвечивали их стремительными и тонкими узорами, неуловимыми, как языки пламени. Само солнце уже скрылось за близкими горами – и оттуда, со стороны гор, неуловимо-тёмный на ярком пёстром фоне, неожиданно низко и потому не сразу заметно, – приближался космический корабль!
Он прошёл почти над самыми вершинами деревьев – огромный, зеркально-чёрный, неуклюжий и изящный одновременно: центральный корпус, обтекаемо-остроносый, напоминающий крытую лодку, два более толстых бочкообразных – по бокам от него, две пары треугольных крыльев – поменьше впереди и побольше сзади, у хвоста. Какие-то небольшие выпуклости, вертикальные и косые плоскости… Корабль летел легко и медленно, будто был бумажный.
– Сядет на стрелке, – сказал пан Ярек, глядя ему вслед. – Пошли?
– Конечно…
– Лететь! – воскликнула Тейшш, и все согласились – ну конечно же, лететь, и как мы сами не догадались!
Через две минуты её кораблик весело заложил вираж над большим чёрным кораблем, медленно садящимся на пляж стрелки острова. Видно было, как верхняя часть кабины большого корабля скользнула назад – и как оттуда, изнутри, им машут руками.
Похоже, что гибель летающей машины видели многие, – и, хотя напряжение, разлитое в воздухе, только усилилось, столкновения в городе почти прекратились. Быстро разнеслись известия, что шорник Клемид, собственноручно убивший судью Сугорака и самовольно севший на его место, арестован и содержится в каменной тюрьме; обязанности судьи временно исполняет вдова Сугорака, тетушка Агжа. Как-то сама собой родилась и распространилась мысль, что заваруха началась неспроста и вовсе не по той причине, о которой так громко орали на всех перекрёстках.
…Отряд особого назначения собрался в точке рандеву почти весь – из двадцати девяти бойцов, начавших движение со своих позиций, до Старого сада дошли двадцать шесть. Плохо было то, что не дошёл сам командир, Егор Сомов, его продолжали ждать, хотя, разумеется, формально командование принял на себя комиссар отряда, Кривицкий. Его знали, ему верили, но за Егором готовы были восторженно идти в кровь и в огонь, а с Кривицким было просто хорошо посидеть и попеть под гитару.
Егор был уже почти мёртв, хотя об этом никто не подозревал и ещё не скоро станет известно. По дороге он сорвался с «партизанки», по пояс угодил в ползун – и, понимая, что ничто его не спасёт, ударил себя ножом в шею. Теперь он тихо умирал от потери крови, лишь изредка приходя в себя и снова и снова досадуя на свою неловкость…
Когда сгустились сумерки, Кривицкий скомандовал: вперёд.
На Судейской площади горели костры. Перед Большим Домом группками по десять-пятнадцать человек стояли абы, кто с оружием, кто без, а с огороженной площадки над входом, освещённый дымными и красными «священными огнями», кричал сорванным голосом поп Паша.
Он кричал на ыеттёю, и поэтому бойцы отряда долго не могли его понять.
Потом оказалось, что они стоят вперемешку с абами и слушают.
Потом к Паше присоединились ещё двое: пожилая женщина из местных и Белоцерковский, второй секретарь обкома. Первой заговорила женщина. Она сказала, что теперь уже точно известно: столкновение организовали обитатели Верхнего. Пока неизвестно, какую цель они преследовали, но зато известно, какими методами пользовались. Это подкуп, убийства, ввоз незаконного оружия, провокации. Они использовали народ Ыеттёю для своих грязных целей, сделав многих из них насильниками и убийцами – чем нанесли ему непереносимое оскорбление. Ыеттёю теперь остается одно: либо вынудить Верхних признать свою вину и принести извинения не только на словах, но и на деле – либо умереть до последнего человека… Потом заговорил Белоцерковский. И мы, и вы оказались жертвами гнуснейшей провокации, которая была хорошо подготовлена – и всё-таки провалилась. Цели организаторов не были достигнуты – и теперь уже никогда не будут. Более того: пролитая невинная кровь не разъединила, а скрепила нас. Мы осознали – у нас есть общий реальный враг, один на двоих – сильный, коварный, безжалостный. Он нанес нам удар подло, исподтишка, надеясь, что мы не разберемся и перебьём друг друга, брат брата… Так ударим же в ответ!
Толпа заворчала…
Как оказалось, издали всё выглядело страшнее, чем было на самом деле. В самой больнице пожар охватил только одно крыло, а с густым дымом и взрывами сгорел сарай, в котором хранился инвентарь, запасы спирта и растительных масел, прессованного сена и жмыхов для ездовых козлов и птиц… Сейчас всего лишь валил густой дым, и свет двух не слишком сильных прожекторов еле пробивался сквозь него.
– Вон она, – сказала Лизка. Она была чертовски глазастой.
Мать стояла в окружении группы людей с лопатами и ломами и что-то говорила им, рубя кулаком воздух. Неподалёку от них лежали в ряд несколько тел, прикрытых тканью.
– Мам! – заорал Артурчик.
Она оглянулась мгновенно…
Потом было несколько минут, которые Артурчик просто не запомнил. Его трясли за плечи, ему о чём-то кричали, плыл дым – и наконец он сообразил, что надо сказать: Спартака мы вытащили…
– Мы вытащили! – говорил он.
– …почему не…
– Мы его вытащили! Он не здесь!
– …сказано было…
– Спартак живой! Живой! Ты меня слышишь?!!