Транквилиум - Лазарчук Андрей Геннадьевич. Страница 13

В Дабби было без малого семь футов, но в плечах он был узок, как подросток. Высокий голос срывался – как и у майора.

– Господа, – сказал он, отведя своих чуть в сторону и поставив полукругом. – Я такой же лейтенант, как вы – солдаты, но ничего не поделаешь, так распорядился жребий. Поэтому вы обязаны меня слушать и мне подчиняться, а я имею право требовать от вас всего, кроме подлости. Потом, когда все кончится, я готов дать ответ любому и в любой форме… А сейчас: назовитесь все. Справа, пожалуйста… – и потом, когда все назвались: – Задачу нам поставили такую: выйти к усадьбе Роулса, затем от нее начать спуск к мосту, приблизиться на дистанцию прицельного выстрела, дождаться сигнала – и открыть огонь по противнику. Участия в атаке от нас не требуется, по крайней мере по предварительному плану. Как там все получится на самом деле – Бог весть. Итак, кто знает дорогу?

Светлана проснулась от невыносимой тоски. Одна свеча горела на столе. Кто-то медленно прошел за дверью. Окна серели. Опять застонал, заворочался, скрипя пружинами старого кресла, Сайрус. В углу, в темноте, вздохнули. Это была Констанс – Светлана узнала ее по вздоху. Не отдавая себе отчета, она вскочила с кушетки и сделала несколько бессмысленных шагов. Констанс смотрела на нее в упор, и Светлана смешалась, но ноги сами поднесли ее к стулу… сестры, поняла она, сестры, – подогнулись, и Светлана уткнулась лицом в чужие, острые, твердые колени и обхватила их руками, и зарыдала – беззвучно, затыкая себе рот, чтобы не проснулся Сайрус и не услышал, сотрясаясь всем телом, и вдруг руки Констанс, мертво лежавшие на коленях, вздрогнули, и одна из них нерешительно приподнялась и легла на голову Светланы, и робко погладила волосы…

Усадьба Роулса горела, мокрый тошнотный чад полз над землей и набивался в глаза, носы и рты. Ворота стояли распахнутые, валялись на дороге растоптанные и разбитые чемоданы, сундуки и кофты. Дабби повел отряд вдоль забора, по тропе, протоптанной сторожами, и на этой тропе им встретились два пьяных до невменяемости матроса, которых Дабби, не задумываясь, пристрелил. Больше не было видно никого, и звуков близких не было слышно. Лишь на углу, где забор круто поворачивал влево и дальше шел над обрывом, Олив остановилась – Глеб наткнулся на нее – и показала рукой в темноту.

Немыслимо, как она умудрилась увидеть это! Шагах в пятидесяти от тропы стояла купа деревьев, окруженных высокими кустами, и вот мелькнувшее на миг сквозь сплетение ветвей светлое пятно зацепилось за уголок ее глаза, привлекло внимание, заставило обернуться и всмотреться в темноту…

– Назад! – шепотом прокричал Дабби, но Глеб и Олив уже бежали к деревьям, и следом бежал еще кто-то, и кто-то шумно упал, запнувшись за невидимый пенек или корень, и сам Глебе трудом удержал равновесие, продираясь сквозь куманику… и все-таки он был первым у цели, и рядом – Олив…

Нож! Нож! Нож! Нет ножа… Замешательство на миг, только на миг – а потом Глеб выхватывает из-за пояса «сэберт», приставляет ствол к веревке и стреляет, и то, что висит на веревке, рушится на Олив, которая падает, принимая на себя всю тяжесть…

Бывают вещи настолько дикие, что при всей их очевидности сознание медлит воспринимать их, и только потом, спустя какое-то время, родятся образы и слова, помогающие преодолеть это отторжение…. хотя к пользе ли такое преодоление – сказать трудно. Глеб никогда не видел повешенных, да и не мог видеть их в стране, где смертная казнь была отменена полвека назад – но он много читал, видел рисунки в исторических книгах – и понял бы, увидев повешенного, что это именно повешенный. Но сейчас он растерялся. Что-то внутри подсказало ему, что надо разрезать веревку, что в ней таится главное зло… однако все остальное приходило мучительно – лишь несколько минут спустя, высвободив Олив и тупо помогая ей, он понял, что это было.

Женщина, лежащая сейчас в траве, вытянув одну ногу и неестественно, вывороченно отбросив другую, заведя руки за голову – так и висела: одной ногой в петле, лицом касаясь травы… Рот ее был немо растянут в крике, но только хриплые стоны доносились до стоящих над нею.

– О, Боже, – выдохнул Дабби. – Какое зверье… – Он нависал сверху, длинный, как фонарь. – Останьтесь с нею, мисс, и вот вы – тоже останьтесь… – он ткнул пальцем не в Глеба. – Остальные – бегом за мной, бегом!

– Иди, Глеб, – велела Олив. – Сам видишь – война. Увидимся после. В крайнем случае – в раю.

– Олив, – сказал Глеб и сглотнул. – Я… – Он махнул в отчаянье рукой, повернулся и побежал – последним. Хотел оглянуться, но знал: нельзя.

Рассвета не было: просто стало светлее. Дождь будто бы прекратился, но пейзаж четкости не обрел, и если каждое по отдельности дерево, или камень, или строение можно было, не напрягая глаз, рассмотреть в деталях, то все это вместе оставалось сумеречно-задымленным, голубовато-серым, таинственным и излишне многозначительным. Отряд медленно спускался по осклизлым камням к подножию полукруглой скалы, нависшей над речной долиной подобно великанскому пушечному ядру, вбитому в крепостную стену. Ядро успело покрыться мхом, порасти травой и тонкими искривленными деревцами. Потом была крутая и скользкая тропа вверх, и Глебу в какой-то момент начало казаться, что ничего не получится, нет, не подняться им… но все-таки поднялись и, рассыпавшись по пологому гребню, проползли несколько ярдов по колючим кустам…

Глеб кончиком ствола раздвинул мешающие видеть ветви. До моста было ярдов сто по прямой. Там, впереди и внизу, кипела работа: матросы и мастеровые тащили на веревках гранитные бордюрные камни, вывернутые с обочин, и складывали из них стенку поперек полотна моста – так, что только сбоку, у перил, оставался узкий проход. А между пилонами, у самого въезда на мост, наготове было еще кое-что: две секции решетчатых перил, скрепленные как-то одна над другой, в любой миг могли быть развернуты поперек моста и так закреплены, и тогда… тогда без пушек тут делать нечего, подумал Глеб. Рядом нервничал Дабби.

(Вряд ли бы он нервничал сильнее, если бы знал, что два других отряда не придут и никакого штурма не будет. На своих маршрутах они попали в хорошо подготовленные засады и были частично перебиты, частично разоружены. Лишь нескольким волонтерам удалось вырваться и скрыться. Отряду Дабби просто повезло: взвод мятежников, брошенный против них, столкнулся с какой-то группой вооруженных мужчин, рассеял ее – и, сочтя задание выполненным, удалились допивать. Кто были эти мужчины – сказать трудно. Так или иначе, но отряд Дабби ускользнул из-под удара. Засады были организованы лейтенантом Виндамом, который на самом деле был далеко не Виндам и давно уже не лейтенант. Если бы Глеб увидел его там, на рынке… если бы не-Виндам был в макинтоше и котелке… если бы было светло… но было темно, не-Виндам носил ополченческую форму, а Глеб целовался с Олив и потому, конечно, никаких опознаний и разоблачений не состоялось. Что же касается Дабби, то он больше всего на свете боялся своим действием или бездействием подвести кого-нибудь из тех, кому пытаешься помочь. Были у него в жизни такие случаи… Если же Дабби оказывался предоставлен сам себе, он становился решителен и бесстрашен.)

Прошло полчаса сверх условленного срока. Сигнала к атаке не поступало.

– Господин лейтенант, – сказал Глеб и вдруг испугался: так громко прозвучал голос. – Господин лейтенант, они не придут…

Дабби повернул к нему несчастное лицо:

– А если?..

Глеб покачал головой.

Тех, на мосту, было человек сорок…

– Давайте сделаем так… – зашептал Глеб; мрачный восторг охватил его. – Сделаем так: я проберусь на мост, вон туда, видите, где у них повозки повалены? Проберусь туда и начну стрелять по ним, по этим… а вы тогда – отсюда, и им не скрыться, не спрятаться…

– Не сходи с ума, парень, – сказал Дабби. – Их – вдвое…

– Они разбегутся, – упрямо сказал Глеб. – Они-то не знают, сколько нас.

Поползли, прислушиваясь, еще двое волонтеров: молодой джентльмен с короткой шкиперской бородкой и сорокалетний примерно мужчина богемного вида.