Там вдали, за рекой… - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 7
– Вы… кто? – в два приема выдохнула она.
– Живу я здесь… – и носитель свечи меленько рассмеялся. – Можете звать меня Айболитом…
Дурак, не оделся… дурак, не оделся… Артем медленно бежал, старательно вглядываясь в вагоны и в то, что под ногами. Очки давали гораздо лучшее изображение, чем он рассчитывал. То есть – почти все видно. Контурно, слишком контрастно, но отчетливо. Двести шагов, триста, триста пятьдесят… где-то здесь, скоро… Вначале он увидел провалившуюся решетку в полу – такие решетки несколько раз встречались на пути. А потом… потом запахло кровью. Он как-то сразу понял, что это пахнет кровью.
На гравии кровь была почти не видна. Мало ли какой мазут пролили… Но Артем шестым чувством – может быть, тем самым, которое помогало ему обходить топкие места – схватил: это было здесь. Опустился на корточки. Тронул камешки пальцем. Липко и мокро…
Шорох раздался сверху и за спиной. Артем, даже не распрямляясь, кувыркнулся вперед – а когда вскочил, топор в отведенной руке уже наготове… Двое вышли из ниши в стене туннеля. Еще кто-то шевелился наверху, и Артем отступил на шаг, прижавшись спиной к стенке вагона. Ног он не ощущал…
– Ты кто такой? – спросил пискляво один из тех, что стоял у стены. – Мы тебя не видели. Ты за ними шел?
– За… кем?
– За неправильными. Сюда зашли три неправильных гада с источниками тьмы. У Драча до сих пор не видят глаза. И болят.
– А где они теперь?
– Это наша добыча. Да. Наша добыча. Что у тебя вместо глаз?
– Вы их поймали? Или убили?
– И поймали, и убили. Добыча. Завтра будет еда. Что у тебя вместо глаз?
– Я следил за ними…
– Это вещь, чтобы следить?
– Да. Зачем вы их убили?
– Мясо. Хорошее свежее мясо. Лучше собак. Ты хотел сделать другое?
– Да. Но теперь…
– А что ты хотел сделать?
– Я не могу этого сказать.
– Ты должен сказать. Ты человек света. Значит, наш брат. Родом откуда ты, брат?
– Я… я из коммуны.
– Где это – коммуна?
– Это не очень далеко… но надо идти через верх.
– Через тьму?
– Да. Через тьму.
– Мы умеем ходить через тьму.
Источник тьмы, подумал Артем. Идти через тьму. Он вдруг понял все.
– А как у вас в коммуне живут люди? Вы тоже готовитесь?
– Конечно.
– Ваш Наставник кто? – так это и было произнесено – с большой буквы.
– Краюхин, – гордо сказал Артем. – Нашего Наставника зовут Краюхин. Я его сын.
– Ты – сын Наставника? И ты просто так ходишь, один?.. И следишь за неправильными?
Артем почувствовал вдруг, что внутренняя исступленная дрожь вот-вот выплеснется в наружную трясучку, и тогда все. Запрыгала нога…
– Я устал, – сказал он капризно. – Хочу сесть.
– Садись, – разрешили ему.
– Я сын Наставника, – он оглянулся, демонстративно посмотрел назад и вниз. – Мне нельзя сидеть на твердом.
С Алисой уже было так – и в лапах того полубезумного перса, и потом… нет, об этом нельзя вспоминать, нельзя! – когда она сжималась и пряталась внутри собственного тела, и тело от этого становилось деревянным, бесчувственным. Даже удары гасли в нем… Прыжки машин, клекот моторов, мокрые плечи угрюмых мужчин… заросли, ржавые рельсы, грязевое море без дна… дождь, дождь. Дождь. Краюхин, стальной несгибаемый столп, телефон у щеки и генеральский уверенный баритон, но лицо почему-то будто вдавлено внутрь, и вместо глаз – лужицы страха. Потом – полощущийся прерывистый свист, светящийся марсианский треножник бродит где-то вдали…
С рассветом приходят танки. Две пятнистые машины с воем проламываются сквозь осинник и останавливаются на краю бездны (почему-то именно бездной видится Алисе грязевое море, будто не глиной оно полно, а жидким стеклом, прозрачным желе, медузным студнем… и так – до центра Земли) и сухой, как хворост, офицер – черная куртка и черный берет с трехцветной кокардой – подходит быстрым шагом к Краюхину и бросает руку к виску:
– Штабс-капитан Саломатов по приказу командира сто сорок восьмой резервной дивизии прибыл в ваше распоряжение!
И именно с этого момента Алиса возвратилась в себя. Не сразу, не сразу… Голос у офицера сухой, как он сам: «Штапс-капитан Саломатоффф…» Она его помнит: лагерь резервного полка рядом, и офицеры – частые гости в леонидопольских школах. А мальчики, соответственно – в дивизии. И она, учительница, с ними. Веселые молодые офицеры, гоняющие по полигону резервистов. Те – рады стараться: день на свежем воздухе, в движении, в игре и азарте. Раз в месяц – кто же против? Лишь в августе на три недели дивизия собирается вся, и тогда в Леонидополе бывают бессонные ночи, потому что грохот на полигоне и зарево на полнеба. Но с этим уже ничего не поделать…
Танки на воздушной подушке, грязевое море им нипочем. Золтан крепко держит Алису за талию, прижимает ее к себе. Здесь можно, здесь мотивировано. Воют турбины, ветер в лицо, ничего нельзя сказать – но и не надо почему-то. Все ясно и так…
Шесть часов утра.
Все еще дождь.
Ты в плену, окончен бой. Под тюремною стеной ходит мрачно часовой…
Надо что-то делать. Надо что-то делать. Надо что-то делать…
Это просто шепчет кровь в ушах: надо что-то делать…
И я не в плену. Я просто не знаю, как выйти отсюда.
Айболит…
Ветка потрогала гипс. Сухой и звонкий. И с рукой он сделал что-то такое, что она занемела вся. Хруст косточек потом был как-то сам по себе. Не рука, а посторонний кусок мяса.
Кусок мяса…
Он меня им не отдаст. Не отдаст.
Просто потому, что… не отдаст.
И все.
Она открыла глаза. Закрыла. Открыла опять. Все-таки есть какая-то разница…
Зачем это все? Вообще – зачем мы полезли сюда? Ведь не хотели же, никто не хотел! И – как-то умудрились уговорить друг друга, взять перекрестно на «слабо»…
И в результате: «Билл, мне почему-то кажется, что мы наелись говна бесплатно…»
Артем сообразит вернуться за помощью. Не испугается. А я – испугалась бы, полезла бы сама…
Что сейчас? Утро, ночь, вечер? Часы Айболит отобрал… Часы, фонарь, спички, ремень. А курточку оставил. Не догадался, что не простая эта курточка, что не берет ее ни нож, ни пистолетная пуля.
Айболит… ну-ну. Всех излечит-исцелит.
Странно – совсем не хочется есть. Она подумала так, и тут же желудок свело болезненным спазмом. То ли голодным, то ли рвотным.
Когда ей было пять лет, она чуть не умерла от чего-то подобного: не могла есть, потому что от запаха пищи ее рвало.
Сама не помнит, конечно – мама рассказывала. Они бежали от турок – через горы, в снегу по грудь… а турецкие самолеты ходили над головами, стреляя ракетами по малейшим скоплениям беженцев. Эта она помнит, но как-то почти празднично: невообразимо синее небо, и в нем тонкокрылые птицы, посылающие из-под крыльев куда-то вперед ослепительные огненные шары. Есть она не могла: плакала при виде куска хлеба. Какие-то добрые греки сумели обмануть ее: поили молоком во сне. Так и выжила вот…
Айболит… И корова, и волчица. Кто я? Часы-то зачем надо было отбирать?..
Витя Чендров, помощник дежурного электрика, шестнадцати лет человек, ушел с дежурства не в восемь, как положено, а в шесть с копейками – с позволения, разумеется, своего шефа Василия Дмитриевича. Версия рыбалки по ранней зорьке была шефом равнодушно принята, хотя вопиюще не соответствовала объективной законной реальности. Шефу не было резона задерживать своего помощника уже хотя бы потому, что толку от него было чуть. Да и предполагал шеф (без малейших к тому оснований), что Витя – один из тех неприметных героев, которые помогают руководству держать руку на пульсе. Хотя бы по этой причини – пусть его гуляет… сам по себе. Василий Дмитриевич по уши хлебнул тех «золотых семидесятых», о которых так любили поговорить в коммуне. Сам он помалкивал – именно в силу того, что хлебнул. Пусть их…