Тепло и свет - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 8

На утренней поверке Полковник построил всех в одну шеренгу и несколько раз медленно прошелся вдоль строя, пристально вглядываясь в лица стоящих навытяжку мужчин и женщин. На четверых он показал зажатым в руке стеком, их тут же уводили. Люди оцепенели от ужаса. Потом им приказали стоять «вольно», но не расходиться. Стояли до обеда. Обед прошел в жутком молчании. Стояли после обеда. Увели еще семерых. Потом остальным приказали расходиться.

– Мне кажется, получилось неплохо, – сказал Клерк. – В заговор, я думаю, все поверили. Только я так и не понял, как вы выбирали тех, первых. Из тех, кого назначили, остался только один, остальные – другие.

– Что я их, всех в лицо должен помнить? – возмутился Полковник. – И какая разница – кого? Количество ведь соблюдено, а это главное.

– Разумеется, – сказал Клерк.

– Кто-то идет, – сказала Физик, и Мастер тут же накинул брезент на рабочий стол.

Вошел Пастор. Молча сел. Покачал головой.

– Что-то еще?… – спросила Физик.

– Это немыслимо, – сказал Пастор. – Они продолжают убивать.

– Всех подряд? – спросила Физик.

– Пожалуй, да. Но главным образом интеллигентов.

– Как всегда, в первую очередь.

– Естественно. Самая непокорная фракция.

– Скоро примутся и за нас.

– Лично за вас – вряд ли. Вы необходимы как деталь жизнеобеспечения. Это делает вас неуязвимой и уязвимой одновременно.

– Пастор, что вы предлагаете делать дальше?

– Не знаю. Рано или поздно Полковник совершит серьезную ошибку. Этого нельзя упустить. Хотя… Одну он уже точно совершил: он пытается создать общество.

– То есть?

– То есть он считает, что в наших условиях может существовать общество. Не может оно существовать. Ведь мы задуманы не как общество. Мы – живые консервы. Консервы. Банку должны вскрыть через две тысячи лет. Чтобы сохраниться, мы обязаны не меняться. А перестать меняться мы не сможем тогда, когда изменимся радикально. Полковник положил начало изменениям и уже вызвал к жизни факторы, которые уничтожат его самого…

– Вы верите в инстинкт самосохранения у человека? – вступил в разговор Мастер.

– Вы хотите сказать, что история этого не подтвердит? – усмехнулся Пастор. – Но ведь то, что случилось – это вовсе не коллективное самоубийство. Это катастрофа. Резонансное накопление неблагоприятностей. Вы знакомы с теорией катастроф?

– Почти нет.

– Это интереснейшая дисциплина. Когда-нибудь мы побеседуем с вами на эту тему. В человеческом обществе, в сущности, идут те же процессы, что и в иных сложных системах. Помните анекдот о соломинке, переломившей спину верблюду? Типичный образчик катастрофы. Об этом же говорит и диалектика…

– Вы ждете, что кто-нибудь положит эту соломинку?

– Кто знает, что может оказаться этой соломинкой?

– И что же может оказаться?…

– Во всяком случае, не физическое уничтожение Полковника.

– Я уже ничего не понимаю, – сказал Мастер. – Пастор, у вас что, склероз? Вы не помните, случайно, что именно вы говорили вчера в это же время?

– У меня нет склероза, – сказал Пастор, – меня проверяли. Что касается вчерашнего, то об устранении Полковника я не говорил ничего. Сейчас, поймите вы, устранить его, с одной стороны, уже поздно, с другой еще рано. Клерк много бы дал, чтобы какой-нибудь… э-э… ну, ладно… убил Полковника. Поясню. Поздно потому, что Полковник успел захватить и начал осуществлять власть, пользуясь поддержкой части населения. У них есть организация, есть программа, кстати, весьма забавная; такое впечатление, что составлял ее типичный половой неврастеник, налицо все признаки перманентной сексуальной неудовлетворенности. Это было бы смешно, если бы не требовало уничтожения почти половины населения… Так что если Полковника убрать, власть все равно останется в руках этой шайки. Это почему поздно. А рано потому, что вся оппозиция пока состоит из нас четверых, хотя потенциально она велика. Но пока это «потенциально» не перейдет в «кинетически», трогать Полковника глупо.

– Значит, в перспективе – гражданская война? – спросил Мастер.

– Очень вероятно, – сказал Пастор.

– Огромные жертвы – ведь эмиграция невозможна, – разруха, голод, может быть, всеобщее уничтожение, ну да ладно, авось обойдется, наша победа… А потом? Опять тепло и сытость? Что же вы молчите? Что говорит ваша диалектика? А ваше предвидение, Физик? Ну что вы молчите?

– Вся беда в том, Мастер, – сказал медленно Пастор, – что вы абсолютно правы. Цугцванг – вы знаете это слово? Нельзя пропускать ход, а любой ход ведет к проигрышу. Что делать в такой ситуации?

– Изменить правила игры.

– Ради бога. Если сумеете…

– Знаете что? – сказала Физик. – Пойдемте к Художнику. А то он там все один да один…

– Надо спрятать бомбы, – сказал Мастер.

– Я знаю куда, – сказала Физик. – В реакторный отсек. Они боятся его, как огня.

– Я не пойду с вами, – сказал Пастор. – Я хочу еще поговорить с Принцессой… А ведь программа Полковника, как бы уродлива она ни была, сулит выживание человека как вида – хотя и сильно измененного, как члена социума. Может быть, стоит подумать – да и поддержать ее?

– Это вы так шутите? – спросил Мастер.

– Это я так размышляю, – сказал Пастор и вышел.

– Ну и что вы на это скажите? – обратился Мастер к Физику.

Физик молча развела руками.

Последние двое суток Принцесса прожила как в кошмаре – неимоверно подробном и затянувшемся кошмаре. Она металась по своим комнатам, но выйти из них ей мешал откуда-то взявшийся ужас перед этими пустыми полутемными коридорами; она часами сидела в одной позе, напряженно размышляя, но не могла удержать в голове ни одной мысли. Клерка следовало убить, это она знала точно. Но как? Яда одна только порция. Если отравить Клерка, как тогда быть с Полковником? И во что насыпать яд? Вино из ее рук он не возьмет, не дурак ведь. А во что больше? Один раз ей пришла дикая мысль отравить Мастера, избавить его от мук и обрести самой свободу действий – и она долго не могла очиститься от омерзения к себе. Самое простое отравиться, ее много раз подмывало это сделать, она буквально ощущала горький вкус яда на языке; но нет, нельзя, надо жить, чтобы жил он, жил и ни о чем не догадывался, а она побудет немного куклой на ниточках, немного, до момента… Будет же какой-нибудь момент. Потом она вспомнила и поразилась, как могла забыть о таком необходимом предмете. Она перерыла все саквояжи и в одном нашла то, что искала – маленький браунинг с перламутровой рукояткой. Она вытащила обойму и заплакала: в обойме был всего один-единственный патрон. Коробочку с патронами она так и не нашла, вероятно, коробка была среди тех вещей, что остались наверху. Но и один патрон нес в себе пулю. Она положила пистолет под подушку, сразу успокоилась и стала ждать. Ждать ей пришлось всего несколько часов…

Принцесса любила Мастера всю жизнь, и если в прежние времена такая любовь могла быть только безнадежной или преступной, то теперь Принцесса готова была благодарить небо за это пожизненное заточение. Пусть он все еще видит в ней только августейшего ребенка – она объяснит ему, что он ошибается, она такая же женщина, как и другие – но никто из этих других не любит его так, как она. Почему она не сказала ему этого несколько дней назад? Почему не решилась? Господи, как обидно…

Клерк вошел к ней без стука, уверенными шагами прошел через прихожую, вошел в гостиную; Принцесса сразу узнала его шаги, его наглую развинченную походку – и внутренне подобралась, приготовилась. На секунду она испугалась, что руки будут дрожать от волнения, быстро взглянула на них: руки не дрожали. Она откинула со лба волосы, улыбнулась и села прямо, опираясь руками о диван – так, что кончики пальцев правой руки касались гладкой рукоятки пистолета. Клерк вошел в кабинет.

– Привет, – сказал он. – Ну как, куколка, готовишься понемногу?

– Уже приготовилась, – почти весело сказала Принцесса.